— О, хэл-лоу, — просияла она. — Добро пожа-а-ловать в институт.
Мужчинам пришлось протискиваться мимо нее.
— Хэлло, — кивнул Дуг. Жена решительно потащила его дальше.
— А это еще зачем? — Гэрри указал на лассо.
— Проходите, не задерживайтесь, пожалуйста.
Группу оставили дожидаться в холле, украшенном композициями из сухих цветов, что встретили полное одобрение в глазах миссис Каткарт. Из соседнего зала доносилось уютное гудение домашнего пылесоса. На стене висела вышивка по канве на новоанглийский лад, оправленная в рамочку: «ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ».
— Ага, тут у нас и мальчики, и девочки, я вижу. Незамужние-неженатики есть?
Шейла непроизвольно подняла руку.
— Ну и на черта ей занадобилось эту канитель разводить? — прошептала Вайолет.
Луиза подняла руку. Луиза, обычно такая послушная и кроткая.
— О, вот я как раз без мужа.
— Мне страшно жаль, — посочувствовала экскурсовод. — Мне так жаль это слышать.
— Да нет, он всего лишь ушел полюбоваться абстрактной живописью. Этот вид современного искусства его всегда занимал. Я-то не возражаю, — улыбнулась Луиза.
— А где старина Борелли? — не подумав, брякнул Гэрри. Все уже привыкли видеть их вдвоем, поглощенных беседой.
— Он не верит в институты. Говорит, ему это неинтересно. Я звала его с нами, но он подался куда-то еще.
Гул пылесоса сменила приглушенная запись органной музыки. Словно в церкви аудиторию «разогревали».
Все выжидательно глядели на рыжую американку. Та подбоченилась: ни дать ни взять хищная птица.
— Ладно, о'кей, не буду болтать попусту. Оно все равно что ворчать да пилить: кошмар, да и только. Так, чего доброго, и хорошего мужчину отпугнешь. — Фразы перемежались легкими, обрывистыми смешками. — Я составлю вам компанию, идет? Думаю, так для всех лучше будет. Правда, денек выдался роскошный?
Как всегда, Джеральд Уайтхед держался с краю и похрустывал покрасневшими костяшками пальцев — костяшками явно холостяцкими. И в Институт брака, и в Америку как таковую Джеральд потащился заодно с прочими; умыв руки, так сказать. Америка была не его идеей, а Институт брака символизировал худшие ее крайности. Сам он предпочел бы находиться где-нибудь еще. Например, в Вене; или, скажем, в мощеной Флоренции; в Европе, где часы показывают римское время. Европа приглашала к размышлению; он позволял себе неспешно дрейфовать по течению, особняком от всех.
Джеральд поднял было руку сдвинуть очки на нос, как вдруг — фью-ю-ють! — с шорохом взлетела и упала петля, задергалась, закрутилась на запястье, точно метательное кольцо; и не успел тот толком понять, что происходит, не успел и пальцем пошевелить, как его потащило точно в объятия рыжеволосой девицы-экскурсовода.
— Поймала! — воскликнула она.
Все захохотали, засвистели, присоединяясь к общему хору; даже Шейла, к вящему своему удивлению. Джеральд покраснел; девица развязала лассо.
— Ну вот, все уже хорошо…
Джеральд потер запястье.
— Я вас не обожгла, нет? — спросила она; вся — воплощенная заботливость.
Остальные утирали слезы: ха-ха-ха, хи-хи-хи.
— Пустяки, — пробормотал Джеральд.
— Так вот, значит, оно зачем? — переспросила Саша. — Никогда не подумала бы. Ну разве она не умница? — И, обернувшись к Норту, одарила его насмешливой улыбкой.
— Есть и другие способы, — напомнила подруге Вайолет, — кому и знать, как не тебе.
— Послушайте, где вы, ради всего святого, научились управляться с этой штукой? — полюбопытствовал Дуг.
— Это ж смертоносное оружие! — завопил Гэрри Атлас.
Не обращая на них внимания или делая вид, что не обращает, экскурсовод завладела рукой Джеральда.
— Итак, вы со мной. Все сюда.
И снова туристы заухмылялись, стали показывать пальцем. У Джеральда даже загривок и уши покраснели. Прямо игра какая-то.
Экспонаты были скомпонованы, как в любом другом институте: небольшие зальчики, привычные этажерки и стеклянные витрины (горизонтальные и вертикальные), подсветка, фотографии.
Для начала, ничего необычного в браке нет. Брачные обряды и последующая обывательская рутина наблюдаемы даже в колониях муравьев. Рыжая девица по большей части молчала; вот разве что влажно нашептывала что-то Джеральду. Мысль доводилась до сознания посредством фотографий и научных формулировок со стрелочками.
Так тема рассматривалась в перспективе.
В витринах на разумном расстоянии друг от друга выставлялась всякая всячина, задействованная в ритуале ухаживания, — сухие букетики, медальоны, образчики витиеватых комплиментов, театральные программки и тому подобное. Обещания, обещания! Как это все знакомо — и вместе с тем миссис Каткарт, и Шейла, и Луиза — да что там, даже Вайолет Хоппер! — выказывали самый живой интерес. Здесь рыжей девице пришлось вмешаться: Гэрри принялся рассказывать про «офигенно потрясный мальчишник» в Бендиго: все ужрались в драбадан, «и тут мы хвать жениха и…» — ну конечно, высмеять институт легче легкого…
— О'кей, о'кей, — он поднял руки, — хватит меня пилить.
