Аннапална сообщает нам, что в школе на физкультуре их сегодня учили плавать троллем…
В купе поезда за час до прибытия расчесываю Аньку, как обычно, под вопли.
– Пока стоишь, – говорю ей, – чем орать и мне мешать, лучше заправь майку в колготки.
– Я, возможно, не смогу этого сделать, – сварливо отвечает из-под волосьев Аннапална. – Мне очень неудобно, потому что волосы заправляются тоже.
Я начинаю смеяться.
– Отлично, – говорю. – Давай так сделаем: выпустим тебя в коридор, и пусть люди гадают – у тебя волосы из головы в попу растут или из попы в голову?
Аннапална тоже хихикает и потом задумчиво добавляет:
– Или они вообще могут подумать, что это мозги.
И правда.
Сложный день.
Аннапалну я получила из школы в смутном настроении.
– Я, – говорит мне Аннапална, – сегодня опять плакала очень.
– Что случилось?
– Ну, наша учительница по продленке нам рассказывала про войну и Ленинград. И я вспомнила, как ты мне рассказывала про блокаду Ленинграда, как там люди от голода съели всех кошек и собак, и стала плакать.
А я, и правда, этот факт упомянула когда-то, вскользь и особо не задумываясь, но немедленно пожала внезапные обильные и бурные плоды. Ребенок был потрясен до глубины души и рыдал до икоты. Ну вот опять, стало быть, вспомнилось. Новая волна.
– Я бы… – всхлипывает, икает и кричит на всю улицу так, что прохожие подпрыгивают: – Я бы лучше сама умерла, чем свою кошку съела!
Утешила кое-как, находясь в полной растерянности, потому что не очень понятно, чем тут утешишь. Острейшая эмпатия – не снизить, не обесценить. Реветь перестала, но идет хмурая и понурая. Зашли в магазин, Анька цапнула было киндеровский бисквитный ломтик, но тут я говорю:
– Мне здесь не надо больше ничего, не хочу в очереди стоять из-за одного пирожного. Давай ты это на место положишь, а мы в другой магазин зайдем, у дома, и там всё купим.
Уже на выходе беру у неё этот бисквит, чтобы сунуть на полку, но чувствую, что он раскрошен в труху внутри упаковки.
– Ты сделала? – спрашиваю.
– Ну да, я.
– А зачем?
Молчит, набычилась. Буркнула:
– Пусть его не покупает никто.
Я влезаю на внутреннюю трибунку и произношу речь: «Вот кто-нибудь возьмет, не глядя, невнимательно, а дома откроет обёртку и обнаружит, что бисквит раздавлен. Или какой-нибудь малыш, который очень хочет бисквит, откроет, а там каша. Вот ты бы расстроилась, если бы так было?»
Молчит, невнятно бурчит.
– Ну, нет, – говорю, – ты объясни, зачем это сделала? Разозлилась, что я бисквит не купила, что ли?
– Нет, – говорит, – просто я думала и думала про то, как кошек и собачек съели, и от этих мыслей его раскрошила-а, – и опять рыдать.
А мы тем временем уже в автобусе едем, а Аннапална ревет. Это, знаете, примерно как выступление духового оркестра, только без партитуры. Аннапална рыдает как египетская плакальщица на похоронах Тутанхамона, рыдает так, чтобы город содрогнулся, чтобы моря из берегов вышли, чтобы всем вокруг было определенно ясно, что у девицы горе и она его испытывает, что оно велико и безбрежно.
Девица набирает воздуха полную грудь и наддает громкости и надрыва. Автобус металлический и резонирует. Люди смотрят подозрительно.
Обняла, утешила опять кое-как. Едва устаканилось в хрупком балансе, через десять секунд опять ка-ак взвоет, я аж подпрыгнула. Слезы катятся с кулак величиной, я снова ее утешать, а она говорит:
– Нееет, я сейчас по другому поводу плачу-у. —
– А теперь-то что?
– А теперь я думаю про малыша, который откроет бисквит… Мне стыыыдноооооо.
В общем, пообещала ей, что завтра пойду в этот магазин и куплю этот самый раскрошенный бисквит. Если найду.
Анька развлекалась сегодня олимпиадой по русскому на сайте. Всё сделала, кроме одного задания: из букв, входящих в состав слова «КУРОЧКА», надо было образовать другие слова. В частности, был вариант «небольшое возвышение, бугорок».
Анька забуксовала намертво. Ну, сдали как есть.
После говорю ей:
– Ты чего? Простое же слово, его все знают. Смотри, лягушка в болоте на чем обычно сидит?
Анна смотрит волком, сердится, морщит чело, пыхтит.
– Не знаю! – огрызается раздраженно.
– Да ты чего! Подумай, это просто!
– Не знаю!!! – верещит психически. – Не помню!!! Кувшинка не подходит, виктория, лотос, тростник, камыш, раффлезия арнольди – ничего не получается из КУРОЧКИ.
Добрались с Аннапалной до греческой мифологии. Читаем по очереди: она сама днем, а на ночь я ей. В древних греках по уши я провела большую часть отрочества и юности, сильно любила, но каким новым светом всё это заиграло, когда читаешь своему ребеночку про весь этот лихой перекрестный промискуитет и кровавые жатвы!
