Носочки-колготочки — страница 28 из 40

За ужином она неожиданно попросила маму сводить ее к офтальмологу. «С чего бы это?» – взволновалась мама. Уже второй год лечение было отменено.

– У тебя что, глаза болят? – допытывалась она. – Или ты стала хуже видеть?

– Так, для профилактики, – отмахивалась Маринка. Но мама ей не верила.

Мама это любила – тревожиться. Дай только повод. Она сразу стала звонить знакомым и подыскивать хорошего врача, ведь от старой поликлиники уже открепились из-за переезда, а в новую на учет не встали пока.

Поздно вечером, на всякий случай заперев свою комнату на крючок, Маринка все же решилась подойти к зеркалу. На первый взгляд всё казалось в порядке – в глазах был только испуг, но смотрели они вроде ровно. Хотя… Маринка вглядывалась все пристальнее, отражение стало двоиться, от напряжения навернулись слезы, и вот уже ей казалось, что левый смотрит немножечко в сторону.

Вконец расстроенная, Маринка забралась под одеяло с головой и еще долго не могла уснуть. А глаза у нее были красивые, правда. Большие, четко вычерченные, глубокого и чистого серого цвета, в густых и мягких ресницах, изогнутых кверху. Только она этого не замечала. Она много чего не замечала в себе. И перед зеркалом вертеться не любила. Как-то свыклась с мыслью, что ничего хорошего оно не показывает, так, расстройство одно. Вот и упустила момент, когда ее пухленькое рыхлое тело волшебным образом перестроилось и перекроилось, обозначив тонкую талию, маленькую красивую грудь, покатые женственные бедра.

Да и как их было заметить под свободными брюками, под широкими бесформенными футболками и свитерами, за которыми привыкла прятаться? А утром она, сонная, собиралась не глядя и не могла видеть, как ловко сидит на ней коротковатое форменное платье.

К врачу записались на следующую неделю, так долго! Все это время Маринка была сама не своя. Она уже готова была к тому, что очки пропишут снова, видно, такова ее горькая доля – на всю жизнь остаться «косой». Мама очень переживала и трогала Маринкин лоб в ожидании температуры. Но нет, температура была нормальная. От этого становилось маме еще беспокойнее, когда смотрела она на ссутуленные Маринкины плечики, на вселенскую печаль во взгляде. К тому же Маринка почти перестала есть. А вдруг это что-то серьезное?

В школу Маринка пока не ходила – мама решила на всякий случай подержать ее дома, от греха подальше.

– Ну-с, на что жалуетесь? – спрашивал глазной.

Это был пожилой дедушка, с виду очень добродушный, и Маринка немного расслабилась. А мама тем временем рассказывала историю болезни, шуршала какими-то прошлыми выписками и справками, завернутыми для пущей сохранности в целлофан, перескакивала с пятого на десятое.

– Так-с. Понятненько. Ну, давайте посмотрим! – прервал ее дедушка. – Пожалуйте, барышня!

Сначала ее прогнали по всей таблице, с первой до последней строки. Потом бдительно заглядывали в глаза, светя в них резким желтым фонариком, от которого хотелось немедленно зажмуриться, и всё вокруг шло черными медленными пятнами, точно машинное масло пролили в лужу.

Когда осмотр был закончен, дедушка долго что-то писал в новенькой карточке, склонив седую голову почти до самого стола, и Маринка сидела зажмурившись, ни жива ни мертва. Она сильная. И взрослая. Она готова.

– Нуте-с, барышня, вот что я вам скажу! – Дедушка прекратил писать и весело смотрел теперь прямо на Маринку. Глаза его тоже улыбались. – Мне бы такое зрение! Но, конечно, возраст. Сами понимаете. Ну, что же вы грустная такая? Всё ведь хорошо!

– Так значит, лечиться больше не нужно? – радостно засуетилась мама.

– Помилуйте, мамочка, какое лечение? Глазки хорошие, ровные. Зрение единица.

Тут дедушка снова обратился к Маринке:

– А вам, барышня, советую не заниматься ерундой. Если у вас и есть проблемы со здоровьем, то уж со зрением они определенно не связаны. Так что – всяческих благ.

Маринка с мамой вышли в коридор. Это была взрослая поликлиника. Вдоль стен сидели чинные усталые люди, почти все в очках. Был еще один травмированный, с белой повязкой на голове. И никаких тебе детей с заклеенными стеклами, никакого шума и беготни.

Но как же так? – удивлялась Маринка по пути домой. – Почему же тогда тот десятиклассник про глаза? Ведь она никому в новой школе ничего о своей болезни не рассказывала, даже соседке по парте, так что и разболтать было некому.

Она успокоилась, но не вполне. Все это было как-то странно.

А перед каникулами устроили общую дискотеку. Дядя Юра с мамой подарили Маринке новое платье – совсем коротенькое, с открытыми плечами, и заставили его надеть, как она ни сопротивлялась. И еще мама научила, как накрутить волосы на бумажки, чтобы это смотрелось как настоящая взрослая завивка.

На дискотеке было весело. Музыку разрешили самую модную, какую ребята сами на кассетах принесут. Вокруг все подпрыгивало и крутилось в сполохах цветомузыки, а Маринка по обыкновению тихонько сидела в самом дальнем углу у сцены актового зала и тщетно пыталась натянуть короткую узкую юбочку на колени.