Коридор, пролегавший между предметами мебели, неизбежным атрибутом европейского ухаживания — диваном в цветочных узорах, ореховыми тет-а-тетками в форме буквы «S», неприветливыми задними сиденьями подержанных автомобилей, — был так узок, что сам собою ненавязчиво вынудил посетителей идти парами. Большинство даже не осознали, как это произошло.
Из подвешенной на ремне почтовой сумки высыпался ворох писем — многие надушены, одно — на французском. Наглядная иллюстрация потребности облечь непростые чувства в слова! Несколько цидулок были развернуты и разглажены утюгом — для удобства прочтения. Целые пачки перевязаны розовыми ленточками. Изымите стопки деловой переписки — и подавляющее количество почты составят любовные письма.
— Уверена: выражение «тонны любви» зародилось именно здесь, — промолвила рыжая девица, многозначительно уставившись на Гэрри, на случай если тот опять вздумает дурачиться. — И думается мне, это просто чудесно, вы не согласны?
Гвен и Луиза склонились над письмами.
— Известно ли вам, — встрял Кэддок, — что Франция — единственная страна, в которой нет авиапочты?
— А вы когда-нибудь писали кому-нибудь стихи? — поинтересовалась Саша у Филипа Норта.
— Стихи? Господи милосердный, да еще сколько! Я даже счет потерял.
— Скажите правду, — мягко настаивала Саша. — Мне хочется знать.
— Неловко оно как-то, — вздохнула миссис Каткарт.
— А кандалы у вас тут есть? — смущенно рассмеялся Дуг.
Брак — это стихийная сила. Подспудная, светлая и темная, розово-белая и серая, неодолимая в своем росте и хватке. Связующая и обязывающая: во всяком случае, так предполагалось. В этом состояла социальная функция брака. Отчасти силы этой убыло; и однако ж двое вполне способны создать резонанс; институт замкнут в кольцо по своей форме и в своей беспомощности. Одна калифорнийская чета писала друг другу письма в стихах каждый день на протяжении тридцати трех лет — живя под одной крышей. Регулярная диета из лжи человеку необходима.
— Все вы слышали выражение «ткань общества» — оно у всех на слуху, верно? Так вот вам эта самая пресловутая ткань. Можете пощупать.
И, на время выпустив руку Джеральда, рыжая девица поймала подол свадебного платья и потерла ткань между пальцами — почти спермообразную в своей тягучей вязкости. На блондинистых манекенах выставлялось с дюжину нарядов, демонстрируя постепенную, почти незаметную глазу смену мод.
Напротив выстроилось равное число каменнолицых женихов. Почетный караул; с виду куда как убедительный. Женщины столпились вокруг, охая и ахая, и серьезно-торжественно сравнивали увиденное со своим собственным «великим днем». Рыжая девица тоже поделилась свадебными воспоминаниями. Все тут же прониклись к экскурсоводу симпатией. В конце концов, она — одна из нас!
— Боюсь, это была ошибка, — посетовал Норт Джеральду. Джеральд держался особняком и глядел в потолок, почесывая шею.
Шагнув вперед, Гэрри протянул руку, пощупал нейлоновый шлейф — и тут же ее отдернул.
— Ой! Больно ж!
Все рассмеялись.
— Так ему и надо, — подвела итог Саша. И обернулась к рыжей девице: — Что вы такое начали рассказывать?
— Да я серьезно! — заорал Гэрри, тыкая пальцем в шлейф.
— Статическое электричество, — привычно разъяснил Кэддок. До сих пор он не сделал ни одной фотографии.
Даже этикетки здесь были напечатаны курсивом, в стиле свадебных приглашений.
Черный и белый, цвета брака, символизируют совместно проведенные двадцать четыре часа в сутки, поделенные на день и ночь. Одетый в черное, муж предрасположен (генетически) к ранней смерти. Со времен Адама белый цвет символизирует размножение, будущее время, полет фантазии, надежду, чистую доску. Но — на белом так заметны пятна! В уникальной инверсии раз и навсегда определенных цветов белая сперма вплывает в ночную черноту лона. А между двумя полюсами лежат серые тона повседневности: постепенно приобретаемое знание, терпимость, оттенки значений. Вот почему цвета брака — черный и белый.
— Как вам оно? — кивнул Дуг. Всякий раз, как его супруга демонстрировала личностный интерес, Дуг просто сиял.
— Да мы тут на целый день застрянем, — вздохнул Норт. По крайней мере, он выказывал терпение.
Дуг просиял и оглянулся.
— Сами понимаете, им это только на пользу. — И покачался на каблуках. — Да-да.
— Если брак настолько «стихиен» и «подспуден», откуда же наше ощущение разобщенности? — демонстративно осведомился Джеральд.
— О, у меня, разумеется, до недавнего времени жена была, — туманно пробормотал Норт.
Теперь посетители стояли лицом к лицу с невестами. Со своими букетиками и при сумочках, смотрелись девушки великолепно — а безмятежно-возвышенное выражение лиц наводило на мысль о причастности к неким сокровенным тайнам. Невесты пребывали в полном согласии.
— Пойдемте. Не стойте здесь на одной ноге, точно цапля, — позвала Саша Норта. Не потрудившись понизить голос. — Да выкажите же хоть каплю интереса.