И вот смена закончилась. Вечером накануне отъезда отряд выстроили перед корпусом на прощальную линейку. Воспитательница вышла с большим мешком, точно Дед Мороз, – вид у нее был заговорщический.
Она села на скамейку, пристроила мешок под ногами и стала по списку вызывать детей. Ее большая загорелая рука опускалась в мешок и нарочито долго шуршала и ворочала там, чтобы не испортить интригу. Потом из мешка являлась игрушка – резиновый ежик, или мячик, или машинка, или пластмассовый пупсик, или дудочка, или волчок, или свисток. И не было в этом мешке двух одинаковых предметов.
Глупые копеечные игрушки, не по возрасту… Это была такая лагерная традиция – дарить каждому ребенку на память об отдыхе маленький сувенир.
Дети подходили один за другим, получали подарочек из мешка, возвращались в строй. Хвастали, кому больше повезло. Пищали пищалками, дудели дуделками, свистели свистульками. После долгой артистической паузы к мешку подозвали и Маринку. Самой последней.
Воспитательница запустила руку в мешок, потом как бы задумалась, отодвинула его в сторону. А еще потом встала в полный рост, больно взяла Маринку за руку повыше локтя и сказала речь.
– Посмотрите на эту девочку! – говорила воспитательница, гневно сверкая глазами. – Всю смену эта девочка вела себя плохо и мешала отдыхать другим детям! Поэтому мы, как ни больно об этом говорить, не можем подарить ей памятную игрушку, хотя она и лежит сейчас в мешке. Эта девочка из-за своего безобразного, повторяю, безобразного поведения не заслуживает игрушки! И пусть этот поучительный случай всем вам послужит примером!
Так говорила она (или не совсем так, точно не вспомнить, но общий смысл сводился примерно к этому) и отпустила Маринкину руку лишь после того, как поставила последний восклицательный знак. И тогда Маринка засмеялась.
Она смеялась очень громко и очень старательно, даже для убедительности складывалась пополам, руками обхватив живот. Она смеялась и кричала воспитательнице в лицо:
– Ну и пожалуйста! Не нужны мне эти глупые детские игрушки! Я уже взрослая! Взрослая!!!
Маринка, даже когда стала совсем большая, помнила, как трудно это было – смеяться.
А потом она повернулась и медленно, не оборачиваясь, пошла в корпус. Ей казалось, что плечи ее гордо расправлены. Потому что она сделала эту чертову грымзу, она ее победила!
Как хотелось бы закончить эту историю на такой вот оптимистической ноте, но это было бы нечестно. Потому что в корпусе, в мальчишеской спальне, Маринка забралась за занавеску и разревелась. К тому же глупо было бы думать, что воспитательница позволит оставить последнее слово за Маринкой.
Она очень быстро отыскала ее, плачущую, за этой самой занавеской и стала утешать. Она гладила Маринку по волосам и приговаривала сочувственно: не плачь, ты ведь понимаешь, что сама виновата, нужно быть послушной и вести себя хорошо, и ни с кем не ссориться, и не перечить старшим, и не убегать за территорию, и…
Маринка уворачивалась, пыталась сбросить с головы большие теплые руки, но воспитательница не отпускала, говорила и говорила, перечисляя всё новые «нельзя» и «надо», потому что искренне желала Маринке добра. А потом, когда от слез Маринке стало трудно дышать, вытащила из злополучного мешка маленькую деревянную пирамидку (совсем детскую, для дошкольников – колечко желтое, колечко голубое, колечко зеленое, красная продолговатая маковка) и торжественно произнесла:
– Вот что мы должны были тебе подарить, если бы ты вела себя хорошо!
Думаете, отдала? Черта с два. Обратно в мешок спрятала. Она и не могла иначе – воспитательный момент был бы испорчен.
Стала ли Маринка после этой истории более послушной и хорошей? Разумеется, нет. Во всяком случае, не скоро. Однако преподнесённый урок всё-таки пошел ей на пользу. Она научилась плакать за такими занавесками, за которыми ее никто не найдет. И притворяться, будто не нужна ей никакая пирамидка.
Крейсер «Аврора»
В третьем классе учительница пения ушла в декрет, а на ее место прислали нового преподавателя. Звали его Александр Михайлович. Он был совсем молоденький и походил на Арамиса из фильма «Три мушкетера» ровно настолько, чтобы все девочки с первого по десятый класс немедленно влюбились. Поэтому, когда решено было организовать в младших классах хор для участия в городских конкурсах, все обрадовались ужасно. Кроме мальчишек, конечно. Им-то пение было до лампочки. А Арамис? Что Арамис! Если бы он физкультуру вел, тогда еще ладно.
В пятницу к трем часам дня под дверью актового зала, где назначено было проверять слух и записываться в хор, собрались почти все девчонки из первых – третьих классов. Даже из четвертого кое-кто явился, хотя их не звали. Пришла и Маринка. По такому случаю она надела самую красивую юбку с карманами и попросила маму повязать бант, насколько волос хватит. Белое облако смешно колыхалось на макушке как бы отдельно от головы и совершенно не вязалось с мальчишечьей Маринкиной стрижкой, но всё-таки бант Маринке нравился. Она даже решила больше стричься не ходить, хоть мама дерись, а косички отращивать.
