– Да. Эту же вещь он отсекает от моего сына. Машина изменяет детей, которых Мэнкс увозит с собой в Страну Рождества. Автомобиль превращает их в чертовых вампиров. Понимаешь?
– Довольно верное описа-ание, – сказала Мэгги.
Она покачивалась взад и вперед, закрыв глаза и фокусируясь на боли в ноге.
– Страна Рождества находится внутри мозга, правильно? Это местность, которую Мэнкс создал из мыслей.
– Мнимая местность.
– Нет, она довольно реальная. Идеи монументальны, как скалы. Твой мост тоже реален. Это действительно крытый мост. Стропила, крыша, широкие доски под твоими колесами. Они вполне определенные для ч-ч-чего-то более основательного. Покинув дом Бинга и направившись сюда, ты не пересекала мост. Ты пересекла идею, которая выглядела, как мост. И когда м-м-Мэнкс приезжает в Страну Рождества, он прибывает в идею счастья, которая выглядит, я не знаю… как мастерская Санта-Клауса?
– Скорее всего, это парк развлечений.
– Пусть будет п-п-парк развлечений. Это звучит вполне нормально. Мэнкс больше не чувствует счастья. Только развлечение. Он одержим идеей бесконечной забавы – юности, оформленной в рамки, которые может понять его тупой ум. Автомобиль – его инструмент, открывающий путь. С-с-страдания и несчастья дают энергию, которые двигают машину и открывают п-п-проход в это м-м-место. Вот почему он берет детей с собой. Машине нужно то, чего он больше не имеет. Он выкачивает несчастье из детей, как вампиры в фильмах ужасов высасывают кровь.
– И когда он перестает использовать их, они становятся чудовищами.
– Думаю, они по-прежнему дети. Они дети, которые не могут понять ничего, кроме забавы. Ребята, переделанные под идею Мэнкса о детском совершенстве. Он хочет детей с в-в-вечной невинностью. Но она не является тем, что о ней говорят. Он хочет невинности маленьких детей, обрывающих крылья мух, потому что они ничего не знают. Невинности, обрывающей крылья, потому что дети не знают ничего лучшего. Вот какое это счастье. Машина забирает у них то, что нужно Мэнксу. Она изменяет их жизнь в мире его мысли. Она обостряет их зубы и лишает потребности в тепле. В мире чистой мысли очень холодно, я могу поспорить. Теперь прими таблетку, Вик. Тебе нужно отдохнуть. Ты должна вернуть свою силу, прежде чем уедешь отсюда – прежде чем встретишь его.
Она протянула ладонь с таблеткой, лежавшей на ней.
– Ты собиралась ответить на мои вопросы. С помощью твоих костяшек.
– Я не слышала от тебя вопросов, для которых они нужны.
– Мне нужно знать, как убить его. Мэнкс умер в тюрьме, но с ним не было покончено.
– Я думаю, ты уже знаешь ответ.
Вик взяла из рук Мэгги маленькую таблетку оксиконтина и бутылку лимонада. Газировка была теплой и сладкой. Макквин проглотила окси под первый глоток. Таблетка оставила после себя горькое послевкусие.
– Машина, – сказала Вик. – «Призрак».
– Да. Когда машину разобрали на части, он тоже был разобран на части. В какой-то момент из нее вытащили двигатель, и он упал мертвым. Но потом мотор вернули на место. Машину починили, и вот тебе, пожалуйста. Как только автомобиль оказался на дороге, с Мэнксом тоже стало все в порядке.
– Значит, если я разрушу машину, я уничтожу его?
Мэгги затянулась сигаретой. Ее кончик стал самой яркой вещью в темноте.
– Спорю, что так и будет.
– Ладно, – сказала Вик.
Прошла лишь минута, но таблетка уже начала действовать. Когда Вик закрыла глаза, то ей показалось, что она беззвучно скользит на старом «Тафф Бернере» по тенистому лесу…
– Вик, – мягко сказала Мэгги.
Макквин подняла голову с подлокотника и заморгала, удивленная тем, что так быстро отрубилась.
– Это окси, – ответила она.
– Что ты хочешь спросить у моих костяшек? – поинтесовалась Мэгги. – Ты лучше скажи, пока можешь.
– Мой ребенок. Я собираюсь поехать в Страну Рождества, чтобы забрать его обратно. Вероятно, они будут там сегодня вечером или завтра рано утром. Я собираюсь встретить их там. Но к тому времени Вейн будет… другим. Я слышала его голос, когда говорила с ним. Он сражается, однако машина превращает его в одну из тех долбаных тварей. Могу я вылечить его? Мне нужно это знать. Если я верну его назад, имеется ли какое-то средство, чтобы вылечить его?
– Я не знаю. Ни один ребенок не возвращался из-з-з Страны Рождества.
– Тогда спроси у костяшек. Твой мешочек с буквами может тебе это сказать?
Мэгги пересела с края кушетки на пол. Она встряхнула поеденный молью мешок. Костяшки загремели внутри.
– Давай посмотрим, что выйдет, – сказала она и сунула руку внутрь.
Перемешав костяшки внутри, она вытянула небольшую горсть и бросила их на пол.
ХОХОХОХО
Мэгги посмотрела на костяшки с усталым отчаянием.
– Это все, что я получаю в последнее время. Объятия, поцелуи и поощрения д-д-для одинокой заикающейся девушки.
Мэгги быстро смела буквы с пола и кинула их обратно в мешок.
