Она полюбила эту мелодию еще в детском саду, в старшей группе, когда на музыкальные занятия пришла комиссия и стала выбирать детей, которые годятся в музыкалку. Возглавляла комиссию строгая пианистка в черном платье, с нею были еще толстый дяденька с трубой и ослепительно красивая девушка с распущенными золотыми волосами и черным кожаным футляром.
Сначала всех по очереди вызывали к пианино и проверяли слух. Маринку хвалили больше всех. А потом начали знакомить с музыкальными инструментами. Строгая главная пианистка взмахивала над клавишами белыми полными руками и играла бодрые марши и задорные полечки, спиной помогая мелькающим рукам и близоруко щурясь в ноты, потом толстый дяденька трубил громко и пронзительно, смешно раздувая розовые, гладко выбритые щеки. А потом девушка открыла свой футляр и вынула скрипку.
– Дорогие дети! – ласково сказала девушка. – Скрипка – самый прекрасный, но и самый сложный инструмент. Чтобы научиться играть на ней, нужно упорно трудиться каждый день – ленивый человек никогда не заставит ее петь. Зато человек упорный и талантливый может сделать так, чтобы скрипка не только запела, но даже заговорила человеческим голосом. Таким был итальянский скрипач-виртуоз Никколо Паганини. Он владел инструментом так хорошо, заставляя свою скрипку говорить человеческим голосом и плакать как дитя, что его даже обвиняли в сделке с дьяволом. Однажды, когда враги и завистники испортили его инструмент, ему пришлось играть на одной струне целый концерт. Но Никколо Паганини был так талантлив, что справился с этой невозможной задачей.
Дети слушали, притихшие, а девушка продолжала:
– Сейчас, дети, я сыграю вам двадцать четвертый каприс Никколо Паганини. Не целиком, целиком вы его пока не поймете, – только самые первые музыкальные фразы. Несколько раз. А вы послушаете и скажете, что они вам напоминают.
Девушка прикрыла глаза, склонила голову набок, прижала скрипку щекой и заиграла. Маринка сидела завороженная, пытаясь уследить за порывами смычка, а он так и мелькал и, кажется, вовсе не касался струн. Музыка зарождалась как бы из воздуха, а скрипачка ловила ее тонкими подвижными пальцами и забирала себе, прятала под опущенные веки, под щеку, прижатую к корпусу, и Маринке было страшно, что вот сейчас она все заберет и больше ничего не останется.
Музыка оборвалась, красивая девушка осторожно опустила скрипку. Коричневое глянцевое тело снова легло в футляр, на красный бархат. Теперь скрипка казалась Маринке гигантским майским жуком, которого насадили на иголку – для коллекции. Дети стали понемножечку шуметь.
– Внимание, внимание! – Воспитательница похлопала в ладоши. – Ну-ка, давайте ответим нашим гостям, на что эта мелодия похожа?
Дети стали тянуть ручонки, даже привставать с места.
– Так бабочка летает! – громче всех выкрикнула Иришка, не дожидаясь, пока ее вызовут.
Девушка улыбнулась.
Однажды, на музыкальных занятиях, когда детям играли веселые музыкальные пьески, кто-то сказал про бабочку, и его похвалили. С тех пор прием действовал безотказно и вопрос был только в том, кто успеет быстрее сказать про бабочку. А Иришка была шустрая.
– Спасибо, Ира, – строго произнесла воспитательница. – Кто еще хочет сказать? Стасик?
– Нет же, нет! Это когда метель зимой! – возразил Стасик.
– Верно, – опять улыбнулась девушка.
Только Маринка сидела тихо-тихо, руки` не тянула. Она не знала, что напоминает ей эта музыка, но говорить о ней было почему-то неловко. И даже слушать, что другие болтают, неловко. Маринка заткнула уши.
– Ну-с… Теперь переходим к главному. Сели, ручки положили на коленочки, – сказала воспитательница и кивнула строгой пианистке. – Прошу вас, продолжайте.
Пианистка заглянула в список и назвала несколько фамилий, в том числе Маринкину.
– Те, кого назвали, выйдите к инструменту, – велела воспитательница.
– Дорогие дети! – сказала строгая пианистка. – Вы приглашены заниматься в нашей музыкальной школе. Обязательно скажите об этом своим мамам и папам, не забудьте.
– Я всех оповещу, не волнуйтесь, – заверила воспитательница.
– А теперь самое главное, – продолжала пианистка. – Вы сейчас можете подойти и посмотреть поближе инструменты, которые мы вам принесли, и выбрать тот, что вам по душе. Да, в школе есть еще баян. Все видели баян?
– Да! Да! – недружно загалдели дети, и воспитательница на них прицыкнула.
Мальчишки сразу прибились к трубачу – ведь труба не просто так, с трубой военный оркестр выступает; девчонки собрались около пианино и стали тыкать по клавишам (и неудивительно, инструмент трогать не разрешалось, а тут – нате, пожалуйста). Маринка осторожно подошла к скрипке и робко погладила ее по корпусу одним пальцем.
– Нравится? – улыбнулась девушка.
– Ага… – выдохнула Маринка.
– Хочешь смычок подержать? На, бери!
Маринка двумя пальцами взяла смычок. Он оказался тяжелее, чем она думала, и едва не выскользнул на пол. Девушка опять улыбнулась.
– Ну, не бойся. Крепче держи! А знаешь, из чего он сделан?
