— Деловая встреча… Мое присутствие было необходимо…
О деловых встречах Ригмур слышала часто. И теперь не сдержалась:
— Тебя никогда нет дома! Живешь, будто в пансионе! Мне надоело вечно сидеть одной!
Кофе явно подкрепил силы Гуннара.
— Проблема свободного времени? — ядовито спросил он.
— А почему бы и нет? Я могла бы стать архитектором по интерьеру, но ты заставил меня все бросить. Жена директора не должна работать! «Мое присутствие было необходимо»!.. — передразнила она его.
Гуннар красноречиво закатил глаза к потолку:
— О Господи! Опять ты завела этот разговор!
— А где сегодня необходимо твое присутствие? Думаешь, приятно быть женой человека, который вечно пропадает на луне… Вернее, на обратной стороне луны…
— Хотел бы я сейчас там очутиться! — воскликнул Гуннар.
Достойный ответ! Гуннар ценил остроту ума и игру слов, он гордился, если ему удавалось показать, что он владеет этим искусством. Он уже собирался швырнуть газету на стол и с достоинством удалиться, но ему было не суждено эффектно покинуть сцену.
Из соседней комнаты послышался звонкий детский голос:
— Нет, не надо говорить маме, что делает папа! Ты вообще слишком строг к нему…
Гуннар отложил газету.
— С кем она там разговаривает?
— Ни с кем. — Ригмур пожала плечами.
— То есть?.. Значит, она бредит? У нее высокая температура?
— Нет, это кукла.
— Опять! — пробормотал он.
Они встали и на цыпочках подкрались к двери детской. Ригмур осторожно приоткрыла ее. Их дочь сидела в кровати спиной к двери, тонкие косички торчали в разные стороны, шея была обмотана шерстяным шарфом. Перед ней лежал альбом для рисования и цветные карандаши, она рисовала.
На спинке кровати рядом с ее головой сидела маленькая тряпичная кукла, это был ниссе[31] в желтом колпачке. Лопоухий, с длинным острым носом и круглыми глазками, сделанными из черных бусинок. На нем был голубой пиджачок не первой свежести, светло-коричневый жилет и белые штаны. Их вид свидетельствовал о солидном возрасте ниссе — к ним явно прикасалось не одно поколение грязных детских рук. Наверно, они дергали его и за бороду — от нее осталось лишь несколько жалких седых клочков. У ниссе были несоразмерно большие ноги в матерчатых туфлях, напоминавших поплавки на гидропланах.
Мирт рисовала и разговаривала с ниссе, который, по-видимому, давал ей советы.
— Тебе кажется, что рот надо сделать краснее? — Мирт достала из коробки красный карандаш. — Да, ты, конечно, прав. Фрекен Хермансен очень ярко красит губы.
Гуннар быстро прошел в комнату. Ригмур — за ним. На рисунке была изображена дама, раскрашенная всеми цветами радуги.
— Ты разговариваешь вслух сама с собой, это нехорошо, — сказал он. — Ведь у тебя болит горло.
Девочка доверчиво посмотрела на отца, глаза у нее были небесно-голубые.
— Но я разговариваю не с собой, а с Пэком. Должна же я ответить ему, если он ко мне обращается…
Пэк — откуда она взяла это имя? Неужели они в первом классе уже читали «Сон в летнюю ночь» Шекспира?
— Пожалуйста, больше не разговаривай! — строго, как и подобает заботливому отцу, сказал Гуннар. — А то мы с мамой испугались, что у тебя поднялась температура и ты бредишь. Ложись и спи!
Он хотел забрать у Мирт альбом для рисования, но Ригмур отстранила его.
— Можешь доверить мне заботу о ее здоровье, — резко сказала она. — Иди в свою контору.
Он оскорбленно хмыкнул и вышел из детской.
В холле перед большим зеркалом накладывала утренний грим четвертая обитательница этого дома. Кузине Ригмур, Бибби Хермансен, было двадцать два года, и она была манекенщицей. О ее прошлом в Саннефьорде было мало что известно, но сейчас она наслаждалась жизнью в Осло, и ее ждало блестящее будущее в Лондоне и Париже.
Бибби обернулась к Гуннару. У нее было бледное, немного широкоскулое, очень красивое лицо с чистой и нежной, как у ребенка, кожей. Большие голубые глаза светились невозмутимой кротостью, маленький прямой носик подчеркивал благородную невинность лица, и если бы нежно улыбающиеся губы не были такими пунцовыми, они тоже вполне могли бы принадлежать святой. Форма подбородка была неповторима целомудренна. Это было лицо мадонны с византийской мозаики.
— Доброе утро, Бибби, доброе утро! Ты, кажется, вчера поздно вернулась? — Гуннар говорил несколько громче, чем требовалось…
— Да, представь себе, я легла в четыре утра! Мое ремесло требует много времени и сил. — Это тоже было сказано так громко, чтобы услышали в соседней комнате, но потом Бибби понизила голос — Как мило ты меня бранил, Гуннар! Мне за стеной все было слышно. Ах ты, хитрец!
Она подошла к нему, и свет от люстры упал на то, что было ниже подбородка.
Фигура у Бибби была идеальная, но она поразительно контрастировала с лицом. Груди, притаившиеся под платьем словно две звериные мордочки, не вызывали никаких мыслей о целомудрии. Изгиб бедер не имел ничего общего с полукружием окон в готических храмах, а совершенные как колонны ноги не настраивали на благоговейный лад. Ступни и лодыжки Бибби тоже были созданы не для тропинок монастырских садов.
