— Валерий Петрович, — просипел я, пытаясь отдышаться, — вас еще раз просят спуститься в допросную. Нужно прояснить несколько моментов. Ирина Алексеевна может остаться у Анны Моисеевны и подождать вас.
— Это срочно? — церемонно поинтересовался Муравьев. — Меня недавно освободили из-под стражи. Я хотел бы увидеть дочерей, да что там, принять душ, в конце концов.
— Это чрезвычайно срочно, — ответил я, благодарно кивнул Юлу, забрал у него из рук распечатки перевода саломарского Уголовного кодекса, попросил проводить даму к следователю Берг и повел Муравьева обратно. Экзи ткнулся мне в ноги, ожидая подачки. Я подхватил его под живот и сунул в руки Юлию. Он посмотрел на меня и снова промолчал.
Всему виной журналистский нюх. Я судорожно думал, в какую логическую обертку завернуть мою интуицию, чтобы Санек не попытался оторвать мне голову.
Поэтому, как только Муравьев переступил порог кабинета, я отозвал Санька в сторону.
— Очередной цирк, Шатов? — спросил он устало. — Не наигрались? Все, закончено дело. Идите домой, курить и спать. А утром придете на частичную чистку памяти.
— Да это ясно, — отмахнулся я, выглядывая через его плечо на неслышный диалог взглядов Муравьева и Насяева, — только не все так.
Санек вздохнул и велел выкладывать. Я принялся путано объяснять, но сбился, потому что рядом возникла рассерженная Анна, а за ней — бледная Ирина Алексеевна.
Анна принялась вполголоса стыдить меня, Муравьева бросилась к мужу, но тот лишь сдержанно отстранил ее, направляясь ко мне за обещанными объяснениями.
— Простите, профессор. — Я упал на стул. — Не могли бы ответить еще на пару вопросов? И, если позволите, я закурю.
— Курите, пес с вами, — бросил он, — хоть пляшите, только дайте нам, в конце концов, уйти домой.
— Скажите, когда вы узнали о саломарских камешках?
Валерий Петрович не мешкал с ответом.
— Сегодня, — отозвался он. — Когда вы показали мне господина Уроса. Сам не понимаю, как я мог упустить такое!
Я кивнул, соглашаясь, набрал номер дяди Брути и включил громкую связь.
— Дядя Брутя, — бросился я с места в карьер, — не здороваюсь, некогда. О чем тебя спрашивал профессор Муравьев, когда вы общались перед тем, как его забрали?
— Здравствуй, Ферро, — невозмутимо проговорил в трубку дядя, — он спрашивал о кулоне на шее Раранны. Говорил, что это важная улика. Я просил Салю передать тебе. Она что, забыла?
Я заверил дядю, что мама ни в чем не виновна, и отключился.
— Брут Ясонович что-то напутал, — произнес Муравьев с достоинством, — он плохо чувствовал себя при нашей последней встрече. Возможно, ему показалось.
— Возможно, — согласился я.
— Я могу быть свободен?
— Можете, — ответил Муравьеву Санек, — и прошу извинить Носферату Александровича.
Муравьев развернулся к двери. И я не выдержал.
— Это же он все спланировал! — крикнул я, не зная, что еще сказать. — Да, теперь все выглядит так, будто мозг этой операции — Насяев. Но на самом деле все придумали вы, Валерий Петрович. И мой дядя не мог ошибиться, потому что не знал про камень на шее Раранны до вашего разговора. Я снял камень. И я знал о «невидимом боге» — мой помощник, слетавший на Саломару, рассказал мне. Но дядя Брутя не знал ничего. Так что о камне рассказали ему вы. Вы пришли к нему не затем, чтобы успокоить совесть, а затем, чтобы снять потенциального свидетеля с шеи консула. Павел Александрович разбудил камни, но разобраться в их природе и психологии удалось лишь вам, профессор. Вы же не только биолог, но и ксенопсихолог, не так ли? Вы не сказали своему другу, что на шее у Раранны висит более ценный полиморф, чем все те, что есть у вас. Вы сделали все, как планировали, выстрелили в саломарца, обставили все как состояние аффекта. Насяев застрелил консула в коспопорту. Все декорации были готовы к тому, чтобы сделать вас героем, а вашего друга — провокатором и предателем, которого отдадут саломарцам. Потом вы пришли к нам с дядей Брутей и устроили весь этот спектакль с признанием только затем, чтобы забрать Уроса. Вот кто мог стать действительно идеальным сообщником. Пока Павел Александрович любовался Саломарой, вы не сидели, запершись, а изучали планету. Думаю, вы знали, что у консулов на груди висят камешки поразумней самих правителей планеты. Но вам не повезло, я решил отпилить голову консулу, чтобы вывезти тело из космопорта, и забрал полиморф. Поэтому, даже воспользовавшись тем, что мой дядя отравлен саломарским ядом и не может вам препятствовать, и осмотрев тело у него дома, вы не нашли того, за чем охотились.
Я заглянул в глаза Насяева. Он был удивлен, хоть очень старался этого не показать. Валерий Петрович Муравьев побагровел, словно римский легионер при встрече со львом. Его щеки и лоб налились темной кровью. По всей видимости, наш бровастый профессор не был не только дураком, но и трусом, и сделать ставку на его добровольное признание оказалось бы с моей стороны непростительной глупостью.
