Его мать пошевелила правой рукой, сжимая и разжимая кулак. Вейн почувствовал, что в нем разжался внутренний зажим. Словно кто-то стоял на его груди, а потом шагнул в сторону, дав шанс вздохнуть свободно, – кто знает, на какое время. Она была живая. Не мертвая. Надежда еще не умерла.
Она осторожно провела рукой вперед и назад, как будто уронила что-то в траву и теперь нащупывала это. Ее правая нога согнулась в колене. Похоже, она собиралась подняться.
Мэнкс склонился над ней, приподнял серебристый молот и опустил его вниз. Вейн никогда прежде не слышал, как ломаются кости. Мэнкс ударил ее в левое плечо, и мальчик почувствовал, как оно лопнуло, словно дырявый сучок взорвался в костре. Сила удара отбросила ее на живот. Вейн выкрикнул ее имя. Выпустив воздух из легких, он закрыл глаза и опустил голову…
Человек в противогазе схватил его за волосы и дернул к себе. Что-то металллическое ударилось о губы Вейна. Маленький мужчина ударил его по лицу баллончиком ПРЯНИЧНОГО АРОМАТА.
– Теперь открой глаза и смотри, – сказал он.
Мать Вейна выпрямила правую рукой, пытаясь подняться или отползти, но Мэнкс ударил ее снова. Позвоночник Вик сломался с таким звуком, словно кто-то прыгнул на стопку китайских тарелок.
– Обрати внимание, – сказал Бинг.
Он шумно дышал. Похоже, ему не было комфортно в противогазе.
– Мы только что прошли хорошую часть.
Вик плыла.
Она находилась под водой – скорее всего, в озере. Она опустилась почти до самого дна, где мир выглядел медленным и темным. Вик не чувствовала потребности в воздухе. Она не осознавала, что задерживает дыхание. Ей всегда нравилось плавать глубоко, в молчаливом покое, в затененной обители рыб.
Вик могла оставаться здесь вечно – например, форелью, – но Вейн звал ее с поверхностного мира. Его голос доносился к ней издалека, однако, несмотря на это, она слышала в нем настойчивость. Он не просто звал ее, а кричал. Требовалось усилие, чтобы подняться к поверхности. Ее руки и ноги не хотели двигаться. Она сосредоточилась на одной руке – на ее движениях в воде. Раскрывала пальцы. Сжимала их и снова раскрывала.
Она почувствовала под ладонью траву. Вик лежала в грязи на животе, хотя чувство нахождения под водой оставалось. Она не могла понять, как распласталась – ха-ха-ха – во дворе. Не могла вспомнить, что ее ударило. А ведь что-то ударило. Ей трудно было поднять голову.
– Ты меня слышишь, мисс Хитрые трусики? – спросил кто-то стоявший над ней.
Вик слышала, только не могла понять, что он говорит. Это казалось несущественным. Важен был Вейн. Она слышала, как сын выкрикивал ее имя. Она была уверена в этом. Он будто бы кричал в ее костях. Ей следовало встать и убедиться, что с ним все в порядке.
Вик хотела подняться на четвереньки, но Мэнкс ударил ее в плечо своим серебристым молотом. Она услышала треск костей, и рука под ней подкосилась. Она упала, вонзив подбородок в землю.
– Я не говорил, что ты можешь встать. Я спросил тебя, слушаешь ли ты. Тебе придется выслушать меня.
Мэнкс. Смерть не забрала его. Мэнкс и «Роллс-Ройс» были здесь, а Вейн находился в автомобиле. Этот последний факт она знала с такой же определенностью, с какой помнила свое имя. Хотя она не видела Вейна примерно полчаса. Ее сын сидел в машине, и она должна была выпустить его.
Вик снова начала приподниматься, и Чарли Мэнкс опять обрушил на нее свой серебристый молот. Старик ударил ее в спину, и она услышала, как позвоночник хрустнул, словно кто-то наступил на игрушку, – треск дешевого пластика. Грубая сила удара выбила из нее воздух и бросила обратно на живот.
Вейн снова закричал. Теперь без слов.
Вик хотела посмотреть на него – сориентироваться, – но она не могла поднять голову. Ее голова казалась странной и тяжелой, неподъемной. Тонкой шее было не выдержать такой вес. Шлем, подумала она. На ней все еще были шлем и куртка Луи.
Куртка Луи!
Вик пошевелила одной ногой и подтянула колено вверх. Первая часть плана подняться с земли была выполнена. Она чувствовала грязь под собой и дрожавшую мышцу на задней части бедра. Вик слышала, как Мэнкс вторым ударом раздробил ее позвоночник, и теперь она не могла понять, почему все еще чувствует ноги. Почему не корчится от боли? Больше всего у нее болели колени, уставшие после того, как она протолкала байк полмили. Все ныло и скрипело, но ничего не было сломано. Даже плечо, треск которого она слышала. Вик сделала содрогающийся вдох, и ребра позволили ей это, хотя мгновением ранее они трескались, как ветви во время бури.
Все кости остались целыми. Под сильными ударами молота трещали и щелкали кевларовые пластины, закрепленные на спине и плечах громоздкой мотоциклетной куртки. Луи говорил, что при такой защите можно было врезаться в телефонный столб на двадцати милях в час и все же подняться в седло.
При следующем ударе Мэнкса она закричала – больше от удивления, чем от боли. Раздался совсем другой треск.
– Ты должна отвечать, когда я обращаюсь к тебе, – произнес Мэнкс.
Весь бок пульсировал. Она почувствовала удар очень сильно. Однако треск означал только то, что лопнула еще одна пластина. Ее голова была почти ясной. Вик подумала, если сделает усилие, то сможет подняться на ноги.
