Волшебство не давалось. Потом Маринку осенило, и она закрыла правый глаз. Снеговик исчез, осталась только кошка! Но не успела она обрадоваться простоте решения, как за спиною послышался строгий голос:
– Это еще что?! А ну-ка не халтурить! Разве я разрешала закрывать глаза?!
Так они ездили – каждый день, кроме выходных, и не было конца-края этим утомительным путешествиям. Отчаявшись добиться от Маринки толку, тетенька-врач велела заклеить на очках одно стекло, и теперь оно было замотано серым пластырем, обтерханным по краям. Маринку перестали обзывать «четырехглазой», но зато громко кричали вслед: «Одноглазая! Одноглазая!» – и это было еще обиднее.
У нее было два глаза, ДВА! Такие же, как у всех! Это не она придумала очки, грязный пластырь, кошку, снеговика, глупую железную улитку, которая не могла ее вылечить! Потому в драку бросалась не раздумывая. Воспитательница жаловалась, мама ругалась, ставила в угол…
Маринка стала отдирать пластырь каждое утро, а вечером мама упрямо наматывала его снова, еще и наподдавала как следует. Больше всего на свете хотелось Маринке, чтобы кошка и снеговик соединились, ведь тогда кошмар кончится. Но нет, не выходило.
Незаметно прошел год, потом еще один и еще… Маринка пошла в школу.
Ничего не менялось. Днем были те же грязные трясучие грузовики, тот же аппарат в глазной поликлинике – вот только улитка вытягивала металлические рожки все выше и все шире разводила их в стороны.
– Ну как? – спрашивала врач. – Хоть чуть-чуть двигается дело?
И Маринка начинала горестно всхлипывать, так что слезы капали прямо улитке в глаза; кошка и снеговик дрожали и расплывались, но всё равно не сходились вместе.
А потом – Маринка и не помнит, когда это произошло, она ведь не хотела врать, она знала, что врать плохо, – как-то само собою выговорилось: да, мол, пошло дело, уже и боками соприкасаются! Вся кровь ударила Маринке в лицо – от стыда. Но врач, кажется, ничего не заметила, а только обрадовалась и погладила Маринку по волосам. И мама, которая теперь поджидала Маринку в коридоре (ведь Маринка была уже большая девочка), обрадовалась тоже, купила на обратном пути даже подсолнечной халвы в пластиковой коробке.
Каждый день, кроме выходных, Маринка засыпала и просыпалась со страхом, что обман откроется. Ей снились черные кошки и белые снеговики – огромные, размером с девятиэтажку. У нее пропал аппетит, она нахватала троек даже по математике, хоть это был любимый предмет. Однако маленькая невинная ложь не замедлила дать результат – через какой-нибудь месяц пластырь отменили, и коль скоро старые очки были безнадежно им испорчены, мама купила Маринке новые, в модной металлической оправе. Одноклассники стали меньше дразниться.
А с четвертого класса началась «военная подготовка». Однажды военрук вывесил на классную доску мишени и принес из хранилища две настоящие пневматические винтовки. Рядом с мишенью на доске он мелом нарисовал, как правильно целиться, и выдал ученикам по три маленькие серые пульки, похожие на колпачки от зубной пасты. Мальчики были в восторге.
Позволили стрелять и Маринке. Маринка сняла очки, прицелилась раз, другой, третий…
– Этого не может быть! – сказал военрук, рассматривая мишень.
В ней пробита была единственная дырка, в самой десятке. Правда, она была довольно большая и неровная. Но куда, скажите, ушли два других выстрела? Их не было ни на бумаге вокруг мишени, ни даже на доске, ни на стенке за доской!
– В молоко, в молоко!!! – кричали мальчишки. – Косая-босая!
А военрук приподнял мишень и снял с доски три плюхи, аккуратно положенные одна в другую. Надо признаться, он был озадачен.
С тех пор Маринку брали на соревнования по стрельбе. Соперницы, двумя-тремя классами старше, ужасно веселились, увидев маленькую толстенькую девочку-очкарика, которая откладывала очочки в сторону и прилаживалась стрелять – сначала из пневматики, потом из мелкокалиберной, из положения лёжа.
Как же так выходило, что девочка-очкарик вечно оказывалась на пьедестале не ниже третьего места? А очень просто. Черный круг мишени был кошкой – проклятой кошкой, вписанной в ненавистного белого снеговика. И Маринке хотелось, чтобы их не было. Никогда.
Но кошка и снеговик никуда не девались. И они не хотели сливаться, хоть тресни. Маринка ненавидела очки, она на них смотреть больше не могла! Оттого, как ни было ей стыдно и страшно, врала все отчаяннее. Снеговик и кошка подбирались друг к другу все ближе, и вот уж налезали боками, вот уж кошачьи ушки и усы торчали из недостроенного снеговичьего живота, образуя мишень – до тех пор, пока врач не сочла лечение оконченным и не отпустила Маринку с богом, выдав на прощание белую картонку, где нарисованы были точно такие же кошка и снеговик, только маленькие, в сантиметр высотой. Эту картонку мама торжественно поместила над Маринкиным письменным столом, и один раз в сутки, перед сном, нужно было по полчаса тренироваться, сливая две назойливые фигурки под ее бдительным надзором. Впрочем, лгать маме было гораздо легче, чем врачу.
