— Надо бы его тоже убить, — сказал Лука. — Я ему не верю. Он все расскажет, точно расскажет…
— Заткнись-ка, ты, — сказал Якопо. Это были его первые слова, произнесенные после того, как остальные начали делить между собой корабль. — Не трогайте его, и он вас не тронет. Всех нас повесят, если поймают, его тоже, и он это понимает.
Упоминание о виселице заставило всех замолчать. В тесной деревянной коробке было жарко. Они опять помрачнели, встревожились и стали болезненно щуриться, глядя на желтый свет масляной лампы. Тупость, жадность и страх, подумал Якопо. Сыновья земли — и все в море.
— Между собой вы будете делить половину того, что мы выручим, — сказал он. — Другая половина достанется мне. — Он смотрел, как набухает их ярость, как расширяются у них глаза, как выступает на их лицах угрожающее выражение. — Если только никто из вас не хочет нанести первый удар… Кто-нибудь хочет быть первым? Лука? Пьеро?
Он по очереди заглянул в лицо каждому. Энцо опустил взгляд последним, но таки опустил.
— Нет желающих? Что ж, тогда, надо полагать, этим займусь я сам. — Говорил он легко, играючи. Им так хотелось оказаться на берегу, дожить до старости и раздобреть. — Я убью первого, поскольку ни у кого из вас не хватает духу. Потом мы разделаемся с остальными. Все мы, имейте в виду. И вместе.
Теперь они были напуганы и в то же время испытывали облегчение. Он завел их достаточно далеко.
— Который будет первым? — Этот вопрос задал Лука, губы у которого были нервно поджаты.
— Здоровяк. Бернардо. Без него управиться с остальными будет легче. — Прямые черные волосы обрамляли его лицо, словно шляпа без полей. Смотревшие на него люди испытывали тревогу и молчали. — Я сделаю это сегодня же ночью, — заявил он, — если только они когда-нибудь выберутся из этой чертовой каюты.
Все семеро пристально посмотрели на потолок.
— Чем это они там занимаются? — спросил Энцо, отрывая взгляд от досок у себя над головой и ни с того ни с сего устремляя его на Луку.
— Разговаривают? — с сомнением в голосе отозвался Лука. — О чем бы они могли разговаривать?
Якопо не ответил. Он думал о случайных замечаниях дона Антонио насчет «двух наших шутов» — эта фраза изменялась крайне редко. Однажды он окрестил их «нашими звероловами», причем даровал этот титул с весьма саркастической интонацией; однажды, тем же тоном, он назвал их «нашими узаконенными бандитами», и эта фраза озадачивала Якопо до тех пор, пока он не увидел, как они вдвоем спешат за «капитаном Диего» и девчонкой через причал к пирсу, никем не замеченные, поскольку все взгляды были прикованы к барке и ее облаченному в сутану пассажиру. Они шли в ногу, по сути, маршировали, а когда этот капитан приказал поместить девчонку в каюту, предварительно вытащив и бросив на палубу ее пьяного обитателя, а потом занять свое место на корме, чтобы снять шляпы перед его святейшеством, они повиновались без промедления или раздумий. Тогда выражение «узаконенные бандиты» стало означать для него только одно.
— По-моему, раньше они были солдатами и вместе воевали, — сказал наконец Якопо. — Когда-то.
Все как один нахмурились, и он тут же проклял свой длинный язык.
— Давным-давно, — добавил он поспешно.
Но они уже внутренне мотали головами, ускользая от него прочь, возвращаясь к своим тяжким трудам, к нудным земляным работам. «Солдаты» были темным пятном, появлявшимся на их горизонте, чудовищем с десятью тысячами молотящих конечностей, которое за ноги выволакивало их из домов, а потом их женщин и детей… Никто не предупреждал их, что эти люди будут солдатами. Якопо презрительно их оглядывал. Дон Антонио как-то забыл упомянуть о том, что один из «шутов» на две головы выше его самого, что к ним примкнет их бывший командир, если он и вправду им был, который, ко всему прочему, проведет на борт женщину. Дону Антонио придется ответить на несколько вопросов, если они когда-нибудь встретятся снова.
— Здоровяка беру на себя, — бросил он им. — Потом будем действовать все вместе.
Покидая клетушку, Якопо споткнулся о порог. Он услышал, как двое из матросов захихикали ему вслед.
Сначала это были муравьи. Потом они превратились в червей, в клубок червей размером с яблоко (а затем и с кочан капусты) — неугомонный и скользкий клубок в недрах его желудка. Рот его наполнялся слюной, которую он сглатывал каждые несколько секунд или около того. Черви пили ее, размахивали своими хвостами и спаривались, производя других червей — более крупных. Может, он съел что-нибудь не то, но ведь он ничего не ел с прошлого вечера в «Сломанном колесе», когда у него в глотке исчезли пять или шесть пирогов Родольфо; те не выказывали никакого намерения вернуться. Может, он выпил что-нибудь не то, да, вполне вероятно, или же это все нервы, которые продолжали дребезжать с того мгновения, когда он выпустил из рук карлика, полет которого оборвался на полпути, и оказался лицом к лицу с тем самым человеком, который преследовал их под Прато, а также в Риме, переваливая через горы и преодолевая реки, пока наконец не настиг их здесь, в рыбачьем порту, ожидающих корабля, чтобы уплыть «куда-нибудь, где безопасно», — так он это понимал. И вот их преследователь здесь, на борту корабля.