Нет, ты не сможешь, – сказал ее отец. Он будто шептал ей на ухо. – Оставайтся лежать. Пусть он повеселится. Еще не время, Проказница.
Она порвала со своим отцом. И ни о чем его не просила. Те немногие разговоры, что у них бывали, старалась закончить как можно быстрее. Не хотела слышать о нем. Но теперь он находился с ней и говорил все тем же спокойным размеренным тоном, которым объяснял, как запустить низкий мяч или чем важен Хэнк Уильямс.
«Он думает, что реально хорошо тебя вырубил, малышка. Он думает, что с тобой покончено. Если ты сейчас встанешь, Мэнкс поймет, что его дела не так однозначны, как он думает. И тогда он снова возьмется за тебя. Не спеши. Выжди правильный момент. Ты поймешь, когда он наступит».
Голос ее отца и куртка возлюбленного. Она вдруг поняла, что два главных человека в ее жизни все время присматривали за ней. Она думала, что им обоим было лучше без нее, а ей – без них. Но теперь здесь, в грязи, до нее дошло, что на самом деле она никогда без них не оставалась.
– Ты слышишь меня? – спросил Мэнкс. – Ты слышишь мой голос?
Она не ответила. Лежала совершенно неподвижно.
– Может, да, а может, и нет, – произнес он после краткого размышления.
Вик не слышала его более десяти лет, но тот все еще говорил протяжно и медленно, как придурок-деревенщина.
– Какой же шлюхой ты выглядишь, валяясь в грязи в своих откровенных джинсовых шортах. Я помню время – не такое уж далекое, – когда даже шлюхи стыдились показываться на публике одетыми, как ты. Они не расставляли ноги, оседлав мотоциклы, в непристойной пародии на сексуальный акт.
Он помолчал, затем продолжил:
– А в прошлый раз ты приехала на велосипеде. Я не забыл. И не забыл про мост. Этот мотоцикл тоже особенный? Мне известно об особых видах транспорта, Виктория Макквин. И известно о секретных дорогах. Надеюсь, ты поездила по ним, сколько душе было угодно. Теперь ты больше не будешь колесить по тайным трассам.
Он хряснул молотом по ее пояснице. Это походило на удар бейсбольной биты по почкам. Она закричала сквозь сжатые зубы. Ее внутренности казались отбитыми и превратившимися в желе. Там не было защитной пластины. Все остальные удары отличались от этого. Еще такой подарок, и ей понадобятся костыли, чтобы подняться на ноги. Еще такой урон, и она будет писаться кровью.
– Ты больше не поедешь в бар или в аптеку за лекарствами для своей больной головы. Я все о тебе знаю, Виктория Макквин! Мисс лгунья! Похотливая дрянь! Я знаю, что ты жалкая пьяница и негодная мать! Что ты побывала в психушке. У тебя внебрачный сын. Это, конечно, обычно для отъявленных шлюх. Просто стыдно думать, что мы живем в мире, где таким давалкам, как ты, позволено иметь детей. Отлично! Твой мальчик теперь будет со мной. Своей мерзкой ложью ты украла у меня моих мальчиков и девочек. А теперь я заявляю права на твоего ребенка.
Внутренности Вик завязались узлом. Ей стало так плохо, словно ее снова ударили молотом. Она боялась, что ее вырвет прямо в шлем. Правая рука прижималась к боку – к больному месту в животе. Пальцы отследили контур какого-то предмета, лежавшего в кармане куртки, – предмета серповидной формы.
Мэнкс склонился над ней. Когда он заговорил, его голос был мягким и нежным.
– Твой сын будет со мной, и ты никогда не вернешь его назад. Не думаю, что ты поверишь мне, Виктория, но мальчику будет лучше со мной. Я принесу ему безмерное счастье. Обещаю тебе, что в Стране Рождества он никогда не будет горевать. Если ты способна на благодарность, то скажи мне спасибо.
Он потыкал ее молотом и склонился ближе.
– Давай, Виктория. Скажи мне спасибо.
Она сунула правую руку в карман. Ее пальцы сжались вокруг отвертки, имевшей форму серпа. Большой палец почувствовал грани штампа со словом ТРИУМФ.
Действуй, – произнес ее отец. – Вот нужный момент. Веди отсчет времени.
Луи поцеловал ее в висок. Его губы мягко кололи ее кожу.
Она толчком поднялась на ноги. Ее спина отозвалась болью. Та сидела в каждой мышце – настолько сильная, что заставляла шататься. Но Вик даже не застонала от боли.
Она мельком увидела его. Мэнкс был высоким и как будто вышедшим из кривого зеркала – тонкие, как рельсы, ноги и руки уходили в бесконечность. Взглянув в его большие лучистые глаза, она второй раз за несколько минут подумала о рыбе. Мэнкс выглядел, как рыба. Его верхние зубы впивались в нижнюю губу, придавая ему выражение комичного невежественного замешательства.
Непонятно, почему ее жизнь стала каруселью несчастья, пьянства, невыполненных обещаний и одиночества, вращаясь вокруг одной-единственной встречи с этим человеком.
Она выхватила отвертку из кармана. Сначала та зацепилась за ткань и в какой-то ужасный момент почти выпала из пальцев Вик. Но она удержала ее, вытащила на свободу и чиркнула ему по глазам. Удар пришелся немного выше. Острый конец отвертки ударил Мэнкса выше левого виска и надрезал четырехдюймовый лоскут странно тонкой и дряблой кожи. Вик почувствовала, как сталь неровно процарапала кость лба.