Теперь, выходя из дома, Маринка прятала очки в футляр, а на вопросы учителей отвечала не без гордости, что она совершенно здорова. И вправду, вертясь перед зеркалом, она видела, что левый глаз не смотрит больше в переносицу, как это было в детском саду, а уже почти выправился. Мама, случайно поймавшая Маринку в обеденный перерыв без очков, кричала на всю улицу и волокла за плечо, а Маринка плакала и клялась: «Мамочка, я потеряла! Потеряла!» – и дома была больно бита, когда очки обнаружились в портфеле.
Мама поклялась, что станет провожать и встречать Маринку, раз она такая врушка, и было ужасно стыдно перед одноклассниками, когда ее, опять «очкастую», с позором доводили до дверей и после уроков забирали обратно. Маринке даже казалось, что она этого не переживет. Но она, конечно, пережила.
Все плохое забывается, таково счастливое свойство детства.
На первой же плановой проверке врач подтвердила, что никакие очки Маринке больше не нужны. Так бывает, слабые глазные мышцы, травмированные в детстве, с возрастом укрепляются сами собой. Мама удачно вышла замуж и уехала в большой город, где Маринку отдали в другую школу. Никто-никто из новых одноклассников и соседей не знал, что раньше она носила очки.
Стрельба была заброшена, самым главным увлечением сделалась физика, тот ее раздел, который объяснял оптические явления. От старой жизни сохранилась только привычка щурить левый глаз, точно Маринка прицеливалась, да еще умение раздвоить, по желанию, любой предмет.
Про кошку и снеговика Маринка постепенно забыла тоже. Только врать так и не научилась – было отчего-то совестно и казалось, что строгие взрослые всё поймут и вот-вот поймают за руку.
Секретик
Маринка разбила очки. Это вышло совершенно случайно. Просто бежали с Виталькой наперегонки от клумбы до бассейна, а очки – р-раз, и слетели, шлепнулись прямо на асфальт, Маринка даже затормозить не успела. Одному стеклу хоть бы что, зато второе растрескалось, как будто это паутина, а посередине сидит толстый белый паук. Ох…
День был отравлен ожиданием наказания. Что мама ее непременно накажет, Маринка не сомневалась – в первый раз, что ли? Вот и грустила до вечера – не обрадовалась ни тому, что в компоте за обедом досталась груша, ни тому, что в тихий час воспитательница ушла куда-то и можно было по кроватям скакать. Даже рисовать не хотелось. Так и просидела в углу насупленная, качая пупсика, запелёнатого в носовой платок, до тех пор, пока ее не забрали. Но, как ни странно, мама особенно не ругалась. Так, шлепнула пару раз для проформы – и всё.
Когда подходили к дому, около подъезда уже гуляли Юлька из квартиры напротив и Наташка с первого этажа.
– Иди, Маринка, что покажем! – позвали они.
– Мам, можно? – Маринка без особой надежды повисла у мамы на руке, заглянула в глаза.
– Пять минут, пока ужин грею, – позволила мама и скрылась в подъезде.
Юлька и Наташка стали что-то раскапывать у забора, вид у них был заговорщический. Маринка, сдерживая любопытство, подошла поближе.
– Что у вас там?
– Секретики! Смотри!
Маринка присела на корточки, посмотрела.
– Ну как?
– Здóровско!
Юлькиным секретиком был фантик от конфеты «Маска» под зеленым бутылочным стеклом, Наташкиным – незабудки и одуванчик под плоским треугольным оконным осколком. Очень красивый, даже лучше Юлькиного. Маринке тоже захотелось свой секретик.
– А где вы стеклышки брали? – спросила она будто бы просто так.
– Под столом, в соседнем дворе. Там еще много, – Наташка равнодушно махнула рукой в сторону.
Все-таки это был неудачный день! Наташке с Юлькой хорошо, они уже в школу ходят. Юлька в первый класс, а Наташка аж в третий. А Маринке в школу только осенью. В соседний двор ей было нельзя. Особенно к тому столу, где взрослые дядьки, которых мама называла алкоголиками, по вечерам играли в домино. Но секретик очень хотелось, просто ужасно. В конце концов, Юлька и Наташка были единственные Маринкины подруги. Живущие в одном подъезде, они играли вместе, кажется, с самого рождения и на то, что Маринка «очкарик», внимания не обращали. Даже не обзывались почти. Маринка во всем старалась подражать своим взрослым подружкам.
Печальная, побрела Маринка ужинать. Мама раскладывала по тарелкам жареную картошку с сосисками и приговаривала:
– Горе ты мое, как же это с очками получилось?
– Они сами упали, честное слово! – оправдывалась Маринка.
– Ну, ладно. Что уж теперь. Давай ешь. С хлебом!
Маринке стало стыдно. Очки лежали на трельяже. Такие сломанные. От этого даже картошки не хотелось. Мама давно уже поела, а Маринка всё ковырялась, смотрела на разбитое стекло, потом на целое… И тут ее осенило! Она быстренько расправилась с едой, отнесла на кухню маме пустую тарелку.
– Мам, я гулять, ладно?
Когда Маринка вышла во двор, в кармане ее платьица лежали разбитые очки и несколько голубых и розовых фиалок, которые потихоньку оборвала она дома на подоконнике, пока мама не видит. Девчонок во дворе уже не было. Но это даже к лучшему. Очки были легонькие, пластиковые. Разломать их пополам оказалось нетрудно. Вот только с дужкой пришлось повозиться, но в итоге поддалась и она.