– Это мог сделать человек, который слишком слаб, чтобы сесть? Я думала, он вырвет мою руку из сустава.
Ее ноги болели так же сильно, как посиневшая рука. Она сняла намокшие в крови колготки и омыла ноги горячей водой с антибактериальным мылом, так что едва не ошпарилась. Эллен ходила теперь в кроссовках. Ее тапочки валялись в мусорнике. Даже если бы их можно было сохранить, она вряд ли надела бы их снова.
Доктор, молодой индиец по имени Патель, послал ей смущенный извиняющийся взгляд и склонился, чтобы посветить фонариком в глаза Мэнкса. Зрачки Чарльза не расширялись. Патель подвигал фонариком, но глаза Мэнкса оставались фиксированными на точке за левым ухом доктора. Тот хлопнул в ладоши в дюйме от носа пациента. Мэнкс даже не моргнул. Патель мягко закрыл глаза старика и проверил показания электрокардиограммы.
– Показания аналогичны последней дюжине графиков ЭКГ, – произнес доктор. – Пациент имеет девятку по шкале Глазго: медленную альфа-волновую активность, соответствующую альфа-коме. Скорее всего, он просто говорил во сне, сестра. Это случается с «овощами», такими как этот парень.
– Он открыл глаза, – сказала Эллен. – Этот тип смотрел на меня. Он знает мое имя. Он знает имя моего сына.
– А вы никогда не говорили около него с другими сестрами? – спросил Патель. – Не сообщали того, что он мог бессознательно услышать? Наверное, вы сказали какой-нибудь сестре: «Слушай, мой сын недавно выиграл конкурс произношения слов по буквам». Мэнкс услышал ваши слова и повторил их в середине сна.
Она кивнула, но часть ее мозга размышляла. Он знает среднее имя Джосайи. В этом она была уверена, хотя никому не говорила таких подробностей в госпитале. Место для Джосайи Джона Торнтона в Стране Рождества, сказал ей Чарли Мэнкс. А для тебя имеется комната в Доме сна.
– Я так и не ввела ему кровь, – сказала она. – У него уже две недели анемия. Подхватил инфекцию мочевого тракта через катетер. Я принесу свежий пакет.
– Не беспокойтесь об этом. Я сам дам кровь старому вампиру. Послушайте, вы сильно испугались. Забудьте о работе. Идите домой. Вам остался только час до смены? На сегодня вы свободны. И возьмите себе завтра выходной. Пройдитесь по магазинам. Займитесь семьей. Перестаньте думать о сегодняшнем инциденте и расслабьтесь. Это Рождество, сестра Торнтон.
Доктор подмигнул ей.
– Вы знаете, что это самое чудесное время года?
Самый Короткий Путь1986–1989
Проказнице было девять лет, когда она впервые проехала по закрытому мосту, пересекавшему расстояние между Потерянным и Найденным.
Это произошло следующим образом: они только что вернулись с озера, и Проказница находилась в своей спальне, наклеивая постер Дэвида Хассельхоффа – черная кожаная куртка, усмешка с ямочками на щеках, скрещенные руки и неизменный КИТТ (машина с искусственным интеллектом), – когда она услышала истерический крик из комнаты ее родителей.
Проказница упиралась ногой в изголовье кровати, прижимала постер грудью к стене и закрепляла углы коричневой лентой. Она замерла, склонив голову набок, прислушиваясь, без какой-либо тревоги, просто удивляясь, что ее мать подняла шум по какой-то причине. Похоже, она что-то потеряла.
– Он был у меня, – закричала мать. – Я знаю, что был!
– Может, ты сняла его у воды? – спрашивал Крис Макквин. – Прежде чем пойти купаться? Он был у тебя вчера вечером?
– Я уже говорила тебе, что не плавала.
– Может, ты сняла его, когда наносила лосьон для загара.
Они продолжали обмениваться сходными репликами, и Проказница решила не обращать на них внимания. К девяти годам жизни она научилась не тревожиться из-за вспышек материнского гнева. Припадки смеха и взвинченные крики переменчивой Линды Макквин стали фоновым звуковым сопровождением повседневной жизни Проказницы. Она почти не замечала их.
Разгладив постер и заклеив последний угол, она отступила назад, чтобы полюбоваться работой. Дэвид Хассельхофф смотрелся круто. Она нахмурилась, решая, был ли криво повешен плакат, когда вдруг услышала громкое хлопанье двери и другой разгневанный крик – снова ее матери. Потом зазвучал голос отца.
– Я не знал, что мы дойдем до этого, – сказал он. – Прямо как по сигналу.
– У меня был только один вопрос: проверил ли ты ванну. Ты сказал, что проверил. Осмотрел каждую полку. Ты вообще заходил туда?
– Не знаю. Возможно, нет. Но это не важно, потому что ты не оставляла его в ванной. Линда, тебе самой известно, что ты не оставляла браслет в ванной. Ты забыла его вчера на пляже. Вы с Региной Ройсон приняли столько солнца и маргариты, что ты расслабилась, совсем забыла о дочери и заснула. А когда проснулась, то поняла, что происходит. Но прошел уже час, как ты должна была забрать ее из дневного лагеря…
– Я не опаздывала на час.
