Я ощущал себя мерзким человеком. Вернувшись в Токио, я заперся у себя в комнате, где провел безвылазно несколько дней. Моя память была связана не с живыми, а с мертвыми. В нескольких комнатах, приготовленных для Наоко, были опущены жалюзи, мебель покрыта белыми чехлами, на рамах скопилась пыль. Бо?льшую часть дня я сидел в какой-нибудь из тех комнат. И думал о Кидзуки. «Эй, Кидзуки, ты наконец-то заполучил Наоко. Ладно, она с самого начала была твоей. Может, она, в конце концов, и должна была туда попасть. Пожалуй. Но в этом мире, в этом неполноценном мире живых я сделал для нее все что мог. Я пытался начать вместе с ней новую жизнь. Но ладно, Кидзуки. Я отдаю тебе Наоко. Она выбрала тебя. Она повесилась в глубине мрачного, как собственное сердце, леса. Слышишь, Кидзуки? Ты унес в мир мертвых одну часть прежнего меня. Теперь вот Наоко унесла вторую. Иногда я чувствую себя смотрителем музея. Пустого музея без единого посетителя, за которым я присматриваю лишь для себя самого».
На четвертый день после моего возвращения в Токио пришло письмо от Рэйко. На конверте – марка срочной почты. Содержание письма крайне простое: «Не могу с тобой связаться. Очень волнуюсь. Позвони. В девять утра и вечера жду по этому телефону».
Ровно в девять я набрал нужный номер, Рэйко тут же взяла трубку.
– Как дела? – спросила она.
– Так себе.
– Слушай, ничего, если я к тебе послезавтра приеду?
– Ко мне? В смысле, в Токио?
– Да, в Токио. Хочется с тобой хоть раз спокойно обо всем поговорить.
– Выходит, оттуда придется уехать?
– Как же я к тебе приеду, оставаясь там? – сказала Рэйко. – А тем более, мне уже пора. Суди сам – восемь лет провела. Останусь еще – совсем заплесневею.
Я не мог подобрать слов и молчал.
– Послезавтра приеду на «синкансэне» в три двадцать, так что встречай. Помнишь в лицо? Или после смерти Наоко потерял ко мне интерес?
– Да ну? – ответил я. – Послезавтра к трем двадцати буду на Токийском вокзале.
– Сразу заметишь. Нечасто можно увидеть женщину средних лет с чехлом от гитары.
И действительно я сразу нашел Рэйко. Она была в мужском твидовом пиджаке, белых брюках и красных спортивных туфлях. По-прежнему короткая прическа с торчащими кое-где волосами. В правой руке болталась дорожная сумка из желтой кожи, с левой свисал черный гитарный чехол. Увидев меня, она улыбнулась, изогнув все свои морщины. Глядя на ее лицо, я тоже невольно улыбнулся. Я взял у нее сумку, и мы пошли на платформу центральной линии.
– Слышь, Ватанабэ, с каких это пор у тебя такое лицо? Или в Токио сейчас такие в моде?
– Какое-то время путешествовал. Толком ничего не ел, – сказал я. – Как поездка в «синкансэне»[55]?
– Да ничего хорошего – окна не открываются. По пути хотела купить бэнто – куда там!
– Зачем, по поезду же ходят продавцы?
– Ты имеешь в виду дорогие несъедобные сэндвичи? К ним даже помирающая с голоду лошадь не притронется. Мне нравится рис с морским карпом, который продают в Готэмба.
– Ага, скажи такое кому другому – сразу примут за бабку.
– Чего уж там? Бабка и есть, – сказала Рэйко.
По пути в Кичидзёдзи Рэйко крайне внимательно всматривалась в проплывавшие за окном поезда пейзажи Мусасино.
– Что, за восемь лет меняются даже пейзажи? – спросил я.
– Ватанабэ, ты ведь не знаешь, какое у меня сейчас настроение?
– Не знаю.
– Страшно мне до жути – чуть с ума не схожу. Как быть – не знаю. Очутиться в таком месте, – сказала Рэйко. – Не находишь, «чуть с ума не схожу» – неплохо сказано?
Я рассмеялся и взял ее за руку.
– Уже все хорошо. Ведь выйти оттуда удалось своими силами?
– Оттуда я вышла не своими силами. Оттуда я вышла благодаря Наоко и тебе. Я бы не выдержала там без Наоко. К тому же, я была убеждена, что нужно приехать в Токио и спокойно с тобой обо всем поговорить. Вот и вышла. Если бы не все это, так бы там и осталась до конца своих дней.
Я кивнул.
– Ну а дальше?
– Поеду в Асахикаву[56]. Слышь, в Асахикаву! Одна моя хорошая знакомая по консерватории ведет там класс музыки. Вот. И два-три последних года зовет к себе – в помощницы. До сих пор отказывалась – не хотела ехать в такую холодрыгу. Ведь так, да? Не успела выйти, и куда – в Асахикаву! Такое ощущение, что там меня поджидает ловушка.
– Не так там все и плохо, – сказал я. – Один раз приходилось ездить – вполне приличный город… интересная атмосфера.
– Серьезно?
– Там куда лучше, чем в Токио.
– Больше деваться некуда. К тому же, я уже отправила туда багаж, – сказала она. – Как-нибудь приедешь ко мне в гости?
– Конечно… А туда – сразу? Или будет несколько дней в Токио?
– Если получится, хочу провести здесь пару-тройку дней. Ничего, если у тебя пошумим? Я не привередливая.
– Нет, конечно. Если что, посплю в спальнике.
– Извини.
