— Я предпочел бы услышать обо всем от вас, и мне непонятно, почему я этого не услышал.
— А что, в вашей корреспонденции об этом не упомянуто?
Голос собеседника делается резче.
— Она еще не поступила.
— А, понятно. — Голос становится мягче. — Впрочем, и нам стало об этом известно только сегодня. Когда прибудет ваша, сюрпризов в ней будет немного. Второго зверя уже добыли, точнее, случайно на него наткнулись…
— Уже добыли? Почему же никто мне об этом не сказал? Вентуро упоминал лишь о замысле. О намерении. Теперь же, кажется, об этом звере знают повсюду, кроме Бельведера. В Айямонте о нем известно?
— Успокойтесь. Откуда же еще мог я об этом узнать? Если хотите, прочтите послание сами.
Он роется в кармане плаща, извлекает оттуда маленький пакет и протягивает его Вичу. Тот неторопливо берет его в руки, разворачивает одну за другой страницы и разглаживает их на столе перед собой.
— «Афонсу д'Албукерки, губернатор Индий, передает сим свои приветствия», — читает он вслух. Большую часть первой страницы он проглядывает молча, затем снова начинает читать: — «…и во исполнение пожелания вашего высочества, чтобы эти моря стали безопасны для наших судов, я направил посольство на север от Гоа. Моим посланником выступил Диого Фернандеш из Бежи, ему помогали Жайме Тейшейра, Франсишко Паиш и другие, включая Дуарте Важа, переводчика. С ними я отправил несколько изделий из серебра и значительное количество парчи и бархата — с тем, чтобы все это было передано Музаффару, который является королем страны Камбей, иначе именуемой Гуджаратом, где я намереваюсь построить форт возле Диу. Сначала они прибыли в Сурат, затем в Чампанель, где им сообщили, что король пребывает в Мандовале». Да, кажется, это что-то вроде охоты. Но какое отношение все это имеет к Зверю?
— Я же говорил, что посольство к этому касательства не имело. Зверь оказался чистым везением.
Вич принимается читать быстрее, бормоча себе под нос комментарии.
— …с Музаффаром дело обернулось неудачей… строительство форта в Диу откладывается… обмен дарами… А, вот оно. «Король заверил моих посланников в дружеском расположении, гарантировал им безопасное передвижение и подарил золотые тарелки, роскошное резное кресло, инкрустированное перламутром, множество других прекрасных вещей, а также чудовищного зверя». Это тот самый?
Посетитель кивает.
— «Ростом он с человека, ходит на четырех довольно коротких ногах, голова продолговатая и вытянутая, как у свиньи, глаза посажены очень близко. У него мышиные уши, крысиный хвост и рог посреди носа. В стране Камбей он известен под названием ганда. У него дурной нрав, и, как говорят, он ненавидит слонов. Питается травой, соломой и вареным рисом». Могу себе представить, как разочарован был губернатор Индий!
— В конце концов Албукерки получит свой форт, но на сегодняшний день, да, он располагает только сладкими речами, обеденным сервизом и…
— И зверем, — подсказывает Вич.
— Находящимся в Гоа, то есть за два океана и одно море, как у нас говорят. Пройдет кое-какое время, прежде чем он увидит залы Бельведера. Полагаю, в своем послании вы обнаружите некие советы.
— Да, когда оно прибудет, — угрюмо отзывается Вич. — Я не доверяю этой ненадежной почте. Мы с вами и без того находимся вдали от дома…
— Да что вы такое говорите! — шутливо роняет другой. — Мы с вами находимся в центре вселенной, в Риме!
Оба смеются.
— Как вы займетесь подготовкой всего этого? Нужен корабль, команда, какой-нибудь достойный с виду болван, чтобы разыгрывать из себя Колумба… Мне велено помогать вам в этом деле. А наш Папа, при всей своей дурашливости, далеко не дурак. Один только намек на соучастие… — Он пожимает плечами. — По меньшей мере мы окажемся в затруднении. И это будет иметь далеко идущие последствия. Переговоры в Айямонте сейчас и без того на грани срыва. Кое-кто предпочел бы, чтобы они перешли эту грань и сорвались окончательно.
— Ceppa упоминал об этом сегодня вечером. Я разговаривал с ним, когда был у Колонны. Просто обронил это название, как ничего не значащее. Не знаю, откуда он об этом проведал, но нам следует предполагать, что он и впредь будет продолжать свои расспросы.
— А что именно он знает?
— В сущности, ничего, иначе не стал бы так топорно меня расспрашивать. Я отвечал этак вскользь, небрежно, а потом возникла заварушка с какими-то монахами, и это его отвлекло. Знаю, он хотел бы задавать мне вопросы и дальше. Если Ceppa узнает об Айямонте, об этом узнают и все остальные. Мы не можем рассчитывать на осмотрительность — правда выйдет наружу. А когда экспедиция отправится в путь, все будет шито-крыто. Нам надо поскорее достигнуть этой точки.
— Обогнать правду… Ох уж эти проблемы да трудности, — бормочет посетитель.
— Все они разрешимы, — с улыбкой провозглашает Вич. — Я, со своей стороны, намерен внедрить в команду своего человека.
— Внедрить? — Голос у посетителя звучит так, словно он ошарашен, в него прокрадывается нотка тревоги. — Кого именно?