– Ты в панике помчалась с пляжа. Забыла лосьон для загара, полотенце и свой браслет. А теперь…
– Я не была пьяна, если ты это имеешь в виду. Я не вожу нашу дочь в алкогольном опьянении, Крис. Это ты любитель…
– А теперь ты начинаешь свое обычное дерьмо и валишь вину на кого-то другого.
Проказница неосознанно вышла из комнаты и направилась по темному коридору к спальне родителей. Дверь была приоткрытой на полфута, демонстрируя часть постели и чемодан, лежавший на ней. Вытащенная одежда была разбросана на полу. Проказница знала, что мать на пике сильных чувств вытаскивала вещи из шкафов и разбрасывала их повсюду. Наверное, она искала потерянный браслет: золотой обруч с бабочкой, сделанной из сверкающих голубых сапфиров и ледяной полоски бриллиантов.
Мать ходила взад и вперед по комнате, каждые несколько секунд пересекая обзор и мелькая в узкой полосе, через которую Проказница могла видеть спальню.
– Это не имеет никакого отношения ко вчерашнему дню. Я говорю тебе, что не теряла его на пляже. Я не теряла! Он был над умывальником этим утром, рядом с моими сережками. Если браслет не принесли на стойку регистрации, то, значит, его взяла одна из горничных. Они таким образом пополняют свой летний доход – помогают себе тем, что забывают отдыхающие.
Отец Проказницы помолчал несколько секунд, а потом сказал:
– Господи! Какое дерьмо у тебя внутри! И у нас с тобой еще общий ребенок!
Проказница вздрогнула. К ее глазам поднялся колючий жар, но она не заплакала. Ее зубы сомкнулись на губе, создавая острую боль, которая удержала слезы на месте.
Ее мать не показала такого терпения и начала плакать. Она снова прошла около проема – одна рука закрывала половину лица, плечи судорожно дрожали. Проказница, не желая быть увиденной, отступила в коридор. Она двинулась дальше спальни родителей и в конце концов приблизилась к входной двери. Мысль о том, чтобы остаться внутри, была невыносимой. Воздух в доме казался затхлым. Кондиционер не работал неделю. Все растения в комнатах погибли и наполнили их своим тленом.
Она не знала, куда направлялась, пока не оказалась на месте, хотя с момента, когда отец произнес свои худшие слова – какое дерьмо у тебя внутри, – ее действия были неизбежными. Она прошла через боковую дверь гаража и оказалась около своего «Рэйли».
«Рэйли Тафф Бернер» был долгожданным подарком на день рождения – ее лучшим подарком на день рождения во все времена… теперь и навечно. Даже в тридцать лет, если ее собственный сын спросит о самой лучшей вещи, когда-либо подаренной ей, она тут же вспомнит оранжево-синий «Рэйли Тафф Бернер» с бананово-желтыми ободами и толстыми шинами. Это была ее любимая личная вещь, лучше, чем «Магия и Шар», чем набор Путешествия от «Колорформс», чем даже игровая приставка «Колековижн».
Она заметила его в витрине «Про Уилз» в центре города – за три недели до своего дня рождения, – когда гуляла с отцом. При виде его девочка издала большой О-ох! Отец удивился, завел ее внутрь и поговорил с продавцом. Тот разрешил ей покататься в демонстрационной комнате. Продавец поощрял ее посмотреть другие велосипеды. Он чувствовал, что «Тафф Бернер» был слишком большой для нее – даже если седло опустить в самую нижнюю позицию. Проказница не понимала, о чем он говорил. Это походило на какое-то колдовство: словно она могла бы ездить на метле и скользить без усилий через ночь Хэллоуина в тысячах футов над землей. Ее отец притворился, что согласился с владельцем магазина. Но Вик он сказал, что, став старше, она сможет делать все, что захочет.
Через три недели он стоял у порога – с большим серебристым бантом, привязанным к рулю.
– Теперь ты стала старше, – сказал отец и подмигнул. – Разве не так?
Она проскользнула в гараж, где «Тафф Бернер» стоял у стены слева от мотоцикла отца… не какой-нибудь железки, а черного «Харлея-Дэвидсона» 1979 года, на котором он ездил летом на работу. Ее отец работал в дорожной команде взрывником и срезал выступы точными врывами АНФО, а иногда и чистого ТНТ. Как-то раз он сказал Вик, что только умный человек мог придумать способ, как получать выгоду из своих плохих привычек. Когда девочка спросила, о чем он говорил, отец ответил, что большинство парней, которым нравились бомбы, подрывали себя на куски, а остальные отправлялись в тюрьмы. Его работа приносила шестьдесят штук в год и давала бы еще больше, если бы ему удалось получить травму – у отца имелся выгодный страховой пакет. Только один его оторванный мизинец стоил бы двадцать штук.
Его мотоцикл имел аэрографию обалденно сексуальной блондинки в бикини из американского флага. Она грациозно оседлала бомбу с выхлопами пламени. Отец Вик был плохишом. Другие папы создавали полезные вещи. Ее родитель плодил дерьмо, ездил на «Харлее» и смолил сигареты, которые прикуривал от взрывателей. Это так – между прочим.
Проказнице разрешалось ездить на своем «Рэйли» по тропинкам парка и по улице Питтмана – неофициальное название для тридцати акров сосновых и березовых деревьев, которые располагались за их задним двором. Ей позволяли ездить до реки Мерримак и крытого моста, но там следовало поворачивать назад.