— Сегодня мы… эээ… наступали, мэм.
— Что тут происходит? Кто эти люди? Немедленно отойти от моих бойцов! Какой осел там курит?! Сото!
— Сэр!
— Построить посторонних у вертушки! Приставить конвой!
— Есть, сэр!
— Офицер! — звенит требовательный голосок. — Я Шейла Ли, ведущая радио «Восход». Эти люди со мной. Вас должны были предупредить о нашем приезде. Прекратите на нас оратьи уберите оружие. Вы ведете себя возмутительно. Генералу Штейну это не понравится.
— Очень сожалею, мисс, что господину генералу это не понравится, — голос взводного сух и напряжен — баб он, что ли терпеть не может? — Но у меня приказ: все лица, не имеющие специального разрешения, производящие съемки или звукозапись должны быть немедленно препровождены в ближайшее представительство Службы безопасности или уничтожены на месте. — Понизив голос, Бауэр добавляет доверительно: — Только между нами, мисс, я бы выбрал расстрел…
— Офицер, я подам на вас жалобу! — бушует Шейла. — Как ваша фамилия?
— Моя фамилия, мисс, лейтенант Бауэр. Личный номер называть не буду из соображений секретности. А теперь, господа, попрошу приготовить ваши свидетельства об аккредитации и ваши разрешения на пребывание в зоне боевых действий. Сото, конвою — огонь на поражение в случае неповиновения или попытки скрыться. Пилота из кабины тоже достань.
— Есть, сэр! Эй, кто-нибудь, достаньте летуна!
— Ваши документы? — спрашивает Сото у стриженного налысо мужчины с бородкой.
— Вот мое удостоверение.
— Разрешение на право находиться в зоне, пожалуйста.
— Я… эээ… меня, собственно, Шейла пригласила… Я корреспондент «Биржевых ведомостей», меня зовут…
— Встаньте туда, — прерывает его Сото.
— Это возмутительно, я заявляю протест! Я известный журналист и добропорядочный гражданин! У меня имперское гражданство! Я знаком с командиром вашей дивизии!
Удар приклада сбивает мужчину на землю. Двое берут его под руки и волокут к стене, как куль, прямо по битому стеклу и кучам дерьма. Ропот стихает. Все вопросительно смотрят на побледневшую Шейлу.
— Ваши документы? — продолжает Сото. — Спасибо. Вам сюда. Ваши?
— Я оператор Шейлы. Вот документы. Это разрешение.
— Спасибо. Вам сюда.
— Ваши?
— Я корреспондент агентства новостей «Светский лев», Бриджит Каховски.
— Понятно, мисс. Вам к той стене.
— Но я подруга Шейлы, нам обещали интервью…
— Мисс, мы очень занятые люди. Мои солдаты устали. Не испытывайте их терпение.
Брюнетка, спотыкаясь в темноте, бредет к стене, испуганно оглядываясь на молчаливых бойцов конвоя.
— Ваши?
— Приятель, я тут вообще не при делах — я просто пилот. Мне говорят: — Лети! — я лечу.
— Понятно. Вон к той стене, пожалуйста.
Красавчик-пилот в отглаженном форменном комбезе, сгорбившись, идет куда сказано.
