– Извините. Забота о его самочувствии не входит в мои обязанности. Мне положено тревожиться о здоровье вашего сына. Встаньте, пожалуйста.
Хаттер приподняла полу своего твидового жакета, и Вик увидела, что она носила на поясе наручники.
Дверь справа от шкафа распахнулась, и из ванной вышел Луи. Он едва передвигался на ногах. Его глаза были красными от усталости.
– Я проснулся. Что тут происходит, Вик? В чем дело?
– Офицер! – крикнула Хаттер.
Вик сделала шаг вперед. Тело Луи занимало треть комнаты. Выйдя из ванной, он переместился в центр помещения и встал между Вик и агентом ФБР. Макквин, обойдя его, вошла в дверь ванной.
– Мне пора идти, – сказала она.
– Тогда иди, – произнес Луи, отсекая путь Табите.
– Офицер! – еще раз крикнула Хаттер.
Вик пробежала в ванную сына и вошла в свою комнату. Она закрыла дверь за собой. Замка не было, поэтому она схватила тумбу и, протащив ее по сосновым доскам, заблокировала выход из ванной. Вик повернула ручку на двери, ведущей в коридор. Еще два шага, и она оказалась у окна, которое выходило на задний двор. Макквин подняла жалюзи и открыла большую створку.
В коридоре кричали мужчины. Она услышала, как повысил голос Луи. Его слова были неразборчивыми.
– Парни, что за суета? – кажется, спрашивал он. – Давайте все уладим. Почему бы нам не договориться?
– Офицер! – в третий раз прокричала Хаттер.
Затем она добавила:
– Достать оружие!
Вик подняла створку, уперлась ногой в сетку и толкнула ее. Та вылетела из рамы и полетела во двор. Сев на подоконник и свесив ноги, Макквин спрыгнула в густую траву.
На ней были те же шорты, которые она носила вчера, и майка с Брюсом Спрингстином времен его альбома «Подъем» – тогда еще без куртки и шлема. Она даже не знала, есть ли в байке ключи или они лежали среди других вещей Луи на кровати. Кто-то сломал дверь, ведущую в спальню.
– Спокойно! – крикнул Луи. – Парень, я предупреждаю, серьезно!
Озеро выглядело плоским серебристым листом, отражавшим небо. Оно казалось расплавленным хромом. Воздух прогибался от влажности.
Задний двор был полностью в ее распоряжении. В сотне ярдов от берега двое загорелых мужчин, одетых в шорты и соломенные шляпы, рыбачили в алюминиевой лодке. Один из них поднял руку в приветственном жесте. Похоже, он нашел вид женщины, выходившей из дома через окно, идеально нормальным для этого вечера.
Вик побежала к боковой двери каретного сарая.
«Триумф» стоял на своих подпорках. Ключ был в замке зажигания.
Амбарные двери сарая оставались открытыми. Вик увидела подъездную дорожку, где собрались репортеры массмедиа. Они хотели записать заявление, с которого она убегала. В конце дорожки расположилось небольшое сборище видеокамер, с клином микрофонов в углу двора. Связки кабелей змеились в направлении припаркованных слева фургонов. Она прикинула, что нелегко будет повернуть налево и объехать все эти вагончики. Но дальше путь выглядел открытым, уходя далеко на север.
В амбарном сарае она не слышала сумятицы, творившейся в коттедже. В помещении царила пыльная и приглушенная тишина горячего летнего вечера. В это время дня люди дремали или сидели неподвижно на верандах. Собаки спали под настилами порогов. Еще было слишком жарко для мух.
Вик перекинула ногу через седло и повернула ключ в позицию ВКЛ. Фара пробудилась к жизни – неплохой знак для начала.
Байк все еще неисправен, – вспомнила она. Вряд ли он заведется. Вик была в этом почти уверена. Когда Табита Хаттер войдет в каретный сарай, Макквин будет прыгать вверх и вниз на ножном стартере, сгорбившись нелепо на седле. Агент ФБР и без того считала ее безумной, но теперь ее подозрения лишь подтвердятся.
Она поднялась и опустилась всем весом на стартер. «Триумф» ожил с густым ревом, бросая мусор через пол и заставляя дрожать стекла в окнах.
Вик включила первую передачу, отпустила сцепление, и «Триумф» выскользнул из каретного сарая.
Выезжая в день, она посмотрела направо – краткий взгляд на задний двор дома. Табита Хаттер стояла на полпути к каретному сараю, пылая негодованием. Прядь вьющихся волос сбегала по ее лицу. Она оставила свое оружие в кобуре. И даже не звонила по телефону. Просто замерла на аллее и смотрела, как Вик уезжала. Макквин кивнула ей, благодаря за понимание. Хаттер выполняла их соглашение до конца.
В следующий миг мотоцикл оставил ее позади.
Между краем двора и ощетинившимся островком видеокамер имелось два фута пространства. Вик нацелилась в него. Но когда она приблизилась к дороге, в брешь, нацелив на нее камеру, вышел дородный мужчина. Он держал свой аппарат на уровне пояса, глядя в боковой монитор. Этот маленький экран не показывал ему всей угрожающей картины – вниз с холма на него съезжала безумная женщина на четырех сотнях фунтов катящегося железа. Тем не менее парень смотрел на экран и никуда не собирался отходить.
Вик нажала на тормоз. Тот вздохнул, но никакого эффекта не последовало.
