– Нет уж, смотри нам в глаза. Умела блудить, умей и отвечать.
И самым ужасным было, что потом он почти машинально достал безукоризненно чистый клетчатый платок и брезгливо вытер ладони.
Этого Дора вынести не смогла. Она повалилась на бок, легла щекой на пушистый коврик с Мэгги Симпсон, подтянула колени к груди и отключилась.
Она почти не помнила, как семейный врач вкатил ей укол, осмотрел, в том числе и на предмет наличия невинности, как перепуганные родители увозили ее в город, даже последующие визиты к детскому психологу почти стерлись из памяти, настолько плохо ей становилось от малейшей попытки сосредоточиться на происшедшем.
Кажется, именно тогда Дора научилась забывать.
Однажды, с благой целью избавления от травмы, мама попыталась шутливо рассказать, как были раскрыты «деткины шалости» – так это стали называть ради снижения драматизма. Мама, посмеиваясь, вспоминала, как встревоженная соседка наябедничала ей, что видела малышку разодетой, будто в цирк. Как она обнаружила свое золотое платье «разодранным до пупа», как осмелилась «нарушить прайвеси» и заглянула в ее дневник, а там…
– Мы сначала не могли понять, кто этот роковой Б., отцу пришлось поехать в «Джекки» и вытрясти душу из тамошнего отребья.
– Да, да, да, – подхватил папа. – Когда я понял, что речь про дурачка Бенисио, поначалу решил, что он спер ради тебя машину, но мне рассказали про ваш королевский экипаж. – И родители несколько натужно расхохотались. – Потом я помчался в их сраную хибару… видала бы ты, как семейка твоего принца ютится друг у друга на головах… чуть не влетел в аварию, выдернул его из сортира и едва не убил. Он божился, что ничего не было, но я не верил, пока…
– Пока мы не посмотрели на тебя и не вспомнили, что ты просто маленькая мечтательная дурочка, – ласково закончила мама.
– И… – Отец попытался еще немного пошутить, но Дора побелела и опять начала сползать на пол.
Родители замолчали и слаженно, как научились за последние месяцы, подхватили ее, уложили на бок, сбегали за аптечкой и между делом приняли окончательное решение – никогда, никогда больше не говорить об этом.
Дора вышла замуж очень рано, за первого своего мужчину и за первого, кто позвал. Брак этот состоялся с благословения родителей, которые сами познакомили дочь с надежным взрослым парнем. После той безобразной истории с Бенисио они подозревали в своей девочке страстный темперамент и постарались как можно скорей найти ей пару, «чтобы ребенок не превратился в шлюху», как выразилась мама.
Ее брак просуществовал двенадцать лет и был несчастливым.
Когда Доре исполнилось двадцать один, родители исчезли. Это произошло не в одну секунду, но достаточно быстро. Однажды весной они позвали дочь в гости, особо подчеркнув, что желают видеть ее одну, без мужа, и за ужином сказали… Дора не помнила, кто из них заговорил первым, их реплики в последние годы все чаще звучали по очереди, будто расписанные заранее:
– Дорогая, мы приняли решение…
– Мы хотим уехать…
– Посмотреть мир…
– Сменить обстановку…
– Отличная идея. – Дора вежливо улыбнулась. – Когда вы хотите уехать?
– Послезавтра. У нас уже все готово…
– Просто не хотели тебя беспокоить…
– Немного неожиданно. А когда вернетесь?
– Ты не поняла, Дора. Мы уезжаем насовсем.
И далее они рассказали наглухо замолчавшей дочери, что намерены хорошенько поездить, а потом осесть где-нибудь в Испании или где понравится, на юге Франции, может быть, если арабы не заполонят ее окончательно. А квартира, где они сейчас мирно пьют чай, продана. Эта комната со светлыми стенами и огромным телевизором на полстены, ее бывшая детская, сразу после замужества превращенная в гостевую, даже белые фарфоровые чашки и расшитая скатерть на столе – все принадлежит другим людям.
– Нам понадобятся все наши деньги, милая, – объяснила мама, – поэтому мы решили не оставлять здесь ничего: ни собственности, ни вложений, – всё уже в Европе.
– Кроме, конечно, некоторой суммы для тебя, детка, – добавил папа. – Мой поверенный пришлет тебе все документы на будущей неделе.
– Ты рада за нас, Дора?
Она наконец смогла заговорить:
– Но какого черта? Какого черта вы бросаете меня вот так?
Родители глядели на нее с непроницаемой доброжелательностью.
– Ты не должна так на это смотреть…
– Люди имеют право изменить свою жизнь не только в двадцать лет.
– Но вы, вы… – Она не могла найти подходящего слова и выбрала простое и плоское: – Вы что же, не будете обо мне скучать?
Они улыбались.
– Конечно, будем.
– И вам плевать, что мне без вас будет плохо?
И тут мама стёрла с лица приторно-ласковое выражение, выпустила папину ладонь, которую держала весь вечер, положила локти на стол и подалась вперед – так резко, что задела чашку. В упор взглянув Доре в глаза, она сказала:
– Ты ведь давно в нас не нуждаешься. – И это был не вопрос.
Дора замерла, рассматривая серую радужку с темными вкраплениями, длинные подкрашенные ресницы, сухую кожу и четко очерченный розовый рот.
– Ты перестала разговаривать с нами лет в десять, Дора. Мы никогда не знали, что у тебя в голове, а ты никогда не интересовалась, что чувствую я или папа. Родители тебе нужны разве что для порядка, как символ семьи. И нас вполне может заменить хороший фотоальбом.
Папа успокаивающе погладил ее по плечу, мама встрепенулась и спросила:
– Хочешь еще пирога?
Дора хотела ответить, что она, мама, всегда была для нее последним прибежищем. Они могли ссориться или не замечать друг друга, но в глубине души Дора знала, что, случись с ней беда или, хуже того, позор, после которого все отвернутся, она всегда сможет приползти домой, к матери, и та оправдает ее, неправую по всем законам божеским и человеческим. Пожалеет, простит, накормит пирогом, спрячет и разрешит ей быть такой, как есть, со всеми грехами и преступлениями. Не то чтобы Дора собиралась их совершать, но мысль о гарантии полного приятия несмотря на любые проступки была ей важна. Ради этого можно было терпеть холодность, непонимание, отчуждение – ради возможности однажды стать маленькой маминой девочкой, любимой вопреки всему. Но теперь уверенность исчезла, дом рассыпался, мама ее бросила, и поэтому Дора сказала: «Хочу», – и подставила тарелку.
Через полчаса она уже стояла в прихожей, и родители поочередно обнимали ее, не крепче и не дольше, чем при обычном еженедельном расставании. Потом они снова взялись за руки, и Дора посмотрела на них, стараясь не думать, что это в последний раз. Папа выглядел растерянным. На маме в тот вечер было пепельно-розовое платье с мелкими серыми цветочками, с неровным асимметричным подолом и длинными широкими рукавами, на левом темнело небольшое пятно от расплескавшегося чая.