Размышляю на отвлеченные темы, глядя на спектакль. Думаю о превратностях войны. Странная эта штука — война. Нет создания более лживого и одновременно — более правдивого, чем она. Вот мы — черви, мы и были ими всегда, только не замечали этого. Думали, что жить умели, любили, трахались, вкусно ели. О чем-то мечтали, чего-то хотели, хотя на поверку оказывалось, что мечтания наши сводятся к покупке очередной машины и погашению кредита за предыдущую. Все юношеские устремления привели нас туда, где мы есть, мы оцениваем, сбылись или нет наши грезы, сравнивая размер счета в банке. Жизнь удалась, если ты кредитоспособен. Даже тут, на войне, мы зарабатываем деньги, нам платят за каждого убитого, и мы по привычке хвастаемся друг перед другом величиной личного счета. И вполне нормально себя ощущаем, хотя и знаем — многие из того сытого быдла за заграждениями, которые жируют за наш счет, живут в тысячу раз богаче. Но вот свободней ли? Те, кто пять минут назад летел сюда, сидя в мягких креслах и попивая охлажденный мартини, кто прикидывал, что можно выжать для себя, общаясь с такими недотепами, как я или, скажем, Гот, мы для них — низший сорт, твари расходные, говорить с нами, все равно что с заключенным перед казнью — интересно, выгодно, но запоминать ни к чему, нас все равно вот-вот не станет и вместо нас вырастят других, а эти все так же будут вальяжно болтать с нашими генералами и обсуждать сплетни на светских раутах. И вдруг — о чудо! — поворот судьбы. Война берет счастливчиков за шиворот и одним махом переворачивает колесо. И мы теперь — над ними, они трясут бесполезными удостоверениями и клубными карточками, и никак не могут поверить — да, карма, она есть, она существует, это не вымыслы немытых дикарей, и пришла им пора перерождаться. И в толк они никак не возьмут, что их так пугает безмерно, а пугает их на самом деле то, что мы, те самые черви, расходный материал, на выходе оказываемся вершителями их судеб. Не случай, не великая богиня с крылами — Судьба, а простые замордованные морпехи, для которых в затылок походя выстрелить — как почесаться. Они попадают в ловушку, которую сами подготовили для нас. Любой может нас убить, и мы можем убить любого, и все это — ради их финансовых интересов, и вот теперь мы можем убить их самих, а те, кому повезло, радостно потирают руки — какая тема для сенсации!
Через пять минут все рассортированы. Мужики о чем-то перешептываются с задержанными. Паркер заключает пари с Крамером. Одна Рыба сидит дура-дурой, крутит головой, не въезжая, что происходит. У стены собрались человек десять без документов. Тихо переговариваются, оглядываясь на часовых. У вертушки всего трое — Шейла и два ее помощника.
— Сото! — говорит взводный.
— Сэр!
— Этих обыскать. Всю аппаратуру изъять. Затем отконвоировать в сборный пункт СБ. При попытке к бегству — огонь на поражение.
— Есть, сэр! Козловски! Гот! Чавес! — начинает выкрикивать Сото.
— Сэр, капрал просит разрешения обратиться, сэр!
— Что у тебя, Трак? — недовольно поворачивается взводный.
— Сэр, мы рассказали дамочкам, что их ждет в СБ, они посовещались и выдвинули встречное предложение. Они помогут поднять нашу боеготовность, а взамен мы сдадим их сразу в фильтрационный лагерь. Там тоже не сахар, но хоть прикладами руки не ломают.
Взводный напряженно размышляет. Смотрит на нас, почти невидимых в темноте. Мы затаили дыхание. Черви мы и есть, и желания наши червивые, приземленные. Ехидная улыбка трогает его губы.
— Поднимут боеготовность, значит?
— Так точно, сэр. Ребята уже на людей не похожи.
— И что же, все согласны?
Трак поворачивается к группе задержанных, смотрит вопросительно. Женщины начинают истово кивать, словно заведенные. Даже та, которую в этот момент грубо обыскивают наши бой-бабы.
— Ну, мне трудно устоять перед таким патриотическим порывом. Сото, под твою ответственность. Женщин обыскать, потом препроводить в фильтрационный лагерь. Два часа на все.
— Сэр! Спасибо, сэр! — козыряет ухмыляющийся Трак.
Бойцы дружно выдыхают застоявшийся воздух.
Пленных делят на две группы. Одну осторожно ведут — не гонят, к мыльным пузырям над «Томми» и к штабной палатке. Вторую оставляют на месте.
— Вы это, Трак, спиртом что ли оботритесь… Все же не шлюхи какие, акулы пера… — говорит неуверенно лейтенант.
— Не беспокойтесь, сэр! Ни царапинки не оставим! Будем чисты, аки ангелы, сэр!
