Мои коллеги по этому расследованию слушали меня, затаив дыхание. Тем временем тело Экзи начало заметно сдавать. Голова безвольно свесилась на сторону, лапы дрожали и норовили подогнуться.
— Ухожу в спящий режим, — сообщил Урос. — Недостаточно энергии.
Санек метнулся к псу, подхватил провода и снова воткнул вилку в розетку.
— Собака больна, — предупредил Урос. — Не заряжать. Возможна утрата носителя. Ему нужен… нет слова. Отравлен… нет слова. Он не знает. Не могу объяснить.
— Если пес умрет, вы сможете выйти на контакт после зарядки? — спросил Санек, стараясь не выдать беспокойства.
— Не знаю, — отозвался Урос. — Полиморф подключен к ЦНС. Безопасное отключение — нет времени. Заряд мал. Состояние носителя — среднее. Экстренная перезагрузка — утрата личности.
— Чьей? Собаки? Вашей? — Несмотря на опыт работы, Санек никак не мог привыкнуть к тому, как изъясняется наш гость. На этот раз первой смысл его слов поняла Анна.
— Собака отравлена саломарским ядом, — объяснила она, вскакивая. Выбежала в коридор. Я слышал, как в коридоре она шикнула на Марту и велела не высовываться. Видимо, Марта поняла все с полуслова, потому что я не заметил даже ее тени, когда Анна вернулась, на ходу перебирая содержимое сумочки. По счастью, она была запасливой дамой и к вопросу отказа от курения подошла обстоятельно.
Я ухватил собаку и перевернул на спину. Анна сорвала болтавшиеся на шерсти никотиновые пластыри и приклеила новые.
— Пару минут, — с хирургической теплотой заверила она Санька, — и пес будет в норме. Сможете еще разок ткнуть в него проводом.
— Состояние улучшается, — подтвердил Урос. — Яд блокирован. Что? Не верно. Чем?
— Никотином, — ответил я. — И мне бы закурить не мешало.
Санек, на минуту подвисший в безуспешной попытке понять, что происходит, потребовал объяснений. И мы — раз уж все равно бедняге Экзи нужно минут десять на то, чтобы прийти в форму, достаточную для получения заряда бодрости для его инопланетного гостя, — рассказали все как есть. Естественно, повествование о саломарской части дела досталось мне.
Несмотря на глубоко укоренившееся недоверие к моей профессии, Санек поверил. Объяснять пришлось недолго. Он уже знал и о том, что Муравьев признался в убийстве саломарца — об этом трещали все газеты, и о том, что тело нашли мы с дядей Брутей, и — теперь уже — о моем отравлении. Я упомянул о том, что способ лечения собаки придумала Анна Моисеевна, и аккуратно умолчал о том, что Юлий уже сгонял для меня на Саломару и спер Уголовный кодекс.
Потом Анна в деталях рассказала о произошедшем у Отто. Санек внимательно слушал, Урос время от времени переспрашивал, используя дивное «Он не знает. Я не понимаю» или обходясь кратким «Нет слова».
— Шатов, — выслушав, проговорил Санек, — вы на сто процентов уверены, что гобелены превратились в точно такие же камешки, как тот, что вы сняли с консула? Вы подтвердите на суде?
Я ответил, что положу руку на что угодно и даже готов пройти проверку на детекторе лжи.
— Анна Моисеевна, — обратился Санек к моей напарнице, — вы хорошо запомнили, что говорил профессор Насяев, когда пришел к Отто? Профессор будет изворачиваться своим хитрым умом, но мы должны собрать все, чтобы круто припереть его к стенке.
А ведь я почти забыл о том, насколько древняя и глубокая вражда связывает Санька и русский язык. Я вздрогнул. Он истолковал этот жест по-своему.
— Успокойтесь, Шатов, — заверил он. — Это дело никак не повредит вашей семье. Насяев почти у нас в руках. А свидетельство в таком деле только пойдет на пользу вашей журналистской карьере.
Санек уже взял в руки провод и приготовился предоставить Уросу обещанный минимальный заряд, а потом свернуть дело.
— Не выйдет, — бросил я, стараясь не выдать своего отчаяния. — Я плохой свидетель. Журналист, щелкопер, писака — кто мне поверит. Насяев не зря бросил саломарское дело журналистам. Теперь о нем знает слишком много людей, в том числе и тех, кто захочет оправдать профессора, а потом использовать в своих целях. Нам нужны такие улики, такие доказательства, чтобы полностью перекрыть Насяеву кислород.
Санек и Анна понимали это не хуже меня. Журналисты в одну ночь раздули из смерти Раранны сенсацию. И бедняга Муравьев к утру выглядел в глазах общественности едва ли не героем. Любой умный преступник на месте профессора сделал бы то же самое — создал дымовую завесу вокруг дельца со шпионажем, скормил газетам историю о Муравьеве, а потом постарался держаться на виду и как можно ближе к народному герою и невинному страдальцу, который пошел на преступление из патриотических чувств.
В такой обстановке прижать Насяева за шпионаж оказывалось почти невозможно. А ждать, пока шум вокруг дела утихнет, не было времени, до прибытия саломарской делегации оставались считаные дни.
— Что вы предлагаете, Шатов? — наконец сдался Санек, признавая, что я заслужил свое право сунуть нос в это собачье дело.
В этот момент проснулся мобильный Санька. Он поднял трубку, отдал несколько коротких команд на том странном разведчицком наречии, которому не обучают простых смертных. В дверях показались мальчики в шлемах и костюмах химзащиты.