– Ничего страшного – у меня альков просторный.
Рэйко слегка побарабанила пальцами по гитарному чехлу.
– Пожалуй, мне нужно себя приучать. До отъезда в Асахикаву. А то совсем еще не привыкла к внешнему миру. Многого не знаю, напрягаюсь. Поможешь мне освоиться? Кроме тебя, мне обращаться не к кому.
– Конечно. Что будет в моих силах, – ответил я.
– Постой, а я тебе не мешаю?
– Интересно, чему?
Рэйко посмотрела на меня, изогнула уголки губ и засмеялась. И больше ничего не сказала.
Доехав до Кичидзёдзи, мы пересели на автобус, и пока добирались до моей квартиры, ни о чем серьезном не говорили. Так, по мелочи: как изменился Токио, что я помню про Асахикаву, как Рэйко училась в консерватории. О Наоко не обмолвились ни словом. С нашей последней с Рэйко встречи минуло десять месяцев, и теперь мне на удивление приятно и спокойно было идти с нею рядом. Показалось, что со мной такое уже было. Если подумать, во время прогулок с Наоко по Токио, меня посещали такие же мысли. Как прежде у нас с Наоко был общий мертвец – Кидзуки, сейчас у нас с Рэйко общей была мертвая Наоко. От этой мысли я не мог вымолвить ни слова. Рэйко некоторое время говорила сама, а когда поняла, что я ее не слушаю, тоже умолкла. В полном молчании мы ехали так до самого дома.
Стоял день начала осени – такой же ясный и отчетливый, как и ровно год назад, когда я ездил к Наоко в Киото. Белые и тонкие, как кости, облака. Высокое, словно распахнутое небо. «Снова осень», – подумал я. Запах ветра, оттенки солнечных лучей, расцветшие в высокой траве маленькие цветы, особые тени звуков напоминали мне о ее приходе. С каждой сменой времени года постепенно увеличивается расстояние между мной и мертвецами. Кидзуки по-прежнему семнадцать, Наоко – двадцать один… навеки.
– Вот, здесь совсем другое дело – можно вздохнуть свободно, – выйдя из автобуса и оглянувшись по сторонам, сказала Рэйко.
– Еще бы – здесь совсем ничего нет, – сказал я.
Я провел Рэйко в дом с заднего входа. Она то и дело восхищалась.
– Ну скажи, разве плохое место? – говорила она. – Ты сам все это смастерил? В смысле – полки, стол?
– Да, – ответил я, заваривая чай.
– А ты – мастер, Ватанабэ. И в комнате вполне чисто.
– Спасибо Штурмовику. Это он привил мне чистоту. Хозяин дома счастлив. Говорит, что я очень бережно всем пользуюсь.
– Ах да… Пойду, поздороваюсь с хозяином, – сказала Рэйко. – Он ведь живет в том конце сада?
– Поздороваться? Зачем с ним здороваться?
– Ясное дело зачем? Что подумает хозяин, если увидит, как к тебе завалилась странная тетка пожилого возраста, которая к тому же бренчит на гитаре. В такой ситуации лучше все уладить с самого начала. Вот – я для этого даже сладости привезла.
– Предусмотрительно, – восхитился я.
– Что поделаешь – опыт. Представлюсь твоей теткой по материнской линии из Киото. Имей в виду на будущее. Как раз хорошо, что у нас разница в возрасте. Никому ничего дурного и в голову не придет.
Она достала из дорожной сумки коробку сладостей и ушла. Я уселся на веранде, пил чай и играл с котом. Рэйко не возвращалась минут двадцать. А когда вернулась, достала из сумки жестяную коробку «сэмбэй»[57] и протянула мне:
– Подарок!
– О чем можно говорить целых двадцать минут? – пробуя печенье, спросил я.
– Конечно, о тебе, – ответила Рэйко, взяв на руки кота и прижавшись к нему щекой. – Говорит, аккуратный, серьезный студент, они с женой не нарадуются.
– Это про меня-то?
– А про кого еще? – хмыкнула Рэйко. Затем заприметила мою гитару, немного ее подстроила и заиграла «Desafinado» Карлоса Джобима. Давно я не слышал, как она играет, но, как и в прошлый раз, душа моя согрелась. – Что, начал играть?
– Увидел, что валяется в сарае, – взял попользоваться. Понемногу тренькаю.
– Ладно, позже дам тебе бесплатный урок, – сказала Рэйко, отложила гитару, сняла твидовый пиджак, прислонилась к столбу веранды и закурила. Под пиджаком на ней была рубашка в полоску с коротким рукавом.
– Что скажешь – красивая рубашка?
– Да, – согласился я. – Очень стильный рисунок.
– Это от Наоко, – сказала Рэйко. – Знаешь, у нас с нею был почти один размер. Особенно когда она только туда поступила. Потом, правда, немного располнела и уже не влезала в старое. И все же можно сказать, что одинаковый. И рубашки, и брюки, и обувь, и шляпы. Кроме лифчиков. Их размер отличался по причине полного отсутствия у меня груди. Поэтому мы всегда менялись одеждой. Или же вместе носили одну и ту же.
Я как бы заново окинул взглядом тело Рэйко. Действительно, рост у нее почти такой же. Но из-за формы лица и тонких запястий Рэйко казалась выше и худее. Однако если присмотреться, она была довольно крепкой.
– Все это – брюки, пиджак – осталось от Наоко. Тебе, наверное, неприятно видеть меня в ее одежде.
– Нет, почему? Она только обрадуется, если кто-то будет их носить. Особенно если этот кто-то – Рэйко.