— Вы очень хорошо его знаете. Он умен, находчив, прекрасно владеет искусством перевоплощения, а самое главное, — тут Вич ухмыляется, — он — сама осмотрительность. Мой секретарь. Антонио Серон.
Услышав это имя, посетитель поначалу словно бы утрачивает дар речи. Лицо его выражает недоверие, которое затем сменяется пониманием, он улыбается от уха до уха, а когда заговаривает, то с восхищением в голосе.
— Дон Херонимо, да вы просто рождены для подобного рода дел!
Девушка по ту сторону двери совершенно неподвижна и не издает ни звука. Ее госпожа, однако же, уже через минуту-другую начинает тяжело дышать и неуклюже ерзать. Ей нехорошо.
Когда во время Пасхи искупанная Фьяметта переходит через ручей Марана по пешеходному мостику возле церкви Греческой школы, предпочитая его испарения той вони, что царит на шумливых набережных между Тибром и Авентином, и прокладывает себе путь меж руинами замка Савелли, направляясь на мессу в церковь Санта-Сабина, она несет с собой маленькую подушечку. Очень уж там хороши фрески со святыми в круглых нишах, а на других фресках невероятно подробно выписаны святые города. Разноцветный мрамор у верхних окон обычно заставляет полюбоваться собою минуту-другую, да и мозаики над дверью и на гробнице Заморы тоже отнимают какое-то время, но важнее всего, конечно же, пол. Пол этот нельзя назвать ни красивым, ни тщательно обработанным, и по воздействию, производимому на ее колени, он ничем не отличался от того, на котором она находится сейчас. Если есть подушечка, Фьяметта способна направить свои мысли на страдания Спасителя, на его боль — или даже пытаться следить за чтением апостольских посланий. А вот без подушечки… Дело в том, что пол церкви Санта-Сабина выложен такими же грубыми, безжалостными плитами, что и ее коридор. Едва ли не через мгновение после того, как Фьяметта заняла позицию на этом жестоком полу, колени у нее начали болеть.
Сначала она стоит на обоих коленях, водрузив ягодицы на пятки и вытягивая шею, чтобы заглядывать в щель. Менее чем через минуту ноги ее сводит судорога. Она слегка меняет позу, переносит вес с одного колена на другое, сперва размеренно, затем все чаще, пока оба ее колена не приходят на этих ненавистных плитах в равно плачевное состояние. В конце концов она просто припадает к полу, так что весь ее вес сосредоточивается на четырех точках, своды стоп растягиваются, а колени выворачиваются при попытке прижаться лицом к двери… Безнадежно. Она слишком жирна, чтобы быть шпионкой. Сдавшись, она усаживается на задницу, подпирая себя руками, — так ничего не увидеть, но можно хотя бы слышать.
А вот девчонка совсем не шевелится, у нее не дергается ни единая мышца. За дверью своим чередом продолжается мужской разговор. Какой-то зверь, находящийся невесть где. Какие-то переговоры, тоже невесть где проходящие. Собеседники явно не доверяют друг другу по-настоящему. Фьяметта вытягивает ноги, лениво улавливая подтекст разговора. Ей все безразлично, она шевелит пальцами ног, пытаясь их размять. А вот девчонка по-прежнему неподвижна. Но потом вдруг происходит какой-то сдвиг, неожиданная перемена, и Фьяметта чуть было не предпринимает попытку вскарабкаться на ноги, уверенная, что мужчины что-то услышали, увидели, почувствовали…
Эусебия по-прежнему не издает ни звука и почти невидима. Посол описывает зверя, или читает какое-то письмо, или еще что-то. Но девчонка совершенно зачарована, ее вниманием пронизан весь воздух, а острие его протыкает дверь. Это вызвано тем, о чем они там говорили. Ее возбуждение физически ощутимо, и как только мужчины его не замечают?
— …питается травой, соломой и вареным рисом. Могу себе представить, как разочарован был губернатор Индий! — произносит Вич.
А ведь она знает, думает Фьяметта, пожирая глазами девчонку, знает, о чем таком они сейчас толкуют. Зверь, губернатор, Индии… Что именно из всего этого так ее наэлектризовало? Мужчины все говорят, свеча горит слабее, или свет ее становится краснее, и теперь щели в двери подобны догорающим углям. Эусебия снова становится неразличимой — силуэт отсутствия. «Что же такое ты знаешь?» — думает Фьяметта. Девчонка, словно в ответ, поднимается на ноги. Голоса за дверью на какое-то время замолкают. А, вот теперь они прощаются.
Фьяметте с огромным трудом удается встать. Вдвоем они торопливо идут обратно по коридору, молча поднимаются по лестнице. Перед дверью в главную залу она поворачивается к своей служанке, щиплет ее за руку и шипит ей в ухо:
— Чтоб это было в последний раз, поняла? В последний! — Она тычет пальцем в направлении прихожей. — Чем это, по-твоему, ты занимаешься?
Фьяметта ждет, чтобы девка понурила голову, выказывая обычное раболепие, и осталась безмолвной. Вместо этого Эусебия смотрит ей прямо в глаза, а когда заговаривает, то совершенно не следит за своим голосом.
— Я думала о той стране, откуда я родом, — говорит она своей госпоже. — Вспоминала огромную реку, которая ее разделяет, и леса, что растут вдоль ее берегов. Вспоминала о тамошней деревне, в которую меня забрал брат моего отца, и видела мальчика, удившего рыбу из озерца неподалеку.