Сразу же вскочил, вырвал меч и принялся рубить в метре от башки, издавая ужасные вопли. Тело твари уступало легко, и Драккайнен отрубил голову за пять ударов. Вуко воткнул клинок в глотку и осторожно разрезал башку вдоль, прощупал весь пищевод, а потом поспешно воткнул туда руку.
– Что случилось? – спросила Сильфана. – Что там?
Разведчик сидел на корточках и смотрел на свои покрытые слизью руки.
Она присела рядом, обхватила его за плечи.
– Вуко, ты плачешь? Что там?
Драккайнен встал, сжав ладонь, будто что-то в ней держал, а потом осторожно и ласково спрятал за пазуху.
– Пойдем, – сказал он глухо и вытер лицо. – У нас есть работа.
– Ульф… Этот сундук не войдет в коридор. Мы пролезем, но не она.
– Тогда оставляйте его. Все равно нам придется сюда возвращаться.
Они вышли из пещеры на склон горы, а под их ногами открылась долина. Вся в снегу, с лесами, неровными рядами домов и жутким замчищем, вырастающим из ствола монструозных деревьев, вставая на добрых полсотни метров.
– Ладно, – обронил Вуко. – Теперь поправить этот наш дурацкий маскарад – и вперед. Петь. Что теперь, Филар? Дикие дети, да?
– Колыбельная должна их отогнать. Когда я шел в ту сторону, приходилось помнить, что они не настоящие. Ты – Деющий. Твоя воля будет сильнее ее воли, потому что она спит и сосредотачивается только на том, что видит во сне.
– Я был Деющим, – деревянным голосом произнес Драккайнен. – Там, в пещере, я потерял нечто очень важное.
– Но воля-то у тебя осталась. Смотри, я потерял все, но я иду.
– Осталась. Пойдем.
Они вошли в лес. Драккайнен ударил булавой в ствол, заставив ее светиться.
Дикие дети появились почти сразу, кружа вокруг деревьев, высовывая рассерженные мордочки из дупел. Кто-то свисал с веток, завернувшись в крылья, словно странный плод, который выворачивался наизнанку, открывая бледную, жутковатую мордочку.
– Что-то не так, – заметил Драккайнен. – Пойте громче.
– Мы должны оставить оружие, – сказал Филар. – Они боятся резкости. Это может заставить ее проснуться.
– Блин, да махал я на это все! – рявкнул Вуко и воткнул меч в землю. – Оставьте оружие. Обойдусь. Не нужно будет. Я сейчас и так достаточно разъярен.
Он двинулся широкими шагами, лязгая зеркальным доспехом, с обнаженной головой и без оружия, с одним мешком в руках. Вдруг остановился, будто что-то вспомнил, потом вынул из мешочка сверкающую жестяную корону, усаженную красными и зелеными камнями. Насадив ее на голову, резко повернулся к Грюнальди.
– Ни слова. Ни единого слова, а то узнаешь, отчего тебя назвали как назвали.
Грюнальди миролюбиво выставил ладони.
Дикие дети все так же окружали их, шелестели в ветвях, один-другой пронесся в воздухе, оставив на щеке Сильфаны три кровавые полосы. Та на миг замолчала и подняла к щеке ладонь, но запела снова. Они с Филаром уже охрипли.
А потом, совсем рядом с башней, создания плотно их окружили и не дали идти.
– Что теперь? – спросил Драккайнен раздраженно. – У нас нет оружия, нет магии, колыбельная не колыбелит.
И тогда раздался звук флейты. Баллада зазвучала снова, но значительно красивей. По-настоящему.
Дикие дети разбежались, некоторые начали засыпать и падать на снег.
Вход в башню сделался отверстием.
А на присыпанных снегом ступенях сидел фавн. С рожками, торчащими надо лбом из кудрявых волос, с козлиными ногами, поросшими кудлатым мехом. Держал толстую, короткую флейту с многими отверстиями и играл «Porque te vas», как виртуоз.
– Бенкей… – прохрипел Филар. – Бенкей Хебзагал.
Фавн чуть нахмурился, словно хотел что-то вспомнить, но продолжил играть.
Драккайнен взошел по лестнице и толкнул окованные листьями, розами и горящими сердцами двери. Те оказались заперты.
– С самой школы я не сталкивался с таким унижением, – проворчал он. – Чтоб тех братьев Гримм паралич разбил. Как там было? Рапунцель, Рапунцель, спусти свои косы? Я сейчас сбрендю нахрен. Ладно, – он поправил корону и наложил на нее еще и венок из тряпичных розочек.
– Пассионария! – крикнул. – Я заберу тебя домой! Домой, Пассионария! Все тебя ждут! Возвращайся домой!
Земля дрогнула, в лесу раздался страшный плач диких детей. Фавн взглянул удивленно, а потом снова принялся играть. Наверху треснуло стекло на одном из окон, вокруг скрученных корней дерева появились трещины.
– Я забираю тебя домой, Пассионария! – заорал Вуко снова. – Я прибыл за тобой!
Двери заскрипели и открылись.
– Оставайтесь здесь, – приказал Вуко. Ударил концом факела в арку и вошел во тьму башни.
Потом были бесконечные ступени, спиралью вьющиеся внутри. Вверх и вверх.
Маленькие светящиеся эльфы шмыгали вокруг головы Драккайнена, а сердце его при их виде сжималось. Он остановился на миг, чтобы отереть лицо, но сразу поднял факел и пошел дальше, бормоча себе под нос:
– Милая принцесса кукол, фея из листвы и грязи. Злится, рдеет, как куколь, в золотой постели княжон.
