Перри Комо скрипучим голосом предупреждал Натана, что это начинает выглядеть, как Рождество.
– Ни черта, Перри, – сказал Натан и затем хриплым голосом, стуча кулаком в водительскую дверь, запел: – Мне нравится старое время рок-н-ролла. Та музыка просто гладит мою душу!
Он выкрикивал это громко, один куплет за другим, и когда замолчал, то обнаружил, что радио тоже отключилось. Отлично! Прекрасный рождественский подарок. Последний, что он получал.
Когда он в следующий раз открыл глаза, его лицо прижималось к рулю. Машина стояла. Вокруг было столько света, что от него болели глаза. Натан сощурился. Мир выгядел ярко-синей мешаниной. Наверное, это было потому, что ночью его голова не болела так сильно. Череп разрывался от мучительного напряжения. Он думал, что его вырвет. Боль пряталась за глазами – какое-то желтое зарево. Весь этот солнечный свет казался нечестным.
Он поморгал, стряхивая слезы, и мир стал четче – более сфокусированным.
Одетый в форму жирный мужчина в противогазе смотрел на него через боковое окно. Он вглядывался в салон, стараясь найти щелку между вонявших кровавых отпечатков на стекле. Его горчично-зеленый старый противогаз принадлежал к эпохе Второй мировой войны.
– Кто ты, черт подери? – спросил Натан.
Толстяк, казалось, колыхался вверх и вниз. Натан не мог увидеть его лица, но подумал, что тот подпрыгивает на цыпочках от возбуждения.
Кнопка блокировки водительской двери поднялась вверх с громким стальным щелчком.
В одной руке толстяка виднелся какой-то цилиндр, похожий на аэрозольный баллон. На его боку имелась надпись: «Имбирный освежитель воздуха». Ниже был старомодный рисунок веселой мамочки, вынимавшей из духовки сковородку пряничных человечков.
– Где я? – спросил Натан Деметр. – Что это за место, черт возьми?
Человек в противогазе открыл дверь и впустил в салон утренний запах весны.
– Место, где тебе пора выходить, – ответил он.
Когда умирали известные люди, Хикс всегда фотографировался с ними.
К примеру, к ним поступила ведущая местных новостей – приятная тридцатидвухлетняя леди с роскошными белокурыми волосами и голубыми глазами. Она перепила и задохнулась в собственной рвоте. В час ночи Хикс проскользнул в морг, вытащил ее из ящика и усадил на кушетке. Он обнял женщину, склонился к ее соску, а другой рукой, которой держал мобильный телефон, сделал снимок. На самом деле он не целовал ее. Это просто была шутка.
Еще у них была одна рок-звезда – на самом деле мелкая звездочка. Мужчина играл в группе, которую однажды сняли в фильме Сталлоне. Рок-звездун скончался от рака. С его перистыми коричневыми волосами, длинными ресницами и широкими, немного женственными губами, он выглядел после смерти, как сморщенная старуха. Хикс вытащил музыканта из ящика, сложил его пальцы в «козу», а затем приставил ее к своей голове. Он сделал фото, словно они тусуются вместе. Веки рок-звезды обвисли, так что он получился сонным и надменным.
Саша, подруга Хикса, рассказала, что у них в морге находился известный серийный убийца. Саша работала медсестрой в педиатрии, восемью этажами выше. Ей нравились его фотографии с известными мертвыми людьми. Она стояла первой в списке лиц, кому он рассылал их по имейлу. Саша считала Хикса веселым. Она говорила, что ему надо сниматься в «Дэйли шоу». Хикс тоже любил Сашу. У нее был ключ от склада фармацевтики, и субботними ночами она крала оттуда что-нибудь хорошее: маленькие окси или какой-нибудь особый медицинский кокс. Во время перерывов они находили пустую смотровую, и она, выбравшись из своего медицинского халата, карабкалась в кресло со стременами.
Хикс ничего не слышал о серийном убийце, поэтому Саша воспользовалась компьютером в комнате отдыха сестер и распечатала о нем новостные статьи. Отксеренный снимок был достаточно плох: лысый дед с узким лицом и полным ртом кривых зубов. Глаза в запавших глазницах выглядели яркими, круглыми и глупыми. Надпись описывала его как Чарльза Талента Мэнкса, посаженного в федеральный гадюшник более десяти лет назад за сожжение какого-то жалкого ублюдка на виду у дюжины свидетелей.
– Не такая уж большая шишка, – сказал Хикс. – Убил одного урода.
– О-хо-хо. Он хуже, чем Джон Вейн Стейси. Старик убивал детей всех видов. Всех видов, понял? У него был дом, где он занимался этим. Мерзавец развешивал на деревьях маленьких ангелов – по одному за каждого зарезанного ребенка. Это отвратительно. Какой жуткий символизм! Маленькие рождественские ангелы. Место называлось Домом саней. Понятно? Ты меня понял, Хикс?
– Нет.
– Он убивал их там! А возьми в расчет еще и сани Санты? Теперь ты понимаешь?
– Нет.
Он не улавливал, как Санта был связан с придурком вроде Мэнкса.
– Дом сгорел, но украшения остались. Они висят на деревьях, как напоминание.
Она дернула завязки своего халата.