— Значит, после того, что вы тут нагородили, у вас ничего нет? — воскликнул Муравьев, слегка улыбнувшись. — Что ж, я извиняю вашего консультанта, — обратился он к Саньку. — У юноши слишком богатая фантазия. Что поделать, отпечаток профессии журналиста. Но в следующий раз, когда позволите ему высказывать свое мнение, следите за тем, чтобы господин Шатов не слишком увлекался. Я человек простой, но, как я понимаю, в этом кабинете бывают и другие посетители.
Санек кивнул ему, но поднялся с места и встал рядом с Валерием Петровичем, загородив ему путь к двери. Профессор попытался обойти его, не меняя своей ленивой позы — рука в кармане.
— Верно, — вежливо согласился Санек, — Носферату Александрович иногда теряет контроль над своим воображением. Но в его словах есть доля выводов.
— Истины, — поправил я, не сдержавшись.
— Истины тоже, — вновь согласился Санек. — Поэтому, профессор, разрешите попросить вас присесть. Что у вас есть еще, Ферро?
— В принципе фактов почти нет, — пожал плечами я. — Скорее наблюдения. Профессора слово в слово повторяли историю вечера убийства. Значит, либо у них один на двоих словарный запас, либо история была заучена обоими, чтобы не сболтнуть лишнего. Сначала я думал, что Валерий Петрович так напряженно смотрит на Уроса, потому что впервые видит полиморф, но потом вспомнил о том разговоре, что мне велел передать дядя, и подумал, что профессор, возможно, знал о мономолекулярной нити, которой вооружены камни с Саломары. Думаю, когда вы, Павел Александрович, собирались на квартиру к академику Штоффе, ваш друг Валерий Петрович не предупредил вас о том, что гобелены могут за долю секунды разрезать вас надвое лишь потому, что компьютер, управляемый полусумасшедшим саломарцем, посчитает вас угрозой?
— Я все уже подписал, — ответил Насяев тихо, но не мне, а Саньку, — отчего вы позволяете этому писаке поливать Валеру грязью? Это гадко. Ничего подобного быть не могло. Я подставил своих друзей и за это должен буду умереть вдали от родной планеты. Но они. — Он бросил полный боли взгляд на Ирину Алексеевну. — Ни в чем не виноваты.
Я невольно подумал, не хотел ли Муравьев, помимо прочего, услать на Саломару потенциального соперника. Уж очень нежно поглядывал на его супругу Насяев. Но озвучивать эти мысли не решился.
— Вдали от родной планеты вы умирать не собираетесь, уважаемый Павел Александрович, — ответил я. — Вам нравится Саломара. Когда вы рассказывали нам с дядей о ней, вы не лгали. Думаю, у вас с самого начала была договоренность с Агравой о том, чтобы Саломара попросила выдачи убийцы их консула. Так вы могли сами контролировать, какие полиморфы пойдут на Землю. Ведь большая часть из них совершенно ни на что не годна. Однако в то время, пока вы находитесь на Саломаре, кому-то следовало позаботиться о том, чтобы дивиденды от этого дела были сохранены и приумножены, дела шли так, как полагается, и партнеры не обманули вас. Кто-то собирался торговать полиморфами здесь, на Земле. Тот, кто может много ездить по миру — на конференции, съезды, в командировки от университета. Человек, которому вы, Пал Саныч, доверяете как себе. Я почти уверен, что, когда вы выбирали с Валерием Петровичем, кто из вас поработает саломарским консулом, он всячески подчеркивал, что у него семья, а у вас — лишь непростые отношения с ревнивой женой.
Насяев не выдержал, вспыхнув:
— Не ваше дело, с кем у меня отношения! Валера никогда не обманул бы меня! Все, что вы говорите, бред и ересь. И я приложу все усилия, чтобы об этом узнало ваше, — он ткнул пальцем в Санька, — начальство!
Тем временем Санек сделал шаг к Муравьеву, все еще стоящему на полпути к двери с оскорбленным видом стареющего Байрона.
— Вы ни о чем не хотите рассказать, Валерий Петрович?
Бровастый профессор неторопливо сел, спрятав руки под столом, вскочившая вслед за ним жена осталась стоять за спинкой его стула.
— Как я понимаю, этому шапито не будет конца, — проговорил он. — Я признался в убийстве Раранны, меня оправдали. И оправдали вы же! Но теперь, оказывается, я какой-то межпланетный аферист. Вы хоть понимаете, что говорите? Я ученый с мировым именем. А вы делаете из меня… мелкого жулика, ворующего минералы у не слишком умных инопланетян. Вам самим не гадко от ваших методов?
— А что, если мы не выдадим Павла Александровича Аграве? — предположил как бы невзначай Санек, постукивая по бумаге, недавно подписанной Насяевым. — Он признался в убийстве дипломата, взят с поличным в момент кражи ценных полотен, что уж говорить о лжесвидетельстве. К тому же подозревается в шпионаже. С таким набором преступлений мы легко отыщем ему место на родной планете.
Насяев фыркнул, напоминая, что недавно ему уже грозили тюрьмой.
— А как же то, что вы мне предлагали? — спросил он.
— Теперь этот вариант уже не вариант, — заметил Санек, — вы начнете в обход нашего договора слать камни вашему подельнику, а он будет торговать ими здесь, на Земле? Это нас не устраивает. Мы лучше выдадим вас, Валерий Петрович, — при этих словах Муравьева всхлипнула и прижала пальцы к губам, — вы проведете много лет на планете, которую ненавидите, и ради того, чтобы вам разрешили вернуться, будете делать все, что попросят.