– Нанялся для разгрузки и весь день носил бочки и тюки за семь грошей медью.
– Значит, они готовятся к обороне.
– И еще одно. Нынче в порту нашли убитого человека.
– Обычное дело в Ластовне. Где много матросов, там порой кого-то убивают в ссоре. Из-за девки, костей или вина.
– Под тавернами. Но этот погиб, задушенный тонким ремнем, а потом труп окрутили цепью и кинули в воду. Но он зацепился за якорь одного из кораблей, так-то его и нашли.
– А здесь вроде того мира, что был в Змеиной Глотке во время осенней ярмарки? – спрашиваю, поскольку вдруг ощущаю беспокойство.
– Не в Ластовне. Как в городе, не знаю. Убитых находят после драк, но пока что это касается чужаков, стражники не слишком обращают на такое внимания. Обычное дело. Если поймают вора, то забирают его к законоречцу, а если моряки бьются между собой, то их лишь разгоняют, когда наткнутся. Но они не знали, кем был тот задушенный муж, потому что кто-то обобрал его догола, а он пролежал в воде несколько дней, и им занялись рыбы. Все весьма переживали.
– В портах случается всякое, особенно в таких, как этот, – говорит Грюнальди. – Но мы должны быть ловчее прочих, и потому я думаю о Багрянце. Не знаю, сумел бы он доплыть сюда по зимним штормам, не имея такого корабля, как наш, ледяного, но мне все равно это не нравится.
Я решаю поговорить с Фьольсфинном. Прибытие Багрянца – всего лишь гипотеза, но в определенном смысле она может встряхнуть норвежца и склонить его к сотрудничеству.
Некоторое время мы пьем пиво и болтаем, и не происходит ничего существенного.
Земляк Грюнальди появляется, когда я уже прикидываю, не стоит ли изобрести карты. Он протискивается между лавками, игнорируя кивающего Последнее Слово, но подходит к нашему столику и присаживается сбоку. Он высокий, как для местного, теперь уже не носит мундирной куртки с рисунком древа, а лишь простой кафтан и меховой плащ, который он откладывает в сторону, и платяную шляпу-капюшон – ее он не снимает, и его резкое худое лицо все время скрывается в тени. Отчего-то он напоминает мне монаха.
– Нитй’сефни – чужеземец издалека, – представляет меня Грюнальди. – Прибыл в наши края, чтобы уничтожить Деющих, которые тут бедокурят, а мы его сопровождаем. Но к твоему королю вопросов у него нет, а потому можешь сесть снова. Ульф ежедневно говорит с Фьольсфинном, они вместе пьют водку, едят сельдь и болтают. Речь о короле Змеев, которого зовут Аакен, том самом, который нынче осаждает наши земли, а потом пожелает напасть на твой город. Мы дружественно настроены. Заметь, что я сижу за этим столом и пью пиво, хотя твои люди убили многих моих приятелей и кровных. Но я понимаю, что вы все одурели от песен богов, а потому не убью тебя, Хорлейф, который теперь стал зваться Полынью, потому что ты был не в себе. Но ты должен понимать, что есть враги, злоумышляющие и на нас, и на вас, и потому мы теперь на одной стороне.
– Никто из вас этого не поймет, – медленно говорит Полынь. – Но тут, в Саду, каждый из нас будто родился наново. Потому мы носим другие имена. Ледяной Сад дал мне новую жизнь и показал чудеса, каких ранее не видывали человеческие глаза. Мы бы не смогли снова сидеть в деревянных конурах в Земле Огня после того, что мы увидели. Потому, если вы прибыли забрать нас домой, то знайте, что никто из нас этого не желает. Что же до тех, с которыми мы некогда были в родстве, то скажите им, что мы умерли. Пусть они поставят траурные камни, оплачут нас, разделят наследство и начнут жить наново, так, словно нас уже нет. Потому что так будет лучше для нас всех. Для Земли Огня и дел, что происходят на Побережье Парусов, поскольку мы умерли на самом деле. Я уже долгое время слышу, что вы ходите по городу и пристаете к людям, расспрашивая о старых делах. Прекратите. Чабрец, человек, которого ты некогда называл Скафальди Молчащим Ветром, приказал передать тебе возмещение за всех убитых под стенами в то лето. Это пять золотых гвихтов за каждого мужа, которого мы тогда убили. Отвези их в Землю Огня и отдай семьям тех, кто погиб. В той битве умерло двадцать человек сразу и двенадцать потом, от ран, хотя мы их и лечили. Пятеро исцелились, двое из них решили остаться в Саду, а трое на следующий год поплыли домой на торговом корабле Людей Коней. Деньги тебе принесут туда, где ты живешь сейчас, в крепость, и это закончит дела, которые есть между нами. Это тринадцать дюжин гвихтов, и это огромная сумма. Законоречец говорит, что это честная вира, особенно учитывая, что вы хотели захватить город, а потому мы могли бы не платить ничего.
– Мы хотим говорить не об этом, – отвечает Грюнальди. – О том, что вы собираетесь откупиться несчастными пятью гвихтами за жизнь таких славных мужей, мы поговорим позже. Пока наша земля стоит в огне, Змеи подходят к вратам Дома Огня как волки, а когда сойдут снега, они ударят. С ними будет безумный Деющий, превращающий детей в железных чудовищ, притягивающий молнии и оживляющий призраков холодного тумана, а потому может так случиться, что некому будет передавать твои деньги и твои слова.
– Тогда я не понимаю, чего вы хотите.
