Она спрашивает сквозь всхлипывания:
– Мама, а если папа… если папа тоже меня забудет и полюбит другую девочку, ну, такого же возраста, как я… Я тогда что, тоже исчезну?
– Та конфета, – говорит, – была невкусная. Я другую взяла.
– А ту куда дела?
– Выкинула.
– Ну, ты даешь, – говорю. – Зачем выкидывать, я бы её съела с удовольствием.
Задумалась. Ушла. Приходит, приносит нечто коричневое, замусоленное и неопределимой формы.
– Это, – спрашиваю, – что?
– Это конфета, – сообщает заботливая дочь. – Я её вытащила из помойки, но я её ПОМЫЛА.
Ходили по магазинам и в кафе, под конец очень поссорились, потом помирились, признались друг другу в любви, вышли и идем на автобус. Автобус – вот он. Марш-бросок. Добежали, плюхнулись на сиденья. Детка дышит изнемогающе, просит помочь развязать тугой пояс на пальто. Я развязываю, расстегиваю ворот, она сопит и жалуется:
– Мама, у меня сердце так колотится, так колотится, что всё трясется.
– Это, – говорю, – малыш, оттого, что бежали и жарко, сейчас пройдет.
– Нет, – говорит, – нет, мама, это не только от этого. Это оттого, что такая большая любовь.
Елка была у Аннапалны. Даже две. У нее был первый бал – утренник в детсаду. Вот он, кстати, триумф и апогей всех рукодельных поползновений, высшая точка всякого женского хендмейда, полная и абсолютная реализация себя как матери-с-руками-не-из-жопы.
Костюм Снежинки! Бурление оборок, пена складочек, сполохи пайеток. Я вам точно говорю, сшить ребенку новогодний костюм – это как увидеть Париж и умереть, это как Грибоедову написать «Горе от ума». Всё, гештальт закрыт, земное предназначение выполнено. Ну, правда, не совсем, в нашем случае костюм я сшила не с нуля, а схалявила, проапгрейдив готовое платьице. Тем не менее на платьице я нашила, в числе прочего, китайский мешок для подарков, метко прикупленный в соседнем супермаркете, что дает мне десять очков в графе «Голь на выдумки хитра».
В контексте публичных праздников мне было интересно, как вообще поведет себя младенец, станет ли тушеваться, стесняться, бежать прочь. В общем, взял ли он генетически от матери или разумно увернулся?
Деточек на утреннике вывели и построили в хоровод вокруг елочки. Музрук заиграла что-то нежное, малышня нестройным хором замяукала новогоднюю песенку, родители вдохновенно замерли и затаили дыхание. Аннапална, удачно стоявшая с ближнего края по центру, повернулась из хоровода спиной к елке и со всей дури хряснула о пол зублсом, перекрыв и музыку, и неуверенное пение.
Зублс, если кто не в курсе, – это такой шарик, раскрывающийся при падении/ударе в фигурку существа необъяснимой наружности.
Хряснула, удовлетворенно полюбовалась, подняла и – хрясь опять! В партере то тут, то там сдержанно заржали. «Какой непосредственный ребенок-то нам удался», – успокоенно подумала я и горделиво приосанилась.
Хрясь.
Обсыпанный белыми ветряночными точками цинковой мази ребенок грызет хлебную палочку в кунжутной обсыпке. Подобное ест подобное, даже и не сразу поймешь, где заканчивается палка и начинается малыш.
Рассказывает сказку:
– Жили-были ведро и пуфик. Вот их открыли и увидели там малину. Потом, когда они её съели и все детки поели, погуляли и поиграли со своей соседкой, то потом наступила ночь. И всё.
Смотрит мультсериал. В конце каждой серии дается задание, например: «Найди закономерность». Открываются карточки по очереди, на них изображены: фонарик, замок из песка, фонарик, замок из песка, фонарик… И мультяшка спрашивает: «Как ты думаешь, что на следующей карточке?»
Аннапална смотрит внимательно, морщит лоб с блуждающей предвкусительной полуулыбкой, вздыхает, надувается как рыба-луна от значительности момента и предожидания триумфа и наконец выпаливает торжествующе:
– Хлеб.
Приходит ко мне, жалуется:
– Мама, у меня очень сильно язык болит, – и демонстрирует болезный язык, ковыряя его пальцем для наглядности.
– А что, – спрашиваю, – ты этим языком делала?
– Я, – объясняет Аннапална, – им пробовала вот этот сахар, – и показывает на мельницу для перца.
Пять минут я сварливо разорялась по поводу того, что «Аня, сколько можно тебя просить наконец сходить на горшок и почистить зубы? Я тебе десять раз говорю нормальным ласковым тоном, а ты ухом не ведешь, ты хочешь, наверное, чтобы мама рассердилась и начала кричать?».
На что Аннапална, как раз величественно взгромождающаяся на фаянсовый трон, томным голосом ответствует:
– Мне кажется, ты слишком серьезно к этому относишься.
– Мама, – говорит, – мы с тобой как две мушки чора.
– Какие-какие мушки? – спрашиваю. – Чор… чёрные?
– Нет. Две мушки чора.
Выяснилось, что имеются в виду два мушкетера.