– Серийные убийцы возбуждают меня. Только и думаю, на какое паскудство я пошла бы, чтобы они меня не убили. Сделай фото с ним и пришли мне по почте. И еще напиши, что ты сделаешь, если я не разденусь догола перед тобой.
Он не видел смысла спорить с такого рода рассуждениями. К тому же ему все равно нужно было делать свой обход. Если старик убил много людей, то Хиксу следовало сфотографировать его и добавить в коллекцию. Он уже снял несколько забавных фото. Но ему казалось, что будет прикольно иметь снимок с серийным убийцей, который продемонстрирует его темную серьезную сторону.
В лифте – уже без Саши – Хикс навел оружие на собственное отражение и грозно произнес:
– Или у тебя во рту будет этот ствол, или мой большой член.
Он репетировал свое послание Саше.
Все шло хорошо, пока его рация не ожила и не раздался дядин голос:
– Эй, тупица, если будешь играть с оружием, то в конце концов пристрелишь себя. Тогда мы наймем кого-нибудь другого, кто сможет делать эту чертову работу.
Он забыл, что в лифтах были камеры. К счастью, тут не имелось скрытых микрофонов. Хикс сунул свой пистолет 38-го калибра обратно в кобуру и опустил голову, позволяя краям шляпы скрыть его лицо. Примерно десять секунд он сражался с гневом и смущением, затем нажал на кнопку РАЗГОВОР, намереваясь сказать что-то реально грубое, чтобы заткнуть старого ушлепка. Но вместо этого ему удалось только выдавить «Вас понял» – причем тем самым прищемленным писклявым голосом, который он ненавидел.
Дядя Джим устроил его в охрану госпиталя, скрыв отчисление племянника из школы и арест за публичное пьянство. Хикс работал здесь только два месяца, но уже дважды был упомянут в приказах: один раз за опоздание, другой – за то, что не ответил по рации (в тот момент выпала его очередь сидеть в кресле со стременами). Дядя Джим сказал, что если он получит третий выговор до полного года выслуги, то ему дадут пинка.
У дяди Джима был безупречный послужной список – наверное, по той причине, что он сидел в своем офисе по шесть часов в день, наблюдая одним глазом за мониторами и другим – за мягким порно в «Скинамакс». Тридцать лет смотреть в телевизор – за четырнадцать долларов в час и полный пакет услуг! Вот к чему стремился Хикс. Но если он, получив третий выговор, потеряет работу охранника, ему придется идти в «Макдоналдс.» Это будет плохо. Устроившись в госпиталь, он покончил с гламурной работой у окна обслуживания автомобилистов, и ему не хотелось начинать с самой нижней ступени. Хуже того, ему нужно будет забыть о Саше и ее ключе к складу фармацевтики – о всех забавах, которым они предавались в кресле со стременами. Саше нравилась форма Хикса. Но вряд ли она посмотрит на него в одежде раздатчика «Макдоналдса».
Хикс достиг первого уровня подвала и сгорбившись вышел в коридор. Когда двери лифта закрылись, он повернулся, схватил свою промежность и затем послал воздушный поцелуй закрытым створкам двери.
– Пососи мои яйца, толстая гомосексуальная задница, – сказал он. – Спорим, что тебе это понравится.
В одиннадцать тридцать вечера в подвале не было оживленно. Большинство ламп отключили для экономии. Через каждые пятьдесят футов горела только одна лампа над головой – новое слово аскетизма госпиталя. Единственым пешеходом был случайный человек, забредший сюда через подземный переход с парковки на другой стороне улицы.
Кстати, там стояла припаркованной его призовая собственность – черный «Транс-Ам», с обивкой под зебру и синими неоновыми лампами на шасси. Когда он с ревом несся по дороге, его машина выглядела как НЛО из фильма «Инопланетянин». От автомобиля ему тоже придется отказаться, если он потеряет эту работу. Вряд ли он сможет платить по счетам, продавая проклятые бургеры. Саша любила трахаться с ним в «Транс-Аме». Она с ума сходила по животным, и обивка из фальшивой зебры возбуждала ее дикую сторону.
Хикс думал, что серийный убийца будет в морге, но его перевезли в комнату вскрытия. Один из докторов начал заниматься им, а затем отложил работу, решив закончить завтра. Хикс включил лампы на столах, оставив остальную часть помещения в темноте. Он задернул занавеской окно во входной двери. Тут не было засова, поэтому он подсунул распорку под дверь – так далеко, как она вошла. Ему не хотелось, чтобы кто-то случайно вошел в комнату.
Врач, который работал с Чарли Мэнксом, накрыл его простыней и ушел домой. Этой ночью тело серийного убийцы было единственным в помещении. Его каталка стояла у стены, на которой висела пластина с написью: hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae. Хикс собирался когда-нибудь войти в Гугл и посмотреть, что, во имя ада, она означала.
Он сдернул простынь до лодыжек Мэнкса и осмотрел его. Вскрытую грудь зашили грубыми черными нитками. Y-образный разрез шел до самой тазовой кости. Пенис Чарли Мэнкса был длинным и тонким, как в Еврейском национальном музее. Прикус выглядел жутко, поэтому его коричневые кривые зубы торчали из-под нижней губы. Глаза оставались открытыми. Казалось, что он с каким-то бессмысленным очарованием смотрел прямо на Хикса.