У окна в конце коридора уже стояла в окружении подружек красивая Ленка из параллельного класса. Она была маленькая и беленькая, словно дорогая импортная кукла, голубоглазая, золотоволосая, с толстой косой ниже лопаток. Маринке сразу захотелось спрятаться, но, увы, девчонки ее заметили.
– Смотрите! Очкастая! – объявила красивая Ленка на весь коридор. – Надо же, и она припёрлась!
И девчонки хором проскандировали:
– У кого четыре глаза, тот похож на водолаза!
– Это еще что такое?! – спросил грозный голос у Маринки за спиной.
Это пришел Александр Михайлович. Он открыл дверь и пригласил всех в зал. Маринка попыталась улизнуть и затиснуться в самый дальний угол, но не тут-то было – Ленка с подружками уселись за спиной и стали исподтишка, шёпотом дразниться.
– Косая петь захотела! Ой, умора! – шептала красивая Ленка девчонкам громко, чтобы Маринка слышала.
– И голос у нее, наверное, скрипучий! – вторили подружки.
– Нет же! У нее, наверное, бас! Вон какая жиртрестина, у толстых всегда бас!
– Точно, вот такой…
И кто-то из девчонок запел вполголоса баском, промахиваясь мимо нот: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…»
– В заднем ряду! Давайте-ка потише! Вы мешаете! – пригрозил Александр Михайлович.
Девчонки примолкли, но ненадолго. Вскоре они зашептались снова и обзываться стали еще обиднее. Маринка терпела. Она сидела, не оборачиваясь, даже почти не шевелясь, и покорно ждала своей очереди. Как назло, все одноклассницы (которые, конечно, тоже дразнили Маринку, но с меньшим энтузиазмом, потому что давно к ней привыкли) оказались в противоположном конце зала; дать достойный отпор «бэшкам» в одиночку было невозможно.
Девочек по очереди вызывали к пианино и просили спеть любую песенку, какая больше нравится. Потом их заставляли еще искать нужную клавишу и повторять ритм, хлопая в ладоши. После этого девочка либо отправлялась на сцену актового зала, где двумя отдельными кучками толпились первые и вторые голоса, либо, увы, Александр Михайлович предлагал ей вернуться на место.
Двух щупленьких, почти одинаковых первоклашек назначили в солистки, и они теперь сидели в первом ряду, гордо вертя маленькими стрижеными головками. В зале стоял неравномерный гул, слышались отдельные смешки.
Маринка сидела тихо-тихо, точно ее не было, и старалась изо всех сил не обращать внимания на шепот за спиной. Должно быть, красивую Ленку и ее подружек это злило. Потому что, не добившись от Маринки никакой реакции самыми гадкими обзывательствами, они начали потихонечку пощипывать ее и толкать в спину.
Маринка не оборачивалась. Она уже не слышала и не видела, что происходит в зале, – единственная мысль была о том, чтобы не обернуться. Спина затекла, руки, ровно лежащие на коленях, сделались неподъемно тяжелыми; она смотрела на спинку стула перед собой не мигая и не отводя глаз, словно это была точка опоры, за которую держишься, чтобы сохранить равновесие. Кто-то больно вцепился ей в волосы и сорвал бант. На макушке торчал теперь глупый мышиный хохолок, на котором повисли две черные заколки-невидимки. Было больно, очень-очень. Но даже тут Маринке хватило духу не повернуть головы. Только по щекам против воли поползли слезы.
Петь Маринка любила. И ей казалось, что у нее это неплохо выходит. Но она решила не прослушиваться. Вот посидит-посидит да и уйдет потихонечку со всеми вместе. И не надо ей никакого хора, если они такие! Ну и пусть, пусть!
Подошла очередь Ленки. Она вышла к пианино и, приняв эффектную позу, довольно бойко оттарабанила первый куплет «Крейсера “Авроры”». Потом ее заставили немного похлопать в ладоши и отправили ко вторым голосам. Девчонки за спиной немного поутихли, лишившись своего лидера, но слезы всё еще текли по Маринкиным щекам, не желая останавливаться, а лезть в карман за носовым платком было стыдно.
Время шло. Прослушивание близилось к концу. Уже все девочки выходили к пианино. На сцене стояло человек, наверное, двадцать пять. Остальные тихонько сидели в зале, ужасно расстроенные, что их не взяли в хор, и тихо шептались между собой.
– Ну, кого я еще забыл? – улыбнулся Александр Михайлович, глядя в зал. Он приставил ладонь ко лбу и всматривался в девчачьи лица, точно пиратский капитан с корабельного мостика.
– А косая сдрейфила! – громко объявила красивая Ленка и тут же спряталась за спины вторых голосов, так что учитель, оглянувшись, не понял, откуда эта реплика.
Он снова стал смотреть в зал, но уже не в шутку, и отыскал глазами Маринку. Как всегда после слез, очки ее слегка запотели, и она теперь сидела, низко опустив голову, и старательно протирала стекла подолом юбки. Она очень надеялась, что учитель ее не заметит.
Но он ее заметил. И вызвал к пианино.
И тут Маринку взяла злость. На уродливую пластмассовую оправу, на мышиный хвостик вместо банта, на девчонок, которые вечно издеваются. Она гордо, ни на кого не глядя вышла к инструменту и запела: