– Красавица, правда? Моя дочь. Прислала мне эту фотографию в начале года. Сейчас учится в четвертом классе.
– Улыбка похожа, – сказал я и вернул фотографию. Она сунула снимок в портмоне, тихонько шмыгнула носом и закурила.
– В молодости я собиралась стать профессиональной пианисткой. Меня признали. Блистала талантом, росла избалованной. Побеждала на конкурсах. Лучшие оценки в консерватории, после окончания меня собирались отправить на стажировку в Германию. Короче, безоблачная юность. За что ни бралась, все спорилось, а если не получалось, делали так, чтобы получилось. Но произошло непостижимое, и в одночасье все пошло прахом. Было это на четвертом курсе консерватории. Мы готовились к ответственному конкурсу, и я беспрерывно репетировала. И вот ни с того ни с сего перестал двигаться мизинец на левой руке. Почему – непонятно, не двигается – и все тут. Массировала, опускала в горячую воду, дала рукам два-три дня отдыха, но все тщетно. Вся бледная пошла в больницу. А там говорят: «С пальцем все в порядке, нерв не нарушен, значит, дело не в пальце, а раз так, это – из области психики». Пошла к психиатру. Но там мне тоже ничего толком не сказали: мол, видимо, из-за стресса перед конкурсом. И напоследок посоветовали: оставь на некоторое время пианино в покое.
Рэйко глубоко затянулась и выдохнула дым. Несколько раз крутнула шеей.
– Тогда я решила съездить отдохнуть к бабушке на полуостров Идзу. Подумала: бог с ним, с этим конкурсом, поживу здесь недельку-другую, развеюсь, не прикасаясь к инструменту. Но не тут-то было. Чем бы ни занялась – в голове одно пианино и ничего больше. А вдруг мизинец так и останется неподвижным до конца жизни. Как тогда жить? Все мысли только об этом. Что тут поделаешь, если до сих пор инструмент был всей моей жизнью? Я начала заниматься в четыре года и с тех пор жила одной мыслью о музыке. Все остальное в голове не задерживалось. Попробуй отобрать инструмент у девчонки, которая выросла, и пальцем не притрагиваясь к работе по дому, лишь бы не повредить руки, а все вокруг твердили, как хорошо она играет. Что у нее останется? Щелк – и крышу повело. В голове все смешалось и… полный мрак!
Она бросила на землю окурок и затоптала его ногой. Затем опять несколько раз повернула шею.
– Мечта о карьере пианистки померкла. Два месяца в больнице, выписка. Кстати, не успела лечь в больницу, как мизинец начал двигаться. Восстановилась в консерватории, еле-еле закончила. Но что-то к тому времени уже испарилось. Какой-то сгусток энергии покинул тело. Врачи отговаривали: мол, для профессиональной пианистки – слишком слабые нервы. Тогда после консерватории я стала давать уроки на дому. Нелегко приходилось. Будто на этом закончилась моя жизнь. Самый лучший период оборвался в двадцать лет. Не двадцать лет. Несправедливо, да? Столько было возможностей в руках, смотрю – а вокруг уже ничего. Никто не хлопает, никто со мной не возится, никто не хвалит, и только каждый божий день – этюды Черни для соседских ребятишек. Настроения – никакого. Часто плакала. Обидно же… Когда узнаешь, что бездари занимают призовые места на таких-то конкурсах, устраивают свои концерты в таких-то филармониях. Слезы сами льются из глаз.
Родители относились ко мне так, будто притрагивались к опухоли. Их состояние тоже можно понять. Еще совсем недавно гордились своей дочерью, а теперь она возвращается из психушки. Такую и замуж толком не выдашь. С таким вот настроением и жили. Когда делишь кров, оно по-любому передается. Как такое терпеть? Выйдешь на улицу – кажется, будто соседи обо мне сплетничают, становится страшно и не хочется выходить из дому вовсе. Вот так еще раз – щелк! Опять повело крышу, все смешалось и снова в голове мрак. Было мне тогда двадцать четыре. Прописали семь месяцев лечения в санатории. Не в этом, а с высокой оградой и запертыми воротами. Грязно, пианино нет… В то время я уже не знала, как быть. Только нестерпимо хотелось побыстрее оттуда выйти, и я отчаянно старалась поправиться. Семь месяцев – долгий срок. Так у меня прибавилось морщин.
Рэйко усмехнулась.
– Вскоре после выписки я познакомилась с будущим мужем, мы поженились. На год младше меня, инженер в авиастроительной компании, из моих учеников. Хороший человек. Молчаливый, но искренний и добрый. Примерно полгода у меня занимался, а потом неожиданно предложил выйти за него замуж. Представляешь, внезапно так… за чаем после занятия. Без единого свидания, ни разу даже не прикоснулся ко мне. Я перепугалась и ответила, что не могу стать его женой. «Ты – хороший человек, нравишься мне, но по разным обстоятельствам я не могу выйти замуж». Он захотел узнать, по каким таким обстоятельствам, и я во всем честно призналась. Что два раза сходила с ума и лечилась. Рассказала ему все до мельчайших подробностей. По какой причине, и что со мною после этого стало. Не исключено, что это может повториться в будущем. Он попросил время подумать, на что я ответила: «Подумай хорошенько. Я не тороплю». Прошла неделя, он приходит и говорит, что не передумал. На что я ему: «Потерпи три месяца. Давай это время будем встречаться, и если точно не передумаешь, вернемся к этому разговору».