Маринка замотала головой.
– Из конского волоса. Ну как, придешь ко мне учиться?
– Приду, – прошептала Маринка.
Весь вечер она только и говорила, что про скрипку, – все уши маме прожужжала. Всё-всё рассказала – и про конские хвосты, и про человеческий голос, и даже про дьявола. И мама, что-то такое в уме подсчитав, согласилась – чем болтаться без дела, уж лучше пусть Маринка займется музыкой, тем более что вон она, музыкальная школа, через два двора, а скрипка все-таки не пианино, стоит недорого, – и Маринка несколько дней засыпала счастливая, мечтая, что она будет много-много заниматься и тоже научит скрипку говорить, как Никколо Паганини.
А потом, конечно, случилась катастрофа. И опять, конечно, из-за глаз.
Едва взглянув на Маринку, директриса из музыкалки что-то такое заподозрила и отправила их с мамой к глазному за справкой, а глазной справку не дал. Еще и маму отругал, что глупость такую выдумала – у ребенка глаза и так в разные стороны, а тут еще коситься будет, шею вывернув, что же через несколько лет получим?
Маринка рыдала два дня. Мама ругалась. Директриса приглашала Маринку хоть на фортепьяно учиться, такой слух хороший. А мама возражала, что она еще воровать не научилась – пианино покупать. Директриса обещала, что пусть Маринка прямо в школе занимается первое время, пока денег не накопят, мама вздыхала громко, мол, где тут копить, пару ботинок девочке купить не могу, а Маринка твердила: не хочу, не хочу на пианино, хочу на скрипку, – и так всё время, пока мама не разозлилась окончательно и не вкатила ей отменную затрещину.
После затрещины Маринка неожиданно перестала плакать, но промолчала долгую неделю.
– Марина, не молчи! – ярилась мама. – Надоели твои постоянные капризы!
Но Маринка молчала. Мама не понимала, нет. А это был не каприз, совсем-совсем не каприз.
Со временем история забылась, конечно. Маринка заговорила с мамой и больше не просилась ни в музыкалку, ни в кружки, ни в спортивные секции – никуда. Ведь если никуда не проситься, тебя и не прогонят. В третьем классе ее приняли солисткой в школьный хор, и это было здорово, но все-таки не скрипка. В утешение мама однажды подарила Маринке пластинку с произведениями Паганини, о чем уже сто раз пожалела, слушая после восьми часов работы бесконечный двадцать четвертый каприс, который дочка гоняла подряд, когда бывала в плохом настроении.
И вот теперь проигрыватель конфисковали. Маринка не заплакала, нет. Даже не разозлилась. У нее ведь был новый магнитофон, да еще с наушниками. «Вот приедет дядя Юра, – решила Маринка, – и перепишет мне с пластинки на кассету. Буду слушать сколько захочу. И ничего мне мама тогда не сделает». А Лёшку она решила больше не любить. Ну его. Раз ему одни магнитофоны нужны, а не люди.
Ах, какие глазки…
В город переехали в начале декабря, сразу после маминой свадьбы. Маринкин отчим, дядя Юра, был хороший человек. Он никогда не ругался, а, наоборот, всё время шутил, даже мама как-то подобрела. Новые одноклассники тоже приняли Маринку неплохо. Никто к ней не цеплялся. Впрочем, особенно и не расспрашивали – новенькая и новенькая, подумаешь. Все они были друг другу немножечко новенькие, их собрали в девятый сразу из трех восьмых, и за истекшие три месяца они еще не успели как следует привыкнуть друг к другу.
Прошла неделя, другая. Все было чинно-мирно. Маринка училась прилежно, на уроках отвечала бойко и уже почти подружилась с соседкой по парте.
Следующим уроком была геометрия. Маринка спускалась по лестнице, с третьего на второй – она еще не очень хорошо ориентировалась в этом здании и вот опять заблудилась, отстала от одноклассников и боялась, как бы не опоздать на урок. Навстречу поднимались парни из десятого. Впереди шел высокий, широкоплечий. Его вьющиеся черные волосы были слегка взлохмачены, лацкан пиджака запачкан мелом, на потрепанной сумке шариковой ручкой нарисован жирный знак AC/DC, как положено, с молнией посередине. А глаза были светло-зеленые, ясные – Маринка невольно залюбовалась. И AC/DC она тоже любила.
Неловко было так вот пялиться на незнакомого парня; она опустила голову и шагнула поближе к стеночке, чтобы обойти десятиклассников. Не тут-то было. Зеленоглазый широко раскинул руки, загораживая проход.
– Ты что? Пусти! – Маринка попыталась проскользнуть мимо, но сильная рука упиралась в стенку на уровне Маринкиной груди, проход был закрыт.
– Ка-акие гла-азки! – присвистнул зеленоглазый.
Остальные заржали на всю школу.
Она размахнулась портфелем и со всей силы врезала зеленоглазому по плечу. Рука его тут же соскользнула, освобождая дорогу, и Маринка бросилась вниз по ступенькам.
– Дура ненормальная! – крикнул вслед зеленоглазый, потирая ушибленное место. – Синяк же будет!
Геометрию Маринка прогуляла. Она ревела в туалете на втором этаже и боялась посмотреть в зеркало. Косая! Косая и есть! Когда же они отвяжутся и оставят в покое ее глаза, мало ей было в той школе?! И вот опять…