– Это район «С». Здесь живут женщины, ну то есть, мы. Домов всего десять. Каждый разделен на четыре части, в каждой части – по двое. В общей сложности, рассчитано на восемьдесят человек, но сейчас занято всего тридцать два места.
– Очень тихо, – сказал я.
– В это время суток здесь никого нет, – сказала Рэйко. – Я тут на особом положении, поэтому могу поступать по своему усмотрению. Все остальные занимаются каждый по своей программе. Некоторые – физкультурой, некоторые – уборкой двора. У кого-то групповые процедуры, кто-то отправился в горы собирать съедобные растения. Каждый составляет себе программу и по ней занимается. Так, постой, а что сейчас делает Наоко? Вроде бы переклеивает обои, или перекрашивает стены. Вылетело из головы. Все эти занятия – до пяти часов вечера.
Она вошла в блок под номером «С-7», поднялась по лестнице в конце коридора и открыла правую дверь, которая оказалась не заперта. Рэйко показала мне жилище. Простая и уютная квартира: гостиная, спальня, кухня и ванная. Никаких лишних украшений, громоздкой мебели, но при этом жилье не казалось убогим. Не знаю, почему, но здесь я сразу расслабился и почувствовал себя как дома. Так со мной уже было, когда передо мною села Рэйко. В гостиной я увидел диван, стол, кресло-качалку. На кухне еще один стол – обеденный. И на каждом столе – массивная пепельница. В спальне имелась ниша, две кровати с бра и тумбочками, и на одной лежала раскрытая книга. В кухне стоял холодильник, небольшая электрическая плитка, имелась кухонная утварь, в которой можно было приготовить незамысловатую еду.
– Ванны нет, зато есть душ. Тоже неплохо, – сказала Рэйко. – Ванна и стиральная машина – общего пользования.
– Ну, вы здесь живете! – воскликнул я. – В нашем общежитии – только потолок да окна.
– Ты так говоришь, потому что не знаешь, какие здесь зимы. – Она похлопала меня по спине, усаживая на диван, и сама присела рядом. – Холодные и долгие. Куда ни посмотришь, кругом – снег, снег и снег. Промокаешь и замерзаешь до самых костей. Мы вынуждены почти каждый день его убирать. Зимой мы больше времени сидим в тепле, слушаем музыку, беседуем, вяжем. Так что без таких апартаментов нам не обойтись. Вот приедешь к нам зимой – сам увидишь.
Рэйко глубоко вздохнула, словно вспомнила долгую зиму. Сложила руки на колени.
– Можно опустить спинку – получится кровать, – постучала она по дивану. – Мы спим в спальне, а ты располагайся здесь. Идет?
– Мне все равно.
– Вот и хорошо, – сказала Рэйко. – Мы вернемся часов в пять. А пока и у меня, и у Наоко дела. Ничего, что тебе придется здесь подождать?
– Я как раз позанимаюсь немецким.
Рэйко ушла. Я лег на диван и закрыл глаза. И в окутавшей меня гробовой тишине вдруг вспомнил нашу с Кидзуки поездку на мотоцикле. «Кажется, тогда тоже была осень, – припоминал я. – Сколько лет уже прошло? Четыре года». Я вспомнил запах его кожанки и ревущую красную «ямаху». Мы поехали далеко на море и вернулись вечером усталые, как черти. Обычная поездка – ничего особенного, но я ее почему-то запомнил. В ушах завывал осенний ветер, и когда крепко обняв Кидзуки, я запрокидывал голову, казалось, будто тело мое запустили в космос.
Долго я пролежал на диване, вспоминая одно за другим события той поры. Не знаю, почему, но, лежа на боку в той комнате, я постепенно восстанавливал в памяти со временем забывшиеся пейзажи и факты. Некоторые – веселые, некоторые – немного печальные.
Интересно, сколько времени я так провел? Меня настолько захлестнул поток неожиданных воспоминаний (которые и вправду струились из меня, как родник из расщелины скалы), что совсем не обратил внимания, когда тихонько открылась дверь и в комнату вошла Наоко. Я просто посмотрел и увидел ее. Приподнял голову и какое-то время не отрывался от ее глаз. А она, присев на ручку дивана, смотрела на меня. Сначала мне показалось, что она выглядит не так, как я ее представлял. Но передо мной была живая Наоко.
– Спал? – очень тихо спросила она.
– Нет, думал о разном, – ответил я и встал с дивана. – Как ты?
– Спасибо, хорошо, – улыбнулась Наоко. Ее улыбка казалась мне далеким бледно-голубым пейзажем. – У меня мало времени. Вообще-то сюда приходить нельзя, но я выкроила минутку. Хотя нужно уходить. Скажи, у меня жуткая прическа?
– Да нет, очень милая, – ответил я. С этой аккуратной стрижкой она выглядела, совсем как ученица младших классов, – и, как и прежде, закалывала челку с одной стороны. Ей действительно очень шла эта прическа, да и сама она, казалось, к ней привыкла. Наоко походила на красавицу со средневековой гравюры.
– Надоели длинные волосы, вот Рэйко меня и подстригла. А ты серьезно? Про милую?
– Серьезно.
– А мама сказала, что она ужасная. – Наоко сняла заколку, распустила волосы и, несколько раз проведя по ним пальцами, опять заколола. Заколка была в форме бабочки. – Мне очень хотелось увидеть тебя, прежде чем нас станет трое. Не разговаривать, а так – посмотреть на тебя, привыкнуть. Не приди я сейчас, привыкнуть было бы труднее. Такая уж я неумеха.