Байк еще неисправен.
Что-то ударило по внутренней стороне ее левого бедра, и она, взглянув вниз, увидела черную пластиковую трубку, свободно качавшуся на раме. Это была тяга заднего тормоза. Она ни к чему не крепилась.
Нельзя было объехать парня с камерой, не съехав с подъездной дорожки. Она прибавила газу, перевела «Триумф» на вторую передачу и ускорилась. Невидимая рука из горячего воздуха прижалась к ее груди. Она летела, как в открытую печь.
Переднее колесо свернуло в траву. Байк последовал за ним. Мужчина с камерой наконец услышал «Триумф» – сотрясающий землю рев форсированного двигателя – и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она пронеслась мимо него, достаточно близко, чтобы дать ему пощечину. Он отскочил назад, потерял равновесие и упал на землю.
Вик промчалась рядом с оператором. Воздушный поток перевернул мужчину, и тот упал на дорогу, беспомощно отбросив камеру. Та ударилась об асфальт с дорогостоящим хрустом.
Когда Макквин выехала на лужайку, а потом опять на дорогу, заднее колесо мотоцикла вырвало слой травы – прямо как она очищала ладони от засохшего клея «Элмер» в третьем классе. «Триумф» накренился, и она почувствовала, что вот-вот уронит байк и под его весом разобьет себе ногу.
Однако ее правая рука вспомнила что делать. Она дала байку еще больше газу. Двигатель загремел. Байк выскочил из крена, как пробка, которую толкнули под воду и отпустили. Резина нашла дорогу, и «Триумф» помчался прочь от камер, микрофонов, Табиты Хаттер, Луи, ее коттеджа и прочего благоразумия.
Вейн не мог заснуть, а занять ум ему было нечем. Его тошнило, но желудок оставался пустым. Ему хотелось выбраться из машины, однако он не знал, как это сделать.
У него появилась мысль вытащить один из деревянных ящиков и ударить им по окну, надеясь разбить стекло. Но ящики, когда он тянул их, не открывались. Вейн сжал кулак и изо всех сил обрушил его на стекло. Волна трепещущей колющей боли вспыхнула в его костяшках пальцев и в запястье.
Боль не отпугнула мальчика, а только сделала его более отчаянным и безрассудным. Он отвел свою голову назад и ударил черепом о стекло. Казалось, что кто-то приставил к его лбу трехдюймовый железнодорожный костыль и ударил по нему серебристым молотом Чарли Мэнкса. Вейн съежился на заднем сиденье. Ощущение было таким же ужасным, как падение с длинного пролета лестницы – внезапное ошеломительное погружение в темноту.
Его чувства тут же вернулись к нему. По крайней мере, ему казалось, что тут же, хотя на самом деле, возможно, через несколько часов. Точнее, через три часа. Однако каким бы ни был этот срок, когда его зрение и мысли прояснились, он нашел свое спокойствие восстановленным. Его голова была заполнена вибрирующей пустотой, словно кто-то несколько минут назад сыграл на фортепьяно завершающий аккорд, и эхо его уже угасало.
Сонливая леность – даже довольно приятная – незаметно овладела им. Ему не хотелось двигаться, кричать, планировать, плакать и тревожиться о том, что случится дальше. Его язык мягко тыкал в нижний передний зуб, который шатался и имел привкус крови. Вейн не помнил, чтобы сильно ударялся о перекладины головой и при этом едва не выбил зуб из десны. Нёбо покалывало от прикосновений языка. Оно ощущалось шершавым и песочно-перечным. Это не особенно заботило его, но было достаточно заметным.
Когда он начал шевелиться, то просто вытянул руку и поднял с пола игрушечную луну. Она была гладкая, как зуб акулы. Ее форма напомнила ему особую отвертку, которую мать использовала для ремонта мотоцикла. Кулачковый ключ. Луна тоже была ключом к воротам в Страну Рождества. И тут он ничего не мог поделать. Луна восхищала его. Никакая вещь не была способна преодолеть это восхищение. Словно смотришь на красивую девушку, в чьих волосах запутался солнечный свет. Словно заметил оладьи и горячий шоколад перед трещавшим огнем. Восхищение – это одна из фундаментальных сил бытия; почти как притяжение.
Большая бронзовая бабочка ползла по наружной части окна. Ее мохнатое тело не уступало по толщине среднему пальцу Вейна. Как хорошо и спокойно было смотреть, как она ползет, иногда помахивая крыльями. Если бы окно было открытым или даже чуть сдвинутым, бабочка присоединилась бы к нему на заднем сиденье, и тогда он имел бы друга.
Вейн гладил свою счастливую луну. Большой палец двигался по ней вперед и назад. Простой и бессмысленный мастурбирующий жест. У матери был байк, у мистера Мэнкса – «Призрак», а у Вейна – луна.
Он грезил о том, что сделает с новой бабочкой. Особенно ему понравилась одна идея – научить ее опускаться на палец, как тренированного сокола. В своем уме он видел, как она садилась на его указательный палец и растопыривала крылья веером в медленном плавном движении. Добрая старая бабочка. Вейн назвал бы ее Солнышко.
Где-то в отдалении лаяла собака – озвучка ленивого летнего дня. Вейн вытащил из десны шатавшийся зуб и сунул его в карман шорт. Он вытер кровь о свою рубашку. Когда его пальцы вернулись к поглаживанию луны, они размазывали красную жидкост