И через них случается пробираться реке. Иногда она отступает. Иногда расщепляется, разветвляется на рукава или же увлажняет болотами и пойменными озерами каменное однообразие окружающей пустыни. Лишенные деревьев берега поднимаются и опадают, русло сужается и расширяется, пока не оказывается, что некоторые части реки правильнее считать озерами, а другие — водопадами. Небольшие области, полные извилистых ручьев и песчаных банок, обозначают ее самоубийственное продвижение в пустыню, где соляные ямы и сухие, изъеденные ветром речные ложа, которые жара обратила в камень, служат предостережением другим рекам, не столь удачливым. Она продолжает течь на северо-восток — огромная сверкающая безмятежность, направляющаяся в сухое забвение. Затем, через шестнадцать сотен миль от истока, она поворачивает.
Дождь, выпадающий во влажный сезон, обрызгивает землю крупными каплями, терпеливо просачиваясь через растрескавшийся гранит и пористый известняк, накапливаясь в грязных лужах и лужицах, которые переполняются, сочатся струйками и каплями, собираясь в болотца и водоемы, которые уже сами объединяют усилия, растут, проходя по ступеням иерархии родников, ручейков, канавок и ручьев, чтобы достичь любого из сотни катящихся разбухших потоков, огромных грязевых водоворотов, в которых колыхаются и дыбятся выкорчеванные с корнем деревья, цепляясь за истощающиеся песчаные берега, прежде чем их снова поднимет половодье и унесет вниз, к месту встречи, которое может оказаться ленивым речным рукавом, тянущимся обратно в затапливаемую долину, или пенным потоком среди утесов, или слабым ручейком, или болотом, или сочащимся влагой мхом… Спуск воды неизбежен, и поэтому все реки встречаются в Реке.
А Река поворачивает на юго-восток, прочь от пустыни и вниз, в саванны и леса, раскинувшиеся в ее нижнем течении, жадно высасывая нижние притоки, набухая, увеличиваясь, катя перед собой грязь и обломки скал, размывая берега и создавая обреченные озера и обратные потоки, загибаясь в сторону океана, словно серп или словно рана, которую мог бы нанести серп, если бы его острое стальное лезвие длиной в две с половиной тысячи вскрыло жилу серебра в милю шириной. Серебра, потому что Река блестит, несмотря на весь несомый ею ил, и безмятежна, несмотря на всю свою огромность. И она замедляется, несмотря на приближение океана, в котором находит свой конец. Она ленится, и ее излучины изгибаются так напряженно и причудливо, что зачастую между их выступами формируются протоки. Она разделяется, и разделяется дальше, и задерживается в стоячих малярийных заводях, которые выносят солоноватую застойную жидкость в бесчисленные ручьи, ныне являющиеся ее руслом. Ил тоже собирается, иногда образуя небольшие острова. Если бы здесь было море, эти островки и песчаные банки пополнили бы собой какой-нибудь архипелаг. Но здесь не море. Река остается рекой, хотя она и сопротивляется здесь, внизу, близ устья, близ океана, подчеркивающего ее малость, океана с его солеными водами и упорным желанием быть непохожим на реку. Последовательно отлагающиеся аллювиальные наносы лишь меняют местами части ландшафта, и маленькие иловые острова, которые Река выставляет в качестве преграды против собственного мощного течения, просто дрейфуют вокруг, растворяясь и срастаясь, исчезая и появляясь вновь…
…Отец…
…никогда не становясь полностью землей и полностью водой. Это местный компромиссный ландшафт, застрявший на стадии изменчивости, водянистое болото, дельта, упрямый остаток неустойчивой мягкой почвы, которую Эри укрепил клинком, выкованным для него кузнецом из племени оки.
— …Дочка? Ты вернулась?
Итак: норовящая отступить Река, что медлит и тянет время за плотным ковром из мангровых деревьев и сотней миль аккумулированной речной грязи — ила. Ее ручьи и острова составляют губчатый лабиринт, в котором Река счастлива была бы блуждать вечно, бездействуя, застаиваясь, никогда не выбираясь окончательно к шероховатому, колючему побережью. Тем временем в ней появляются медленные кругообороты потоков, ложные течения, просачивания, все виды водных уверток. Но дрейф всегда направлен в сторону моря. Все реки заканчиваются в море, растворяясь там и отправляясь к небу, чтобы выпасть дождем на какой-нибудь отдаленной водосборной площади, положить начало другой реке и в конце концов — еще одному растворению. Вода этого безмолвного плавучего мира выжидает в лужах и узких заливах, фальшивых лагунах и обманных озерах. Проливы между мангровыми деревьями — это плоские коричневые зеркала воды, где выставленные в воздух и отраженные водой корневые системы устремляются одновременно и вверх и вниз, словно подвешенные над бездонными оврагами. Небо кажется пудрено-белым блестящим пространством, а отраженные птицы летают вверх ногами, рыбные орлы и белые цапли, странные пеликаны, поднимающиеся из настоящих глубин, чтобы выловить жирных карпов и окуней: всплеск, блестящая лента рыбьих мускулов извивается и тонет в зеркальном мире — или же поднимается в небо. Поверхностные волнения и рябь окаймляют грязевые отмели жидким сиянием. Ил — это пастельная голубизна, или чернота, или же мраморная смесь того и другого. Он воняет, заглушая более нежный запах воды. Когда берега расширяются и эта заросшая джунглями невнятица расступается, уступая место небольшому озерцу или лагуне, над поверхностью поднимается и висит в воздухе слабый торфяной запах, приправленный водорослями и болотным газом. Сваеподобные корни более крупных мангровых деревьев окружены браслетами из синевато-черных устриц. На илистом дне покоятся бесцветные крабы. Из темно-зеленой кроны дерева падает созревший проросток, его тяжелые стержневые корни пронзают мягкий ил и распугивают крабов, которые разбегаются. В воздухе тяжело хлопает крыльями цапля. Теперь, когда паводок спал, вода по большей части неподвижна. Дует гарматан, но здесь он мягок — не более чем сырая дрожь, ночной бриз. В тихой, окаймленной деревьями лагуне над поверхностью воды на несколько дюймов выступают тонкие жерди исанговой ловушки. Три пироги, в каждой из которых по человеку, искусно маневрируют, чтобы захлопнуть ее крышку. Позади мангровых деревьев стоят группы высоких пальм-рафий. Что-то невидимое в подлеске издает каркающий звук. Что-то движется в воде — рыбаки слышат это, — плюх, плюх, плюх, плюх… Со странной размеренностью. Небольшая гребная лодка появляется из-за изгиба ручья и медленно вплывает в лагуну.