– Возможно, в городе появился весьма опасный человек. Шпион с Юга по прозвищу Багрянец. Это амитрай. Деющий и убийца. Он умеет менять лицо и делать так, что на том появляются красные знаки, и потому потом никто не может его узнать. Он разбирается в ядах и магических зельях. Может ослепить, подув в лицо, или убить стеклянным кинжалом с ядом жаловицы. Мы сталкивались с ним, и я полагаю, что он попал сюда. Мы говорим тебе, поскольку только тебя мы и знаем.
– Откуда ты можешь это знать? – спрашивает он резко.
– Я не купец, – отвечаю я. – Я прибыл сюда из-за того, что происходит в мире. Ты должен знать, что этот Багрянец наверняка прибыл убить твоего хозяина. Понимаешь? Он убьет Фьольсфинна. Я его предупрежу, но, полагаю, и ты должен кое-что сделать.
Он наклоняется ко мне.
– Скажу, кому нужно, а если кто-то такой появится вне кварталов для чужаков, мы сразу же его узнаем. Единственное, что он сможет – сидеть в Ластовне или Кавернах, где обитают те, кто боится стать жителями, но кто получил укрытие. Там много измененных песнями богов и урочищами далеких стран, чужеземцев и потерпевших кораблекрушение. Мы в Каверны не ходим, а они не выходят оттуда. Он может там спрятаться, но выйти в город ему будет непросто.
– Почему ты скрываешь лицо под капюшоном? – спрашиваю я.
– Мне было бы стыдно, увидь меня кто в Ластовне, с чужеземцами, в дешевой таверне. Многие, кто прибыл тогда на ладьях как морские грабители, сделались потом Стражниками Сада и даже вступили в Братство Древа.
– Вы стражники?
– Можно и так сказать, чужеземец. И я мало что могу сказать тебе, кроме этого. Но Братья Древа – это самые страшные воины, каких только видел мир. Мы станем защищать Сад и не боимся умереть ради него. Потому – не спрашивай.
– Пей, Хорлейф, – говорит вдруг Грюнальди, наливая ему доверху. – Когда король Змеев сожжет Побережье и отправится тысячью кораблей сюда, возможно, мы встанем на тех стенах рядом. Так перестанем же ссориться.
Хорлейф-Полынь не заставляет просить себя дважды, и вот сидим, как группа друзей, похлопывая друг друга по спинам и щедро разливая вино. В оловянных кубках не видно, сколько налито, а потому мы едва смачиваем губы, наполняя посудину Хорлейфа до краев, а потом покупаем еще и морской мед с пряностями. А когда он не смотрит, я пару раз доливаю ему восьмидесятипроцентной ракии из фляжки.
Эффект приходит где-то через час. Я не слишком умею читать в странных ореховых глазах стражника, но Грюнальди склоняется к нему, чтобы стукнуться кубком, а потом поглядывает на меня и чуть кивает.
– Я много странствовал по миру и не слышал о таких страшных воинах, как Братья Древа. Из того, что я знаю, никто о них не слышал. Самые страшные – это ниндзя или ужасные апачи, не говоря уже о юсмаринерс. Это их боятся люди и бегут с поля битвы при одном их виде. Но о вас не слышал никто, и потому я полагаю, что ты хвастаешься зря, – делаю я попытку. Примитивно, но отчего бы и нет?
Хорлейф тычет в меня пальцем, и кончик его мечется между одним и другим моим глазом, будто он не может решиться.
– Ты… как там те… не знаешь, что говоришь. О нас не рассказывают за пивом… Мы не идем в битвы. Убиваем вожжей… И нет битыффф. Мы – владыки нотси. Но – шшш…
Он не говорит ничего больше, но картинка делается четче. Пока что как гипотеза.
– Легко говорить так, когда сидишь за стенами крепости.
Он машет пальцем, но я не понимаю, он не хочет говорить или просто не соглашается. Грюнальди тянется за кувшином, чтобы долить земляку, я удерживаю его движением руки. Мужик уже идет по острию – слишком легко перебрать, и информатор сляжет в три секунды. Я меняю тему:
– Я видел уже немало городов, странствуя по миру. Скажи мне, чем Сад отличается от всех? Есть и больше, и куда крепче защищенные.
Он медленно протягивает руку в мою сторону, словно хочет схватить меня за рубаху, но только цепляется за столешницу.
– Братья… Ссад – он од’н… нет другого такого места. Тут всякий может быть свободен, пон’маешь? У м’ня были деччи… когда-то… – показывает ладонью невысоко над землей, а глаза его стекленеют. – Одного забрала б’лезнь. П’нимаешь?! П’нимаешь это?! Т’кой маленький. В Саду есть знахари… Умеют лечить ис’ством со всего мира и песнями богов. У нас была только баба. И ее песни ничего не дали. Умер мой Хоргальди… А когда бы был здесь, то не умер бы. Второго убили. А тут бы он ж’л. Ж’л бы. Потом’што тут не убивают ради дурости. И моя мал’нькая Ильва, похители, когда было ей всего дв’надцать зим… Потому мы станем стеррречь. Пон’маешь?! И я тут не боюсь. Потому что… – склоняется в мою сторону, – я в’дел, куда уйду, если умру за Сад. И иногда я м’гу туда войти и увидеть. Потом’што тут песни богов – это пр’вда. В урочищах не спят, а т’лько лечат, и сражаются, и помогают. И есть еще тот, другой, Сад, к’да мы фссе идем. Не в Океан Огня, чт’бы сражаться за добро и зло, и не на луга Д’лины Сна. Не в землю, чтобы стать з’млей как амитраи. Но в Сад, где с’нце, и плоды, и дев’шки, и все: и Хоргальди, и Хорлунд, и Ильва. Потому н’кто нас не поб’дит, Братьев Древа, пот’му что мы не боимся см’рти.