– И как? Привыкла?
– Немного, – ответила она и опять взяла в руки заколку. – Но мне уже пора. Надо идти.
Я кивнул.
– Спасибо тебе за то, что приехал. Я очень рада. Но если здесь тебе станет в тягость, скажи без стеснения. Здесь непростое место, специфичная система, и есть такие, кто привыкнуть никак не может. Поэтому если такое почувствуешь, скажи честно, ладно? Я не расстроюсь. Здесь все – честные, и мы откровенно говорим о разном.
– Обязательно сознаюсь, если что.
Наоко присела рядом на диван и прижалась ко мне. Я обнял ее, и она опустила голову мне на плечо, уткнулась носом в шею. И сидела не шевелясь, будто проверяла мою температуру. Нежно обнимая ее, я чувствовал тепло в груди. Вскоре Наоко молча встала и вышла так же тихо, как и пришла.
Ушла Наоко, и я заснул на диване. Я не собирался спать, но глубоко уснул – такого давно со мной не случалось – от ее ощущения. На кухне стояла ее посуда, в умывальнике лежала ее зубная щетка, в спальне стояла ее кровать. И в этой комнате я спал глубоким сном, как бы выжимая из всех своих клеток усталость до последней капли. И видел сон: в сумерках порхала бабочка.
Когда я открыл глаза, часы уже показывали четыре тридцать пять. По-иному светило солнце, стих ветер, изменилась форма облаков. Я был весь мокрый от пота, поэтому достал из рюкзака полотенце и вытер лицо, переодел рубашку. Затем выпил на кухне воды, и посмотрел в окно рядом с мойкой. Виднелось окно соседнего дома, и в нем на нитках свисали очень аккуратно и точно вырезанные из бумаги силуэты птиц и облаков, коров и кошек. Окрестности по-прежнему оставались безлюдны и бесшумны. Казалось, я один живу среди ухоженных развалин.
Люди начали возвращаться в блок «С» в начале шестого. Я посмотрел в кухонное окно: внизу шли две или три женщины. Все были в шляпах, скрывавших лица, и сколько им лет, сказать было трудно. По голосам – уже не молодые. Они свернули за угол и скрылись из виду. Показались еще четыре женщины – и они повернули за тот же угол. Начало смеркаться. Из окна гостиной просматривалась роща и горы, над которыми словно парил зеленый луч.
Наоко и Рэйко вернулись вместе в половине шестого. Мы с Наоко поздоровались, как будто до этого не виделись. Наоко очень смущалась. Рэйко обратила внимание на мою книгу и поинтересовалась, что я читаю.
– «Волшебная гора» Томаса Манна, – ответил я.
– Стала бы я брать с собой в такое место такую книгу? – укоризненно воскликнула Рэйко. В чем-то она была права.
Рэйко приготовила кофе. Я рассказал Наоко о внезапном исчезновении Штурмовика и о светлячке, которого он подарил мне в день нашей последней встречи.
– Жалко, – искренне сказала Наоко, – я хотела услышать о его новых приключениях.
Рэйко тоже заинтересовали эти истории, и мне ничего не осталось, как рассказать все с самого начала. Естественно, Рэйко от души позабавилась. До тех пор, пока жили истории о Штурмовике, в мире царил смех.
В шесть пошли в столовую на ужин. Мы с Наоко взяли жареную рыбу, овощной салат, рис и суп мисо. Рэйко ограничилась салатом с макаронами и кофе. После еды, как всегда, покурила.
– С возрастом организму уже не требуется много пищи, – пояснила она.
В столовой ужинало человек двадцать. Пока они ели, несколько человек зашло, несколько вышло. Столовая, за исключением, пожалуй, разницы людей в возрасте, напоминала общежитскую. Единственное отличие: все голоса были определенной громкости. Никто не кричал, но при этом и не старался говорить тише. Никто громко не смеялся, никто никого не звал, не махал руками. Все тихо беседовали вполголоса. Люди ужинали группами по три-пять человек. Пока кто-то говорил, все внимательно его слушали, кивая головами. Заканчивал говорить один, и в разговор вступал следующий. О чем они говорили, было непонятно, но монологи эти напомнили мне ту причудливую игру в теннис. «В их кругу Наоко говорит точно так же», – предположил я. Странно: на мгновение я ощутил грусть с примесью ревности.
У меня за спиной лысеющий мужчина в белом халате – по виду врач – подробно объяснял нервозному молодому парню в очках и женщине средних лет с беличьим лицом, как происходит выделение желудочного сока в условиях невесомости. Парень с женщиной слушали, иногда вставляя «вот оно что» и «да что вы говорите». Но я вслушивался, и меня постепенно одолело сомнение: действительно ли врач этот человек в халате?
Никто здесь не обращал на меня особого внимания, никто не рассматривал в упор и даже не замечал моего присутствия. Мое появление было для них обычным фактом.
Только один раз человек в халате внезапно обернулся и поинтересовался, сколько я здесь пробуду.
– До среды, – ответил я.
– Хорошая сейчас пора. Здесь. Но непременно приезжайте зимой. Так хорошо – все в снегу.
– Наоко, может быть, уедет отсюда до снега, – сказала ему Рэйко.
– И все же зимой хорошо, – повторил он очень серьезно, и мои сомнения стали только основательней.