Такое тело порадовало бы Фидия, но принесло бы много огорчений Святому Антонию. Директор Грам чувствовал себя скорее Антонием, чем Фидием, падшим Антонием, имя которого вычеркнули из святцев.
Бибби обняла его за шею.
— Значит, я плохо воспитана, если поздно выхожу к столу? — Она вдруг заговорила голосом Ригмур — «Ты не имеешь права делать замечания Бибби за то, что ее не бывает дома! Ведь она отсутствует вместе с тобой!»
— Тс-с! — Он нервно показал рукой на детскую и прошептал — Ригмур! — Во время оккупации так произносили «гестапо!».
Она потянулась и лизнула ему ухо.
— Встретимся как обычно? Да?
Он быстро надел плащ, шляпу и открыл дверь.
— В час, в кафе!
И выбежал из дому. Времени оставалось в обрез.
— Привет, Мирт! Как твое горлышко? — Бибби зашла в детскую. Она приветливо улыбнулась больной племяннице — деланная улыбка доброй тети.
— Спасибо, хорошо, фрекен Хермансен, — вежливо, но сдержанно ответила Мирт.
Бибби взглянула на рисунок.
— Как ты хорошо рисуешь!
Уперев язык в щеку, Мирт разглядывала свой рисунок. Потом критически покачала головой:
— Нет, вообще-то у меня не получилось…
— Это ты меня нарисовала? — Добрая тетя подняла брови. — Но ведь я совсем не похожа.
— Да, Пэку тоже не нравится, — призналась Мирт. — Он говорит, что ногти у вас гораздо длиннее. — Она нашла красный карандаш и пририсовала к среднему пальцу длинный изогнутый коготь.
— Значит, Пэку не нравится? — Деланная улыбка утратила свою приветливость, но она словно прилипла к губам. — Пэк много знает, да?
Мирт серьезно кивнула:
— Пэк знает все, фрекен Хермансен.
— Не надо называть меня фрекен Хермансен! — Бибби умоляюще вытянула губы трубочкой. — Зови меня просто тетя. Ты ведь знаешь, как меня зовут?
Две пары небесно-голубых глаз внимательно изучали друг друга. Женщина — женщину. Наконец младшая изрекла:
— Вас зовут тетя Бибби, фрекен Хермансен.
И продолжала рисовать. Бибби сделала нетерпеливое движение. Она протянула руку и хотела снять Пэка с изголовья.
— Ой! — вдруг вскрикнула она и выронила куклу.
Ригмур вбежала в детскую:
— Что случилось, Бибби?
Бибби с возмущением показала на Пэка. Он лежал на шине, ноги-поплавки были задраны в воздух, блестящие черные бусинки смотрели в потолок.
— Он… Он меня уколол! — Она показала кончик пальца, на котором выступила большая красная капля. — Видишь!
Бибби слизнула каплю, но кровь выступила опять. Испуганная, сердитая, не вынимая пальца изо рта, она покинула детскую. Визит вежливости был окончен.
Ригмур осторожно подняла куклу и осмотрела ее.
— Гляди, Мирт! — Она вынула булавку, воткнутую в ветхую одежду Пэка. — Нельзя пользоваться Пэком как подушечкой для иголок. Это опасно, видишь, что получилось!
В голосе Мирт тоже звучал упрек:
— Но у него пиджачок разорвался по шву, и ты до сих пор его не зашила! — Она взяла Пэка из рук матери. — Вы все его не любите! Вы очень плохо с ним обращаетесь!
— Не только пиджачок, скоро сам Пэк разорвется по швам. — Ригмур смутилась от справедливого упрека дочери, она быстро убрала с постели альбом и карандаши. Строго, как и подобает заботливой матери, она сказала:
— Ляг и поспи, скорей поправишься!
Мирт послушно легла, положив рядом с собой Пэка. Ригмур задернула занавески.
В гостиной стояла Бибби, она все еще сосала уколотый палец. В глазах у нее не было обычной кротости.
— Может, мне подарить ей новую куклу, Ригмур? Как ты думаешь?
Гуннар Грам сидел в кафе и размышлял о переходном периоде, который переживал уже второй раз в жизни. Каждому мужчине после сорока приходится пережить такой период, и чувствует он себя в это время так, словно его на Страшном Суде объявили вором. На этот раз Гуннара не донимали угри, но неприятностей и огорчений у него было в избытке.
Труднейший период. По сравнению с ним детство — веселая игра, половое созревание — безобидный зуд, а старость — блаженный покой.
Гуннар взглянул на часы — опаздывает, как обычно. Бибби всегда опаздывала на свидание не меньше чем на пятнадцать минут. Ну что ж, у него есть несколько минут, чтобы разобраться в своей душе. Сейчас она переживала смутное время.
Много лет Гуннар вел тихий и пристойный образ жизни, и вот на него обрушилась лавина. Нельзя сказать, что все произошло так уж неожиданно. Духовная связь с Ригмур постепенно исчезла, и супружеская близость между ними давно прекратилась. И все-таки он сохранял верность, потому что был романтиком. Он не хотел распыляться на случайные связи и ждал великой любви. Год за годом он жил как адвентист, ожидающий пришествия Христа. Одна за другой в нем зажигались свечи в преддверии торжественного мига. Но ждал он пришествия не Христа, а Люцифера. Вот именно — Люцифера. Тут-то и явилась Бибби.