— На всю жизнь…
— И ты приведешь свою Анхен в пасть льва, человек с лицом Жана Кокто и душой Мефистофеля? Ты хочешь познакомить ее со мной и… с Гретой?! Всё к ее ногам, даже дружбу?! — Моя старушка Маха была так удивлена, что забыла придать голосу нейтральную ироничную окраску. Вопрос вышел каким-то до неприличия интимным. И я очередной раз подумал, что все-таки как был, так и остался слепоглухонемым дураком, который за почти двадцать лет так и не увидел за ее циничной бравадой надежду на то, что я никогда не встречу женщину лучше моей соседки по парте Машки Ивановой. Я встретил. И отступать было поздно и глупо. Доктор сказал «в морг», значит, в морг.
— Я хотел бы, чтобы три самых дорогих для меня на этой планете человека встретились и стали друзьями.
— Н-да, — протянула Машка, словно задумавшись.
Но через секунду она уже была самой собой, железной Марь.
— Ладно, вскрытие завтра в восемь. Тело с тебя. С Гретой я договорюсь.
— Маш, — начал я сердито, но Марь пробормотала: «Извини, Ферро, корпоративная линия, первая ступень. Работа прежде всего. Перезвоню» — и отключилась.
Мне почему-то показалось, соврала.
Я почувствовал непреодолимое желание позвонить Анне. Но передумал, решив, что не стоит отвлекать ее в столь важный момент, сунул ком в карман и отправился в ближайшую забегаловку, чтобы заткнуть фастфудом ворчащую пасть желудка.
Взялся за ручку двери волшебного местного салунообразного погребка, но в то же самое мгновение отпрыгнул в сторону, отдернув руку. Чутье снова не подвело меня, и из дверей вылетела высокая блондинка с блеклыми синими глазами и молниеносным жестом остановила такси. Она двигалась быстро, но на удивление спокойно. Именно это удивление и заставило меня засмотреться вслед удаляющейся машине, поэтому вывернувший из-за угла высокий, квадратный от спортивного прилежания парень едва не сбил меня с ног. Но я всегда гордился тем, что крепко стою на своих двоих. Естественно, готов, для пользы дела и с уверенностью в результате, изредка красиво поваляться в пыли у ног хорошенькой женщины. Однако это не означает, что я опущусь на колени при столкновении с препятствием, даже если это препятствие в категории от 90 до 120 мышцекилограмм.
Парень посмотрел на меня с игривостью двухгодовалого бычка, нашедшего пустое жестяное ведро. Я мысленно представил, как меня с грохотом катают по забетонированной площадке перед салуном, и попытался сконцентрировать в область кулаков сакральное знание смертоносной борьбы баритсу, столь великолепно воспетой Артуром Конаном Дойлом. Борьбы, которой, в общем-то, как бы и нет, но если очень разозлиться, испугаться и поднапрячься, то вполне может появиться.
Однако мне не суждено было стать родоначальником грианской школы баритсу. Парень уже по-боксерски тряхнул бритой головой, но из-за того же угла появились трое его спутников, один из которых успел схватить задиру за плечо.
— Пань, было ж говорено, не драться, — наставительно проговорил он по-французски с отчетливым малоросским выговором.
— На людей бросается, — с кокетливой небрежностью заявил по-русски квадратный Паня, не спуская с меня глаз. Малоросс перевел на меня взгляд, и в нем на мгновение забрезжило узнавание, а затем и радость.
— Да ты что, Паня! — возопил он, тоже переходя на русский, и мой переводчик за ухом мгновенно замолк, предоставляя мозгу отдуваться самостоятельно. — Это ж Носферату Александрович. Его шеф в консультанты звал, когда мы профессоров брали. С тебя тогда еще из получки за андроида десять процентов вычли. Ну, за то, что ты его к Штоффе послал. А он там самоликвидировался, да так рвануло, что чуть ценного ученого не угробило…
Ребята заржали, а Паня угрюмо отвел глаза и посмотрел себе под ноги. Меня подхватили и внесли в забегаловку. Из-за углового столика поднялся Санек и протянул ко мне огромные ручищи:
— Шатов! А вы какими судьбами в Чигги? А Анечка Моисеевна с вами, я надеюсь? Говорили, у вас сотрудничество полным ходом…
Санек подмигнул мне, я кивнул, а ребята быстро рассредоточились за столом и оперативно заказали по пинте. Худая, слишком изящная для такого маленького и простенького бара официантка, видимо, биологическая землянка, убрала со столика полупустую тарелку с зеленой диетической дрянью и круглый бокал и потянулась к тарелке, стоящей перед Саньком, но он жестом остановил ее и попросил повторить.