Позже вождь с торжественным лицом осторожно снял обугленную кожицу с жирной рыбины идо, вскрыл ей брюхо, вынул кости и предложил Уссе первый из дымящихся филеев. Через щели в изгороди, окружавшей его участок, она видела лица уставившихся на нее людей, но что привлекло их — визит Эзе Ада, появление трех белых или же просто приход незнакомцев, — она не знала. Трое рыбаков, проводивших их до деревни, сидели на корточках чуть подальше от очага. Вождь был очень стар и улыбался про себя, когда Уссе с вежливыми преувеличениями нахваливала еду. Рыбаки переводили взгляды с девушки на ее сотоварищей, но стоило ей бросить взгляд в их сторону, те притворялись, что смотрят на нечто совершенно иное. На ее спутников это не распространялось. Их рассматривали откровенно и пристально, словно они были причудливо вырезанными статуями, прихотливое изящество которых требовало подробной оценки. Когда Диего сделал вид, что замахивается на них, вождь проговорил что-то резким голосом, и после этого местные довольствовались наблюдением издали.
— Одна женщина отсюда взяла мужчину, брат которого живет в деревне ближе к побережью. Мужчина тот умер, и она ушла с его братом ниже по побережью. Иногда она сюда возвращается. Она плетет корзины. Внизу у них там эти бамбуковые хижины.
Теперь вождь вырезáл филеи для остальных.
— Должно быть, простыла в это время года, сейчас ведь время гарматана. Так или иначе, она продает свои корзины в Иколо и заходит к нам по пути туда. У них там торгуют каждую неделю. Она заходит каждую десятую или двенадцатую неделю, разговаривает здесь со своей семьей. Этот брат — хороший человек. И там у них вдоволь еды. Знаешь это место?
При этих словах Уссе подняла голову — с того времени, как они сюда прибыли, к ней впервые обращались с вопросом. Она проглотила кусок рыбы и помотала головой.
— Как-то раз там были люди из племени нри. Это случилось еще до того, как она туда попала. Брат ей рассказывал. У них были бедствия из-за джу-джу, которое установил их вождь. Потеряли нескольких человек в Реке. Большие бедствия. Это была деревня иджо, как и здесь. Не нембе. Теперь там стало лучше.
Он сделал жест рукой, возможно, указывая направление, и Уссе увидела, что его взгляд опустился на закрытый калабаш, стоявший позади него. Он повернулся к ней спиной.
— Хорошая рыба, — сказала она. — Не слишком сухая.
— Хочешь пить?
Он щелкнул пальцами одному из троих рыбаков, и тот с готовностью поднялся на ноги и начал поочередно опускать чаши в калабаш. Уссе осторожно отпила. Пальмовое вино оказалось густым и сладким, пары его опьяняли, а тепло прогревало до самого нутра.
— Пейте медленно, — сказала она троим, сидевшим напротив. — Оно крепче, чем кажется на вкус.
— Кто эти люди? — вопросил Диего. — Те, о ком ты рассказывала?
Она помотала головой. Вождь надолго приложился к своей чаше, наблюдая за обменом репликами, но ничего не понимая.
— Акулы, — сказала она, внезапно вспомнив. — В той деревне были беды из-за акул.
Вождь кивнул.
— Теперь там намного лучше. Жители во множестве убивают их после дождей, когда поднимается вода. Мы посылаем им настой катеху. Если пропитать сети, те гниют медленнее. Эта женщина говорит, что у их вождя целые ожерелья из акульих зубов. Он думает, что из-за этого зубы у него никогда не выпадут. — Вождь ухмыльнулся, показав ей полный набор сияющих зубов. — Катеху действует лучше. Как мне кажется.
Пока они говорили, голова Диего покачивалась взад-вперед. Остальные двое были заняты своей рыбой, отрываясь от нее лишь затем, чтобы отхлебнуть из чаши. За изгородью появилось еще больше лиц. До этой деревни они добирались по такому узкому ручью, что мангровые деревья смыкались над их головами, образуя глянцевый зеленый туннель. Ручей впадал в лагуну, очень походившую на ту, где они соорудили свою ловушку, с той разницей, что в центре ее находился пологий остров, на котором насчитывалось около дюжины огороженных участков. Внутри их стояли иловые хижины, крытые пальмовыми листьями, — на сваях, в четырех-пяти футах над землей. Двое детей, ворошивших угли на дне наполовину готового каноэ, при подходе незнакомцев стали кричать и подпрыгивать, но замолкли, увидев, что сидящие в пирогах люди смотрят на новоприбывших с сомнением.