– Ладно, – сказала Вик. – Все нормально. Стоило попробовать. Нельзя знать жизнь заранее. Ты не можешь выяснить все подробности.
– Нет, – ответила Мэгги. – Когда ты идешь в библиотеку и хочешь ч-ч-что-то узнать, тебе дают желаемые сведения.
Она покопалась в вельветовом мешочке и, вытащив полный кулак костяшек, бросила их на пол.
ПППППППП
– Не показывайте м-м-мне язык, – сказала она буквам.
Она схватила костяшки, бросила в мешок, затем помешала их еще раз. На этот раз ее рука исчезла почти по локоть. Вик услышала шум сотни костяшек, пересыпавшихся и клацавших друг о друга. Мэгги вытащила полный кулак букв и дала им упасть на пол.
ФАКФАКФАКФАК
– Ты трахаешь меня? – закричала Мэгги. – Трахаешь? Швыряешь мои сережки мне в лицо? Т-т-трахни себя.
Женщина вытащила сигарету изо рта, но прежде, чем она воткнула ее себе в руку, Вик села и поймала костлявое запястье.
– Не надо.
Комната вильнула сначала туда, потом сюда, словно она сидела на качелях. Макквин по-прежнему держала Мэгги за руку. Та вопросительно посмотрела на нее. Глаза библиотекарши глубоко ввалились. Они были яркими, испуганными и измученными.
– Успокойся, Мэгги. Мы узнаем это в другое время. Возможно, не только мне нужен отдых. Ты приезжала в Массачусетс полторы недели назад. Весь путь провела в автобусе, верно?
– Да, поймала какой-то, – ответила Мэгги.
– Когда ты в последний раз ела?
– Вчера схомячила с-с-сэндвич с п-п-п-…
Внезапно она замолчала. Ее лицо потемнело – сначала стало красным, а затем гротескно темно-фиолетовым, словно она задыхалась. В уголках губ появилась белая пена.
– Тише, – сказала Вик. – Все хорошо. Мы достанем тебе что-нибудь поесть.
Мэгги выдохнула облако дыма, поискала место, чтобы затушить сигарету, и вонзила ее в дальний подлокотник. Окурок зашипел, и черный дымный круг поднялся к потолку.
– После того, как ты поспишь, – ответила она.
Вик кивнула, откидываясь на подушку. У нее не было желания спорить с Мэгги.
– Я посплю, и ты присоединяйся ко мне, – сказала Макквин. – А потом мы достанем тебе какой-нибудь еды. Купим новую одежду. Спасем Вейна. Библиотеку. Сделаем мир лучше. Починим все. Победные силы чудес активируются. Ложись рядом.
– Ладно. Ты оставайся на кушетке. А я возьму старое одеяло. Вытянусь на полу рядом со…
– Со мной, Мэгги. На кушетке хватит места для обеих.
Вик не спала, но, казалось, теряла возможность держать глаза открытыми.
– Ты точно этого хочешь?
– Да, солнышко, – ответила Виктория, как будто говорила с сыном.
Мэгги скользнула на кушетку рядом с ней и прижалась к боку Вик. Ее костлявое бедро касалось Макквин. Локоть лежал на животе.
– Ты обнимаешь меня, Вик? – спросила Мэгги дрожащим голосом. – Меня так давно никто не об-б-бнимал. Я знаю, что ты не девочка, поскольку у тебя есть сын и все прочее, но…
Вик обвила рукой талию Мэгги и прижала дрожавшую женщину к себе.
– Ты можешь помолчать? – спросила она.
– Ладно, ладно, – ответила Мэгги. – Какое облегчение.
Они не позволяли Луи ходить – не желали рисковать внезапным головокружением и тем, что толстый человек мог упасть лицом на пол. После быстрого осмотра его усадили в кресло-каталку и медбрат повез его в палату.
Медик был его возраста, у него были сонные глаза с темными кругами вокруг них и выпуклый лоб кроманьонца. Его именной бейджик содержал невероятную надпись: Бильбо. На волосатом предплечье была татуировка космолета «Серенити». Из «Светлячка».
– Я как лист на ветру, – сказал Луи.
– Братан, не говори так со мной, – ответил медбрат. – Я не хочу расплакаться на работе.
За ними следовал детектив. Он нес одежду Луи в бумажном пакете. Кармоди не нравилось, что от копа пахло никотином и ментолом – в основном никотином – и что мужчина выглядел слишком маленьким для своей одежды. На нем все висело: рубашка, брюки и его потертый жакет.
– О чем вы двое говорите? – спросил Далтри.
– О «Светлячке», – ответил медбрат, не оборачиваясь назад. – Мы бурые шинели.
– Это еще что значит? Вы двое геи?
Далтри рассмеялся над собственной шуткой.
– О боже, – прошептал Бильбо. – Парень, вернись в пятидесятые.
Но он сказал это достаточно тихо, чтобы не услышал детектив.
Палата была большой комнатой, с двумя рядами постелей, каждая из которых стояла в своем маленьком отсеке, отгороженном бледно-зелеными занавесками. Бильбо подкатил Луи почти к дальнему концу помещения, прежде чем повернул к пустой кровати справа.
– Ваш люкс, монсеньор, – сказал медбрат.
Луи взгромоздился на матрац, пока Бильбо подвешивал светлый пакет жидкости на стальную стойку, возвышавшуюся в стороне. Луи уже вставили в правую руку внутривенный катетер, поэтому медик подключил его к капельнице. Кармоди тут же почувствовал жидкость – равномерно поступавший холодный поток, сбивавший температуру его тела.