— Ферро Александрович. Не ожидал вас увидеть, чес-слово, не ожидал. Как все-таки тесен мир. Уже и Земли-то в иллюминаторе не видно, а встретились… Пес знает где, на краю вселенной, в каком-то занюханном баре…
Без формы и уставного выражения на лице Санек выглядел на тридцать с крошечным хвостиком, но почему-то мне совершенно не хотелось называть его по имени. Возможно, потому, что я был совершенно уверен — Александром он никогда не был. А Саньком нарекла его не мама, а усатый краснолицый дядя с живописным каскадом подбородков, стекающих на увешанную наградами грудь, и такими погонами, от одного вида которых у простого смертного волосы любой длины должны были вставать по стойке «смирно». Саньку могло на деле оказаться как двадцать восемь, так и пятьдесят один, но сейчас он выглядел моим ровесником, был весел, доброжелателен, окружен друзьями и в неформальной обстановке распрощался наконец со своим прапорщицким лексиконом. Через пару минут я почувствовал к нему и его ребятам некоторое расположение и даже расслабился. В конце концов, вместо того, чтобы получить по моим распрекрасным мордасам, я разжился неплохой компанией, в которой можно было без особенных проблем пропустить стаканчик-другой, а то и третий. Если уж моей возлюбленной возжаждалось разжиться умопомрачительными грианскими шмотками, а подругам необходимы сутки на то, чтобы свыкнуться с мыслью, что у меня теперь есть эта самая возлюбленная, то я могу себе позволить немного отдохнуть.
— Носферату Александрович, вы, если не секрет, тут по служебным или по личным? — Санек поднял белесые брови и жизнерадостно улыбнулся.
— На заслуженном отдыхе, — в тон ему ответил я, — почиваю на лаврах нашего с вами дела.
— Ну вот и я вроде того… Вывез парней, так сказать, на картошку. Матери второй год обещаюсь внешний аквариум установить, вот и договорились, — отозвался Санек, и мне почему-то показалось, что на мгновение выражение его глаз немного не соответствовало веселому и открытому лицу. Но я всегда придерживался закона: садишься с человеком за чарку — выпивай до дна с верой, что вино не отравлено. А не веришь — не садись. Санек и его команда вели себя как друзья, а значит, следовало засунуть свою журналистскую подозрительность поглубже в бессознательное и просто наслаждаться хорошей компанией. Это был тот случай, когда проявлять излишнюю бдительность не только неприлично, но и не особенно нужно мне самому.
Поэтому я решил принять на веру, что у Санька есть мать, которой до зарезу понадобился внешний аквариум.
— Она меня постоянно пилит. Мол, ты начальник. У тебя люди в подчинении. Вот и проявил бы волю к власти, привел подчиненных матери пособить, — продолжал Санек. — Ну, я ребятам клич кинул, согласились.
— Попробуй не согласись, — весело подмигивая начальнику, загоготал Паня, — в бараний рог согнет и скажет, что так и было.
Ребята рассмеялись. Похоже, шеф дал отмашку на неформальное общение, и парни старались как могли. Санек, едва сдерживая улыбку, почесал указательным пальцем щеку и продолжил:
— У меня мать на первом материке живет. В Докраве, в семнадцатом районе. А первый материк рейсы с Земли второй месяц не пускает. Бюрократы фиговы… Приходится через Чигги лететь. У Марь Ванны всегда рейсы в Россию есть. Да только наши там тоже… Представляешь, они же все наше инкогнито блюдут, мать их. Туда нас по одним документам отправили, а обратно летим — половина бумаг на другие имена приходит. Зарапортовались. Вот, третий день торчим, ждем, когда наши расейские власти бардак разгребут и нормальные ксивы подгонят. Этим троим счастливчикам через час на космолет… — Санек указал кивком на парней, унявших возле бара боевой пыл квадратного Пани. — А нам с Паньком еще долго на солнышке лежать. Мы очень гордые птицы, пока там одна столица другую не пнет, нам никак не полететь…
Я, как полагается по этикету, сочувственно пожал плечами и покачал головой на манер гоголевской Коробочки. Откровенность представителей спецслужб всегда настораживала меня настолько, что в подобных случаях я предавался редкому и ценному для меня занятию — молчал. Санек внимательно посмотрел мне в глаза и, словно прочитав мысли, добавил:
— Вам ведь наверняка кажется странным, что я здесь с вами так разоткровенничался, да еще при ребятах?! — Вместо ответа я как можно более выразительно поднял брови. — Ну, так мы тут все свои. А свои — это те, кто хорошо знает, где помолиться, а где так постоять. Я, например, прекрасно осведомлен, что вы безошибочно отличаете информацию, которую можно доверить широким массам, от информации, какую не стоит выпускать дальше собственной черепной коробки. А вы знаете, что бывает с теми, кто этой разницы не чувствует. Так что, как говорится, «если ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь», то зачем нам друг перед другом комедию ломать. Так что, — Санек похлопал меня по плечу, — если понадобится карманная армия, то мы с Паней тут еще дня два проторчим, а то и три. Друг на друга уже смотреть противно, так что выручайте, Шатов. Вы и Анна Моисеевна — наша последняя надежда на то, чтобы сносно провести время. А я, между прочим, неплохо смешиваю коктейли. Ребята подтвердят.
Парни согласно кивнули.
И я, властью, данной мне обстоятельствами, решил: пьянству — быть!
Не могу поручиться за все остальное, но насчет коктейлей Санек не солгал. Когда глубоко за полночь Аполинария Родионовна распахнула перед нами дверь, Анна уже не пыталась поднять голову и покорно висела у меня на плече с врожденной грацией мешка картошки. Я совершенно не чувствовал себя пьяным. Единственным, что говорило об обратном, было всепоглощающее и стойкое ощущение необъятного вселенского счастья. Оно исходило не изнутри, а откуда-то сбоку, где я ключицей чувствовал биение Анниного сердца.