— Сколько времени необходимо вам, господин Урос, чтобы закончить копирование памяти собаки? — вежливо спросил Санек у Экзи. За бронированными забралами не было видно лиц вошедших спецназовцев, но, полагаю, они успели удивиться тому, что шеф любезничает с псом.
— Двадцать минут четыр-р-ре секунды, — отозвался Урос.
— Хорошо, — вынес вердикт Санек, — забирайте с собакой. Животное сохранить.
Костюмы химзащиты сомкнулись вокруг Экзи.
— Не бойтесь, Шатов, — правильно истолковал мой взгляд Санек, — собака останется жива, а вы с этого момента плотно увязли в этом деле. В доме есть еще место, где не будет подслушивать прислуга?
Я не стал уверять его, что Марта не подслушивает. Просто оставил спецгруппу громить кухню и проводил коллег в библиотеку, по дороге попросив домработницу проводить гостей и заверив ее, что «маленький собак» послужит большому государственному делу и обязательно вернется живым и невредимым.
За плотно затворенными дверями библиотеки я почувствовал себя спокойнее и решился поверить в то, что мне удалось закрепиться в этом деле. Оставалось в считаные мгновения понять, что и как следует рассказать Саньку. То, что я хотел предложить ему, было совершенно невероятным, на грани бреда.
— Итак, — начал я, — все доказательства участия профессора в шпионаже только косвенные. Нам нужно что-то посущественнее.
Санек кивнул.
— Спасибо, капитан Очевидность, — пробормотала вполголоса Анна.
— Если посчитать, что Насяев заменил гобелены Отто своими полиморфами, можно предположить также, что он хотел, чтобы истинная природа подложных гобеленов оставалась в тайне. Значит, он должен был потом заменить полиморфы на настоящие гобелены.
— Надеюсь, — выдохнула Анна, — что этот гад не уничтожил работы. Думаешь, это он — маньяк?
— Вряд ли. — Как ни жаль разочаровывать ее, но истина была в данный момент дороже счастья моей возлюбленной. — Скорее всего, Насяев просто воспользовался легендой о том, что гобелены невозможно подделать, и тем, что риммианские шедевры висят в кабинете Отто.
— Тогда куда он дел настоящие гобелены?! — не выдержала Анна. В ее голосе прозвучали нотки отчаяния. Я понял, что следователь Берг обожает свою работу почти так же, как я свою, и ей действительно важно отыскать чудовище, которое подняло руку на творения великого Суо.
— Вот именно, куда… — начал я.
— Полагаю, он продумал такое место, которого нам не отыскать, — предположил Санек. — Профессор — мозг этой операции. Или вы так не думаете?
— Думаю, — ответил я, — но отчего-то не слишком в это верю. Логика против интуиции — моя любимая форма вольной борьбы. Лакей ваш Насяев, а если убийца — дворецкий, то это плохой детектив.
— Да и из тебя детектив не такой уж блестящий, — саркастически заметила Анна.
— Однако что мы имеем, — прервал едва начинающуюся перепалку Санек. — Продумана и проведена сложная операция. Следы перепутаны так, что не поймешь, где ухо, где рыло. В этой схеме нужно отыскать слабую точку.
— Место, — поправил я.
— Не важно, — отмахнулся Санек. — Он мог спрятать гобелены в университете, у друзей, даже у Муравьева, раз сумел так виртуозно подставить его. Мы обыскали его дом в связи с делом консула, гобеленов не нашли. Хотя, может, пропустили что. Эксперты же не знали, что нужно искать еще и риммианские гобелены. У профессора богатая коллекция произведений искусства.
— Такой человек едва ли стал бы прятать улики в вентиляции туалета, — отмахнулась Анна. — Он должен был незаметно совершить подмену и скрыть подлинники там, где никто не будет искать.
Кажется, Анне пришла в голову какая-то идея. Она быстро набросала несколько строк в блокноте и задумалась, постукивая пальцами по столику.
— Гобелены нужно искать не дома, — поддержал я. — Сами мы их не найдем. Нам необходимо как следует тряхнуть Насяева. Тогда он себя выдаст.
— Как? — деловито спросил Санек.
— Элементарно, Ватсон.
Анна и Санек уставились на меня во все глаза, но я не стал выдерживать паузу:
— Наш профессор наверняка места себе не находит — сделка-то срывается. Ему нужно вывезти камешки на рынок. Гобелены могли погибнуть, и тогда все зря.
— И? — остановил меня Санек.
— И теперь мы можем заставить профессора немного поплясать под нашу дудку, — радостно резюмировал я.
— Оставь свои дурацкие иносказания, Ферро, — бросила Анна, — говори по делу, или я тебя убью…
Она была действительно рассержена, поэтому я не стал накалять атмосферу.
— Ладно, — миролюбиво ответил я. — Предлагаю объявить на пресс-конференции, что гобелены не погибли при взрыве. Что мы с вами, Анечка, — я подмигнул Анне, она фыркнула и резко перевернула страницу блокнота, — рискуя жизнями, спасли шедевры из огня. И все любители искусства смогут увидеть их сегодня же в каком-нибудь публичном месте, а потом, вечером, гобелены отправятся на проверку, где их со всей тщательностью исследуют на предмет малозаметных повреждений и чего-нибудь еще в том же духе. Тогда Насяев постарается вернуть себе гобелены до того, как их изучат и поймут, что они поддельные. И мы его возьмем…