Следующие ступени, следующий лестничный пролет, вверчивающийся в башню, как сон шизофреника.
– Губы цвета спелой вишни, сердце – острая иголка: сны, как бабочки, повиснут у злой девочки на полке.
Ступени закончились. Он стоял перед двустворчатыми воротами. Толкнул их и вошел в большой, будто собор, тронный зал. В пустой.
Только по полу ветер гонял сухую листву, крутил ее в миниатюрных торнадо, словно печальные воспоминания о бале в замке королевы кукол.
Он шел, слыша эхо собственных шагов и лязг жестяной брони.
Шел, прекрасно понимая, что опоздал. Что все было зря.
Потому что на полу лежало высохшее тело воина. С оскаленными зубами, с кожей бронзовой и сморщенной, покрытой следами черной, зигзагообразной татуировки. Рядом лежал сложный шишак с забралом в форме оскаленной морды тиранозавра. Чуть дальше, лицом к земле, еще один труп в ржавом доспехе. И следующий, как сломанная марионетка, вдавленная в угол. И скорчившийся в своем панцире краб, словно миниатюрный сожженный танк. И еще один, выпотрошенный, как съеденная креветка.
А потом была только стена.
И конец.
– Я пришел забрать тебя домой, Пассионария! – крикнул Драккайнен во все горло. – Домой! Tu casa[14], Пассионария! Porque te vas!
Что-то щелкнуло, зажегся слабый красноватый огонек – будто аварийные лампы.
А потом сложные плитки стены вдруг покрылись серебром и сделались огромным зеркалом, в котором он увидел себя. Серебряного, сверкающего принца, выглядящего словно неудачный андроид, и слегка как персонаж школьного театра. Глупого принца в криво сидящей короне, достойной дня рождения в фастфуде.
И тогда зеркало лопнуло со звоном, осыпалось, будто листва, тысячью блестящих осколков.
Вуко отскочил, заслонившись рукой, а потом заглянул в нишу, где возносилась Пассионария Калло, вросши до пояса в платье из корней, с тучей кудрявых волос, плавающих вокруг головы.
Она не была особенно красивой: с коротким, вздернутым носиком, угловатой челюстью и широким ртом, будто вырезанным под носом. Легко можно было представить себе ее в кабинете, ведущей сеанс семейной терапии.
Драккайнен некоторое время смотрел, остолбенев, а потом вошел в нишу и встал подле нее. У нее было неподвижное, обвисшее лицо и закрытые глаза.
– Никто не говорил, что будет легко, – проворчал разведчик. – Впрочем, откуда бы здесь яблочки, в эту-то пору года?
Он покопался за пазухой, вынул небольшой пакетик и прижал его на миг к губам. А потом осторожно взобрался по пирамиде спутанных корней, что были ее платьем.
– Я забираю тебя домой, Пассионария, – прошептал, стараясь не облизывать губ. – Это уже конец. Ты возвращаешься домой.
Она шевельнулась сонно и издала какое-то мурлыканье.
Драккайнен склонился и поцеловал ее узкие, стиснутые губы.
Пассионария открыла глаза. Глаза, налитые кровью. Через миг водянистые, бледные радужки закатились, сбежали под веки. Дерево освободило ее с треском, и она рухнула прямо в объятия Вуко.
И тогда все затряслось. Будто грянул беззвучный взрыв, удар инфразвуком.
Он почувствовал, как бегут вокруг дерева трещины, как за окнами шелестит листва и взметывается кольцо снега, как волна идет в долину и бьет в горы, закрывающие ее со всех сторон.
Он услышал еще хоровой писк, стихший, как обрезанный ножом.
Положил Пассионарию на землю и осторожно отлепил от губ восковые накладки.
А потом взял ее на руки и снова зашагал по ступеням.
– Милая принцесса кукол… – пробормотал.
Когда он вышел из ворот, его люди поднимались с земли, тряся оглушенно головами.
– Есть? Что это было? – спросила Сильфана.
– Она освободила долину. Нет Скорбной Госпожи. Нет диких детей. Конец сказке.
Фавн, который был уже не фавном, а худым мужчиной, бросил флейту и, вцепившись в волосы, закричал жутко:
– Госпожа мертва!
– Успокойте его кто-нибудь, – устало произнес Вуко. – Она жива, просто под наркозом. Получила воду онемения. Я не мог ее просто усыпить: она и так уже спала, и это нисколько не мешало ей чудить.
Филар обнял друга и несколько раз встряхнул его, но бывший фавн продолжал поводить вокруг коровьим, непонимающим, взглядом.
– Накройте ее чем-то, а то замерзнет, – приказал Вуко. – Она костистая, смотреть не на что. Ну и сделайте носилки. Что с ним?
– Не узнает меня. Он все еще под властью долины, – ответил беспомощно Филар.
– Ага, – сказал Драккайнен, а потом подошел к Бенкею и ударил его лбом в лицо, потеряв свою корону. – Тогда сделайте двое носилок. И его тоже накройте, а то он голым лазил. И уносим ноги, только дайте мне пять минут.
А потом отошел в сторону, к краю леса. Сунул руку за пазуху, вытащил что-то и долго сидел, глядя на свои руки, на которых ничего не было.
– Perkele pimppi… Почему? – прошептал.
И тогда маленькая, неподвижная феечка, лежащая у него на руках со сложенными крылыш