Три месяца мы встречались раз в неделю, ходили в разные места, разговаривали на разные темы. За это время я его очень полюбила. С ним казалось, что ко мне возвращается жизнь. С ним мне было легко. Забывались неприятности. Ну не вышло из меня пианистки, лежала в дурдоме – жизнь на этом ведь не заканчивается. Впереди меня ждет немало интересного. И я от всего сердца была ему благодарна за то, что он для меня сделал. Прошло три месяца, а он по-прежнему хотел меня в жены. Я ему: «Хочешь со мной спать – я не против. Я еще ни с кем этого не делала. Ты мне очень нравишься. Хочешь меня – бери. Но жениться на мне – совсем другое дело. Женишься – и на тебя лягут все мои заботы. Они куда серьезней, чем ты думаешь. Ты готов?»
Он отвечает: «Готов. Я не хочу только спать с тобой. Я хочу жениться, чтобы делить с тобой все, что у тебя внутри». Он действительно так думал. Такой человек: говорит лишь то, что думает, а что сказал – непременно выполнит. «Хорошо, – говорю, – давай поженимся». А что я еще могла ему ответить? Мы поженились спустя еще четыре месяца. Он из-за этого поссорился с родителями и порвал с ними все отношения. Дом его родителей – старый особняк на Сикоку. Те досконально изучили мое прошлое и узнали про обе клиники. Встали на дыбы, вконец разругались. Может, они по-своему были правы. Но мы из-за этого не смогли сыграть свадьбу, а просто пошли в мэрию и подали заявление на регистрацию. Съездили на две ночи в Хаконэ, и были при этом очень счастливы. Целиком и полностью. В общем, я до замужества оставалась девственницей. До двадцати пяти лет. Поверишь?
Рэйко перевела дыхание и вновь взяла в руки баскетбольный мяч.
– Считала, что пока я с этим человеком, все будет в порядке. Пока я с ним, хуже не станет. Знаешь, при нашем заболевании самое главное – такое вот доверие. А на такого человека можно положиться. Станет мне плохо – в смысле, опять поедет крыша, – он сразу это заметит и осторожно и терпеливо приведет меня в порядок: поправит голову, распутает клубок… Пока сохраняется это доверие, болезнь не возникнет, того самого щелчка не произойдет. Как я была рада… Думала, что жизнь – прекрасна! Настроение такое, будто меня подобрали в холодном бушующем море, закутали в одеяло и уложили в теплую постель. Через два года у нас родился ребенок, начались новые хлопоты. Я почти забыла о своей болезни. Утром проснусь – занимаюсь по дому, смотрю за ребенком, возвращается муж – кормлю его ужином… И так день за днем. Пожалуй, то было самое настоящее счастье в моей жизни. Сколько лет оно длилось-то? Пока мне не исполнился тридцать один. И опять – щелк! Взрыв.
Рэйко закурила. Ветер уже стих. Дым поднимался и пропадал в темноте ночи. Я посмотрел наверх – все небо усыпали мириады звезд.
– Что случилось? – спросил я.
– Ах да… – как бы очнулась она. – Произошла очень странная история. Будто меня все это время поджидала ловушка или западня. Как вспомню, до сих пор дрожь пробирает… – Рэйко потерла рукой висок. – Извини, ты приехал к Наоко, а я загрузила тебя своими историями.
– Мне на самом деле хочется узнать, что было дальше. Если, конечно, можно.
– Ребенок пошел в детский сад, и я понемногу начала играть на пианино, – продолжала Рэйко. – Не для кого-нибудь, для себя. С маленьких композиций Баха, Моцарта, Скарлатти. Конечно, пробел был большим, инстинкты уже не вернешь. Пальцы не слушались, как раньше. Но я все равно была рада. Я могу играть… Стоило только сесть за инструмент, чтобы сразу понять, как я люблю музыку, как мне ее не хватало. И как это прекрасно – играть для самой себя!
Я уже говорила: я начала играть с четырех лет, – но теперь поймала себя на мысли, что ни разу не играла для души. Я садилась за инструмент, чтобы сдать экзамены, выполнить домашнее задание, привести кого-нибудь в восторг. Конечно, тоже важно, чтобы стать мастером своего дела. Однако в определенном возрасте человеку необходимо играть музыку для себя. На то она и музыка. И вот, сойдя с прежнего элитного пути, в тридцать один или тридцать два я наконец-то поняла это. Отправляла ребенка в сад, быстро расправлялась с домашними делами и по часу-другому играла любимые произведения. До сих пор проблем не возникало. Правильно?
Я кивнул.
– И вот однажды приходит ко мне женщина, которую я знала только в лицо – мы лишь здоровались, встречаясь на улице. «Дело в том, что моя дочь очень хочет заниматься у вас пианино. Не могли бы вы давать ей уроки?» Сказала, что живут они поблизости, но, видимо, на приличном расстоянии, раз я ничего не знала о ее дочери. По ее словам, девочка, проходя мимо нашего дома, часто слышит мою игру, и в полном восторге от нее. Видела меня и просто восхищена. Ей четырнадцать лет, учится в средней школе, до сих пор брала уроки у разных преподавателей, но дело почему-то не заладилось, и сейчас никто с ней не занимается.