– Я вот что думаю…
– Что?
– Еще не поздно в кого-нибудь влюбиться. Рано ставить на себе крест.
– Я подумаю… об этом, – сказала Рэйко. – Интересно, в Асахикаве люди занимаются любовью?
Немного погодя я опять ввел отвердевший пенис. Рэйко вдохнула и зашевелилась подо мной. Обняв ее, я потихоньку двигался и разговаривал с ней обо всем на свете. Как это было замечательно – разговаривать, находясь у нее внутри. Я шутил, она прыскала, и сотрясения ее тела передавалась пенису. Мы долго лежали обнявшись.
– Так очень приятно.
– Двигаться тоже неплохо.
– Ну-ка попробуй…
Обняв ее за талию, я вошел до самого упора и начал вращать телом, кайфуя от этого ощущения, и в завершение всего с наслаждением кончил еще раз.
В конечном итоге, меня хватило в ту ночь на четыре раза. После четвертого Рэйко, закрыв глаза, глубоко вздохнула, и ее тело несколько раз едва заметно сотряслось.
– Мне до конца своих дней можно больше этим не заниматься, – сказала Рэйко. – Ну, скажи? Пожалуйста? Мол, успокойся, ты исчерпала свою долю оставшейся жизни.
– Кто знает? – сказал я.
Я предлагал полететь на самолете – и быстрее, и удобней, но Рэйко настаивала на ночном поезде.
– Мне нравится паром Аомори-Хакодатэ[64]. Не хочу я лететь, – сказала она.
Я проводил ее до станции Уэно. Она держала в руке гитарный чехол, я – дорожную сумку. Сидя на платформе, мы дожидались поезда. Она была в том же, в чем приехала в Токио, – твидовый пиджак и белые брюки.
– Как ты считаешь, Асахикава – не сильно плохой город?
– Асахикава – хороший город.
– Серьезно?
Я кивнул.
– Я напишу.
– Мне нравятся твои письма. Хотя Наоко их все сожгла. Такие хорошие были письма.
– Письма – всего лишь бумага, – сказал я. – Жги их, не жги, что должно остаться – останется, что нет – то нет.
– Если честно, мне… очень страшно. Ехать одной в Асахикаву. Поэтому пиши, ладно? Читаешь твои письма – и кажется, будто ты всегда рядом.
– Раз так нравятся, напишу, сколько угодно. Хотя можно не беспокоиться. У такого человека, как Рэйко, все будет нормально.
– Вот еще что. Такое ощущение, будто внутри у меня что-то переворачивается. Или это иллюзия?
– Остаточные воспоминания, – хмыкнул я. Она тоже засмеялась.
– Не забывай меня.
– Не забуду. Никогда.
– Пожалуй, мы с тобой больше не встретимся, но где бы я ни была, всегда буду помнить тебя и Наоко.
Рэйко посмотрела мне в глаза. Она плакала. Я не удержался и поцеловал ее. На нас глазели какие-то пассажиры, но мне уже было все равно. Мы живы и нам нужно думать только о том, как продолжать жить дальше.
– Будь счастлив, – сказала на прощанье Рэйко. – Я… посоветовала тебе все, что могла. Больше мне сказать нечего. Кроме одного – будь счастлив. Будь счастлив за нас троих: меня и Наоко.
Мы пожали руки и расстались.
Я позвонил Мидори и сказал:
– Мне очень нужно с тобой поговорить. Мне есть, что тебе рассказать. Мне многое необходимо тебе рассказать. Мне никто не нужен в этом мире, кроме тебя. Хочу встретиться с тобой и поговорить. И начать с тобой все с самого начала.
Мидори долго молчала на том конце провода. Длилась такая тишина, словно во всем мире над всеми лужайками моросит дождь. Все это время я стоял с закрытыми глазами, упершись лбом в стекло телефонной будки. Наконец Мидори прервала это молчание.
– Где ты сейчас? – тихо спросила она.
Где я сейчас?
Держа в руке трубку, я поднял голову и осмотрелся. «Где я сейчас?» Но я не знал, где. Даже не мог представить. Что это за место? В моих глазах отражались лишь бесчисленные фигуры бредущих в никуда пешеходов. И только я продолжал взывать к Мидори из самой сердцевины ниоткуда.