Каждые несколько минут Бернардо поглядывал на Сальвестро и видел, что его друг поглощен разговором с тем самым человеком, от которого они и бежали: с полковником, который теперь, кажется, не собирался их убивать и который, кажется, теперь был не «полковником», но «капитаном». Так что, по всей вероятности, все дело было в нервах Бернардо, а если нет, то в этом странном заплесневелом запахе, царившем на корабле, в ядовитых испарениях того рода, что вызывают лихорадку, а если и не в этом, тогда в движениях самого судна, хотя они были легкими, почти неощутимыми. Из мебели в каюте имелось что-то вроде стола, встроенного в кормовую переборку, табурет и стул, на которых сидели, соответственно, Сальвестро и Диего, открытый спереди буфет, сплошь заставленный пустыми бутылками, а также две койки, расположенные одна над другой. На нижней сидел он, на верхней спала девушка. Никто из них до сих пор о ней не упоминал. Один угол был завален грудой грязного тряпья, возможно одежды. В другом стоял маленький сундук, обитый полосами железа и запертый на три внушительных замка. Время от времени его содержимое позвякивало, особенно когда корабль качало. Черви, пироги, выпивка, нервы, вонь или движения «Санта-Лючии»… Бернардо чувствовал, что его очень скоро может стошнить. Капитана Альфредо в каюте не было. Не было и ведра.
— Несвятая Троица, — говорил Диего, покачивая головой. — Альдо, Медичи и я. Если бы на переговоры с ним отправился я, все было бы по-другому. Медичи, разумеется, не собирался этого допустить, а что до Альдо, то он был болен, болезнь пожирала его изнутри, и я — у меня не было особого желания дышать тамошним воздухом. Этот запах ощущался даже в прихожей… Нет, они говорили наедине.
Этот кусок Бернардо уже слышал и даже почти его понял. Он помнил долгое ожидание у стен Прато. Точнее, долгое голодание. Потом это и произошло. Диего и кардинал обсудили с Альдо условия сдачи… Нет, эту часть он понял неправильно. Кардинал обсудил условия с Альдо, и Альдо сдал город, на условиях, которые… Он не вполне уловил то, что было сказано насчет «условий». Потом кардинал прискакал обратно в лагерь и рассказал о вызывающем поведении Альдо, которое стало предлогом для всего, что последовало затем. Бернардо чувствовал, что с этим что-то было не так, но была ли в этом вина Диего или кого-то другого, пока оставалось для него неясным.
— Мальчик это знал, — говорил Сальвестро. — Сын Альдо. Из-за этого он считал своего отца трусом.
— Значит, все они знали, — ответил Диего. — Неудивительно, что Медичи держал их взаперти. Альдо, однако, был очень даже храбр. У него не было выбора…
Для Бернардо все это разворачивалось слишком быстро. Он воспринял кусок о переговорах, кусок о сдаче города, но кусок об Альдо и его семье был ему не по зубам. Да и «условия» ничуть не прояснились. Он слышал, как перевернулась на другой бок девушка на койке над ним. Очень скоро его затошнит. Да, очень скоро.
— Медичи вышел из той комнаты, качая головой и жалуясь на «свиноголовость» своего старого друга Альдо. Он был чуть ли не в слезах, этот шарлатан. Помню даже, как он пытался убедить Кардону не атаковать. Вообрази, что было бы, если бы тот согласился! — Диего быстро ухмыльнулся, но потом его лицо снова осунулось. — Кардона, конечно, должен был все понимать. Даже тогда он должен был сознавать, что Альдо не мог не сдаться, что Медичи лжет ему без зазрения совести, а рядом был я, офицер, непосредственно ему подчинявшийся… Он должен быть знать, на кого именно падет вина.
Он говорил каким-то задыхающимся голосом.
Лоб у Сальвестро собрался складками.
— Почему? — сказал он наконец. — Почему он хотел, чтобы город был разграблен?
— Я жду возможности спросить у него об этом. Жду возможности спросить о многих вещах. Зачем бы еще я оказался здесь, на борту плавучей помойки, выполняя дурацкое поручение человека, которого ненавижу больше всех на свете?
Разговор плавал и извивался вокруг этого вопроса. Бернардо напряженно за ним следил, уверенный, что если будет слушать достаточно внимательно, то роль Диего во всем этом деле и его присутствие на корабле сделаются совершенно понятными — или, по крайней мере, перестанут быть столь необъяснимыми. Зверь, постепенно улавливал он, занимал центральное место в проекте Диего, который намеревался получить доступ к Уху Фернандо. Возможно, Ухо тоже было центральным, но все равно одно явно вело к другому: Зверь был ключом к Уху, и это имело какое-то отношение к «Славе». Когда доступ к Уху будет получен, все остальное более или менее встанет на место. Будет петиция, обращенная к Фернандо (через Ухо) против несправедливости, учиненной с Диего человеком, которого (по его выражению) он «ненавидит больше всех на свете». Это мог быть только Папа, догадался Бернардо, основывая свою уверенность на том факте, что всякий раз, когда звучали слова «Медичи» или «Лев», им неизменно предшествовали эпитеты «мерзкий» или «подлый», а сопровождались они придаточными предложениями, предвещавшими насилие, — например, «чью голову я смертельно хочу увидеть на колу». Это Папа был убийцей в Прато, хотя и через действия людей, не знавших, кому они служат (здесь был упомянут Руфо), которые полагали, что они служат Диего, меж тем как на самом деле служили Папе, а потому должны были, когда их поймают, выступить свидетелями против Диего, но им или кому-то из них удалось бежать, а Диего все равно оказался в опале. И эти люди в той же мере были жертвами обмана, что и Диего, потому что их убедили, будто они защищают семью Альдо, хотя на самом деле они охраняли ее только для того, чтобы убийцы, которыми были не они, могли расправиться с семьей Альдо позже. А потом в убийстве обвинили бы эти