Спросила у меня как-то про вулканы. Я рассказала и показала на Ютубе. Впечатлилась очень сильно, и с тех пор вулканы приплетаются куда угодно. Например, долго и пристрастно выспрашивала меня, в каких городах есть вулканы, в каких нет, есть ли вулканы в Калининграде? А в Москве? А в Литве? А могут появиться? «Мама, а мы никогда не поедем туда, где есть вулканы? Давай никогда не будем ездить туда, где есть вулканы». Взяла с меня, в общем, твердое обещание: к вулканам – ни ногой. Но всё равно регулярно освежает сведения, мало ли, вдруг где-то вулканы наросли за отчетный период?
Идем вечером мимо магазина, видим оборванный провод. Анька пытается допрыгнуть, потом кричит:
– Мама, достань эту штуку!
Объясняю ребенку, почему не следует хватать руками оборванные, висящие непонятно откуда-то сверху, провода. Переваривает информацию, удостоверяется.
– Можно умереть, если взяться за электрический провод?
– Ну, если он будет под напряжением, то, наверное, можно.
– И если ты за него возьмешься, то ты тоже умрешь?
– Ну да, и я могу.
– Мама, не надо умирать. Не умирай, пожалуйста. Если ты умрешь… Если ты умрешь… Я не буду знать, какой дядя злой, а какой добрый!
Сидят с Маней на кухне. Я слушаю из соседней комнаты – девочки беседуют о вечном: о жизни и смерти.
Маня:
– Лизку (дворовую собаку) собаки иногда кусают другие. Мне Лизу жалко. Потому что если ее сильно покусают, то она даже может умереть. Вот моя бабушка Таня, она тоже умерла.
Аня:
– Умерла-а?
– Да-а. Она улетела на небо.
– Улетела? Как на самолете?
– Ну, нет. – Задумывается. – Я думаю, на метле.
Пока я говорила по телефону, кто-то подкрался и пощекотал мне руку. Ну, пощекотал и пощекотал – мало ли. Потом обнаружилась надпись шариковой ручкой поперек всего плеча «АНИНА МАМА».
На мое вопросительное ржание Анна пояснила: «А вдруг тебя кто-нибудь захочет украсть?» Отдельно хотелось бы посмотреть на этого «ктонибудя». А еще, первое слово, как бывает у левшей, написано справа налево. И ему не повредило. И не могло.
– Я руки помою хорошенько, так, чтобы все микробы усвоились.
– От этих слов у меня хохотание. И даже немножко ржание.
Очень вдумчиво освоила абсолютные величины. Так, например, по любому поводу вставляет слово «никогда». Стращает меня: «Раз так, я тебя никогда не буду любить. И не поцелую!» Произносится, конечно, с цыганским надрывом. Или давит на жалость. Звенящим от горя голосом восклицает: «Мне кажется, ты меня не любишь! Я думаю, ты никогда-никогда меня не искупаешь! Я думаю, мы никогда не поедем к Мане! Я думаю, ты никогда мне не купишь смурфа-папу.
Прихожу очень расстроенная к ней обниматься. Говорю:
– Вообще-то маму можно и утешить.
– Утешить, чтобы ты успокоилась, да?
– Да.
– Ну, – говорит серьезно, – я вообще могу тебе почесать спинку. Это моя единственная надежда, что тебя это успокоит. – И чешет меня по лопатке одной рукой, довольно рассеянно, потом оглядывается на меня и строго говорит: – Только ты там соплей мне не напускай на пижаму.
На прогулке, задумчиво озирая слякотную и покрытую по обочинам прошлогодней перепрелой листвой дорогу: «Вот был бы у меня волшебный уличный стул, и он бы делал дорогу чистой. И дорога бы становилась такой чистой, ТАКОЙ чистой. Как бабушкин унитаз!»
Я за что-то слегка её поругала. Потом хорошенько помирились. Перед сном прилезла под мышку и допрашивает меня пристрастно, идя на повышение пристрастности от вопроса к вопросу:
– А ты меня любишь, да? Очень? Сильно, да? А ты меня всегда любишь? Всегда-всегда? Каждый день? А ночью?!
Обнаружилось под подушкой письмо Деду Морозу:
Дед Мороз. Я хочу принца который умеет тонцывать. Положи иво на пол.
Про принца, между тем, есть вводная. Про принца песнь была заведена пару дней тому назад.
– Я, – говорит, – попрошу у Деда Мороза партнера, чтобы танцевать. Принца. И скажу, чтобы Дед Мороз ночью положил тебе его в кровать.
Я вздрогнула, представив внезапное срединощное явление принца в кровати, и аккуратно уточнила:
– Детка, – говорю, – а искомый принц мальчик или дядя?
– Дядя, – уверенно ответила Аннапална.
– Нет, – говорю, – извини, я не согласна. С незнакомыми мужиками спать в одной кровати я отказываюсь.
– Ааа-а, – говорит Анна, – так мы же с ним ПОЗНАКОМИМСЯ.
– Ээ-э, – отвечаю, – этого, малыш, боюсь, недостаточно…
Аннапална почесала в затылке, вздохнула, нахмурилась.
– Ну, ладно, – говорит. – Я тогда скажу, чтобы он положил его на пол.