Объявили медляк. Девчонки сразу засуетились, рассредоточиваясь по стеночкам, гул в зале перекрывал музыку. «Time after time I’ll be yearning for you dime after dime…» – неслось из колонок. Маринка сидела, разглядывая пол под ногами, и тихонечко подпевала про себя – это была ее любимая песня.

– Привет, можно тебя?

Маринка подняла голову и увидела зеленоглазого. Он протягивал ей руку, приглашая.

Маринка отвернулась.

– Да что ты злая такая? Чего я тебе сделал-то?

Маринка пожала плечами:

– Так…

– А здорово ты меня портфелем тогда, на лестнице. Во какой синяк был! – Зеленоглазый раздвинул пальцы, обозначая размеры бедствия. – Пойдем танцевать. – Он опять протянул руку.

Маринка в ответ протянула свою, хотя и не собиралась, и они пошли в самый центр зала. Зеленоглазый с величайшей осторожностью обнял Маринку за талию и медленно закружил в такт музыке; он был красивый, этот зеленоглазый, очень-очень, Маринке сделалось жарко. Она чувствовала, как горят ее щеки. Хорошо, что в зале было так темно. Зеленоглазый склонил голову к самому ее уху и прошептал:

– Классное платье. Слушай, а за что ты меня портфелем-то?

– А чего ты… про глаза?.. – тихо спросила Маринка и отстранилась.

– А что тут такого? Глаза у тебя красивые, знаешь?

Маринка недоверчиво подняла голову. Зеленоглазый улыбался ей и прижимался теснее:

– Пойдем завтра в кино. Тебя как зовут?

Но Маринка не ответила. Она опустила ресницы и уткнулась лбом в широкое плечо. Они кружились в центре зала, прильнув друг к другу, а песня звучала и звучала, точно решила растянуться на целую вечность. Маринке было хорошо.

Хорошо и странно – ведь воевать, оказывается, было больше не с кем.

АннапалнаМарина Бесчастнова


Бабушка называет Аннапалну «дьявольским ребенком», потому что бабушка в жизни не видела таких громких, быстрых, активных и пронырливых детей, по крайней мере вблизи. Вблизи бабушка из детей, в основном, видела Аннапалнину мать, и то изрядно давно, и, по утверждениям бабушки, Аннапалнина мама была таким хорошим и удобным ребенком, которого где посадишь, там он и сидит как мечтательный куль, созерцая окружающую обстановку, читая книжку или изучая передвижения муравьев. А Аннапална не такова, ох, не такова.

В кого она такая уродилась и откуда взялся тот термоядерный ген, который задал всю структуру Аннапалниного характера, никому из семьи непонятно, но что уж теперь сделаешь – вот эта девица, в каждой бочке затычка, в каждой компании самый громкий оратор и самый запальчивый спорщик, вертлявая и любопытная, упрямая и самоуверенная, ртуть и порох, мамина гордость и тревога, бабушкин страх и трепет, а для садика и школы просто чистое наказание, пять кило в тротиловом эквиваленте.

* * *

Однажды в январе трехлетняя тогда еще Аннапална вышла погулять. С большой лопатой для снега, тремя формочками и мамой. Аннапална старательно нагребала в формочки снег лопатой, а мама следила, чтобы Аннапална не снимала варежки, а когда Аннапална их снимала, то мама сразу становилась недовольная и натягивала варежки на Аннапалну обратно.

Потом Аннапалне надоело заниматься формочками, тем более что снег был сухой, скрипучий, рассыпной и не хотел красиво лепиться в виде рыбы и паровоза, и Аннапална стала делать снеговой салют лопатой.

Для салюта надо набрать в лопату снега и высоко-высоко подбросить, чтобы снег падал и красиво рассеивался искристым шлейфом. Маме салют понравился, она одобрительно хлопала в ладоши и кричала «ура!» в нужные моменты. Еще мама придумала так пинать снег ногой, чтобы он тоже взлетал и рассыпался, и Аннапална с мамой некоторое время пинались друг в друга снегом, и Аннапалне очень это занятие понравилось. Только когда мама нечаянно слишком сильно махнула ногой, Аннапалне попало снегом в подбородок и немножко в щеку, и Аннапална строго сказала маме: «Только в лицо не надо снег бросать». Мама охотно согласилась и дальше пиналась осторожно.

Потом Аннапална решила сделать еще немножко салютов, и чтобы маме было лучше видно, подкинула салют в её сторону. Маму осыпало снегом с ног до головы, мама очень громко закричала «айяайяй!» и кинулась отряхиваться и зачем-то еще прыгала на месте.

Аннапална растерялась и замерла, и тут мама очень грозно зарычала, сделала страшные глаза, закричала: «Ах, таааак!», набежала на Аннапалну и повалила её в снег. Валяться.

Аннапална ужасно развеселилась и стала оглушительно хохотать, прямо не вставая из снега. Потом Аннапална еще шесть или семь раз кидалась в маму салютом, и мама валяла Аннапалну в снегу, и все очень смеялись и визжали. А потом мама сказала: «Ну всё, хватит, пошли домой обедать». И Аннапална взяла лопату, а мама взяла формочки, и они пошли домой есть плов, очень довольные, только сначала пришлось вытряхнуть снег из капюшона и воротника.

* * *