— Сэр! Рядовой просит разрешения обратиться, сэр! — раздается хриплый голос Сантаны из первого отделения. Бой-девка подобралась, как перед прыжком, ноздри ее хищно раздуваются.
— Ну?
— Сэр, мы тоже люди, сэр! Отдайте нам хотя бы вот того дылду. Летуна. Проявите этот, как его… гуманизм, сэр! — выпаливает Сантана.
Взводный устало машет рукой.
— Черт с вами. И чтобы без рукоприкладства.
— Сэр, спасибо, сэр!
Сантана с топотом уносится к своей жертве. Лейтенант замечает пребывающую в ступоре ведущую.
— Что-то вы не веселы, Шейла. Добро пожаловать на войну! Делайте свой репортаж, ребята любят вас слушать. И про музыку не забывайте, Шейла. Больше музыки!
— Шейла, ну, чего ты, действительно? — подталкивает ее оператор. — Зря летели в такую даль, что ли?
— Спасибо, лейтенант, — механически отвечает Шейла, глядя в темноту, куда уводят ее спутниц.
Я втискиваюсь в распахнутый десантный люк. Мне, как командиру отделения, выпала пальма первенства. Сжимаю в кулаке выданный Мышем презерватив. Экипаж по такому случаю выгнали вон, в общую очередь. В тусклом красном свете формы съежившейся на лавке брюнетки еще соблазнительнее. Она плачет, размазывая по лицу водостойкую тушь, закрывает рот ладонями. Лицо ее вовсе не кажется мне красивым. И уж точно не молодым.
— Вы ведь нас не убьете? — всхлипывая, спрашивает она.
Я сажусь рядом. Провожу рукой по ее волшебно чистому плечу.
— Ну что ты, хорошая моя. За кого ты нас принимаешь?
От треска близких очередей брюнетку начинают бить рыдания. Она в ужасе смотрит на меня. Пришла пора становиться другой, красавица. Ты переродишься, как и твои невезучие дружки. Научишься предчувствовать поворот колеса.
Я закрываю люк.
— Да не бойся ты. Как, говоришь, зовут тебя? Бриджит? Красивое имя. Я прикорну тут в уголке, Бриджит, а ты стони, стони погромче. Расскажешь потом своим дружкам, какое я чудовище. Разбудишь меня через часок.
— …С вами как всегда Шейла Ли. Мы ведем наш репортаж с переднего края, из Олинды, города, где наши доблестные морские пехотинцы сражаются с фанатиками из так называемой народно-освободительной армии Шеридана. Чувствуя свой близкий конец, бандиты ожесточенно сопротивляются. Прикрываясь мирным населением, они сражаются за каждый камень. Но морские пехотинцы в очередной раз демонстрируют миру, что такое несгибаемая воля к победе. Вот что говорит командир взвода морской пехоты лейтенант Бауэр…
Четыре тридцать утра. Улица Поэйра Ди Флор — «Цветочная пыль». Никакими цветами тут и не пахнет. Такая же мусорная вонючка, что и предыдущие. Дома тут почти не тронуты артогнем, так, стекла кое-где выбиты, да стены пулями поистыканы. «Лоси» занимают три дома. Держим улицу под прицелом. Тишина стоит, даже птицы где-то в вышине верещать начали. Не нравится мне эта тишина. Печенка ноет от дурных предчувствий. Уж слишком легко мы вчера сюда вышли. Пяток заминированных дверей — не в счет, «мошки» вовремя их обнаружили. А может, это она от надоевшего сухпая бунтует — вчера вертушка скинула, наконец, пару ящиков вместе с патронами. Жаль, воды нет. Краны в квартирах шипят бессильно, вычерпываем грязную воду из сливных бачков, фильтруем через броню и кидаем в нее обеззараживающие таблетки. Каждому достается примерно по стакану невкусной жидкости. Делаю пару глотков. Ощущение, словно вода впитывается в сухую глотку, не доходя до пищевода. Полжизни отдал бы за бутыль холодной воды!