Пока читала ей про Персея и горгону Медузу, вся вспотела. Взялись за Геракла – задергался глазик – этого убил, того зарубил, тем головы посносил, город разрушил, всех в плен взял, жен отобрал, оставшихся передушил голыми руками. Герой, молодец, возьми с полки пирожок с лернейской гидрой.
Впрочем, я кошу глаз на неё для проверки – она ничего, и в ус не дует. Но вопросов мильон задает, конечно. Мне же гимнастика для речевого аппарата – все эти бесконечные имена и топонимы. Как же ей их можно запомнить и разобраться вот так, по первому разу? В каждой главе полдюжины новых географических названий, полтора десятка персонажей, связанных друг с другом хитросплетениями кровосмесительных связей. Разобраться невозможно.
– Мама, у меня вопрос: а как это Зевс поженился на Алкмене? А у него же была жена Гера, он с ней, значит, развелся?
– Нет, малыш, не развелся, он прям так. Он ей изменял. Вышел из дому с Олимпа, зашел к Алкмене, побыл с ней, потом вечером домой к Гере вернулся.
– Хм… А как же Алкмена, у неё же был муж?
– Ну, был. Он по делам уехал, а Зевс превратился в ее мужа и пришел к ней. А потом Зевс ушел, а муж вернулся.
– А как же у неё близнецы получились?
– Э-э-э… Вообще-то, слушай, никак не должны были получиться. Просто древние греки не знали толком, как происходит зачатие, и не догадывались, что если яйцеклетка оплодотворена, то другой сперматозоид не может уже в неё попасть.
Тут небольшой диспут на излюбленную биологическую тему.
– Но они же должны были пожениться, чтобы у них дети появились?
– Не должны были.
Тут оказывается, что объяснить ребенку тонкости промискуитета не менее весело, чем биологию половой жизни.
– Просто они переспали… (Блин, что за слово?! Легли поспали?) Они занимались любовью… (Чёрт, какая на хрен тут любовь? Эти греческие боги трахали всё, что движется.) У них был секс, – отчаявшись, рублю по-солдатски.
Аннапална приняла к сведению, сконструировала термин «секситься» и осталась очень собой довольна.
– Вообще, – говорю, – у древнегреческих богов всё было с этим делом просто. Могли при живой жене на другой жениться, а чаще не заморачивались: шел бог по лесу или летел по небу, увидал красивую девушку, ну, или юношу, спустился, переспал и дальше полетел. Отказывать богам было как-то не принято, боги же крутые, с магией, поэтому они спали с кем хотели и детей от них потом много рождалось.
Внезапно самая что ни на есть классика мировой литературы привела нас к просвещению в неожиданных аспектах. Я еле дух перевела, выбравшись из мук тактичного и корректного формулирования.
Сижу унылая в кафе над своим капучино. Аннапална полчаса назад просочилась на кухню и развлекает там повара светской беседой. Сижу, терплю с научно-исследовательскими целями, чем дело кончится: пиццу подарят, дадут приготовить салат или разрешат украсть вилочки.
Вышел веселый повар, спросил:
– Анна Павловна – великая российская балерина, чей ребенок?
Пришлось сознаться, что мой. Спрашиваю:
– Забрать, мешает?
– Нет, – говорит повар. – Обещала еще прийти до конца недели. Я решил поставить вас в известность, чтобы не забыли. А так, – говорит, – всё нормально, все шпагаты и фуэте мне уже продемонстрировала. Очень взрослая собеседница.
Аннапална говорит с трагическим надрывом в голосе, со скорбью на челе:
– У меня такое впечатление, что во всей школе мы с Ниной единственные люди…
Тут внезапно мхатовская пауза. Я теряюсь в догадках, что же там за экзистенциальное одиночество?
– …Единственные люди, которые не едят козявки!
На Белорусском вокзале я застряла в дверях с чемоданом. Выбираюсь и вижу, как скакнувшая вперед бодрой ланью Аннапална, кругозор которой изрядно ограничен амбразурой глубокого капюшона, решительно берет под руку неизвестную нам женщину в почти таком же фиолетовом пуховике, как у меня.
Стремительная секундная пантомима: «Девочка, ты кто?!» – «Ой, вы сами кто и где моя мама?!»
Тут же все всех нашли, но Анька мгновенно скисает и принимается реветь на весь вокзал. Я утешаю: «Малыш, – говорю, – ну ты чего? Ты испугалась?»
Малыш, отчаянно захлебываясь, стеная и икая, выдает какой-то сбивчивый нечленораздельный дырбулщил. Наконец мне удается разобрать:
– Нет! – Хлюп, хлюп, ик. – Не…неловкая си…туация. – Шмыг, хлюп. – По…по…теря! До… до…стоинства!
В метро заходит бродячий торговец. Отважно перекрикивая грохот состава, рекламирует свой товар: игрушку-лицемера – резиновый шарик, набитый мукой. Демонстрирует возможности: лепит лицемеру ноги и роги. Народ безмолвствует.
Чувак оглядывает вагон. Мы с Аннапалной единственная очевидная прямая ЦА. Подбирается ближе.
– Купите, – говорит, – ребеночку, это очень полезно! Тренирует мелкую моторику! Очень полезно для развития речи!
На этом моменте я резко рефлекторно вскидываю на него взгляд. Мужик осекается, видимо, вся боль моей жизни с Аннапалной проступает вдруг на моем лице.