Заструится дымок над трубою,
за калиткой снежок заскрипит,
и, как спутник,
снегирь над тобою
просигналит
«пи-пи… пи-пи-пи…»
В. Журавлев
Ай-яй-яй, как говорится, избавь нас, боже, от элегических «пи-пи»!
Вернемся к мукам молодой музы. Свои интонации у Александра Еременко, Олега Хлебникова, Виктора Ширали, Андрея Чернова, Евгения Шварца. Алексей Прийма задорно выдумал новый знак – восклицательную запятую.
Вот вещный мир киевлянина Парщикова, его рынок:
Из мисок выкипает виноград…
Из пенопласта творог, сыр и брынза.
Чины чугунных гирь растут, пока весы, сойдясь,
помирятся мизинцами.
А вот конверт из села Хлопуново Шипуновского района Алтайского края. Письмо написано на машинке, без точек и запятых: «…решил выслать на Ваш суд стихи Мне 25 лет Я слепой». Это Николай Б. Для него поэзия стала способом жить, выжить, ощущать мир.
Я живой и уже не живой —
Это зреет в сознанье подспудно
С нераскрывшимся парашютом
Я иду на свиданье с землей…
На заре века поэт интуитивно провозглашал «шестое чувство». Здесь поэзия стала в прямом смысле шестым чувством, через которое человек физически воспринимает жизнь, стала жизнью без метафоры. Не знаю, сложится ли Николай Б. в профессионального поэта, но он живет поэзией.
Не все в стихах молодых ровно. Думаю, что поэт интересен как достоинствами, так и недостатками.
Опять вспомним классику. Сколько пуристов обвиняли Есенина в безвкусице (чего стоит одно: «жизнь – обман с чарующей тоскою…»), Маяковского – в цинизме («…люблю смотреть, как умирают дети»), Мандельштама – в холодной придуманности (его дразнили – «мраморная муха») и т. д. Может быть, в стихах их и можно было вычитать такое… Но, увы, поэзия – пресволочнейшая штуковина! – существовала именно в этих поэтах.
Вообще поэт не должен быть для всех. Когда его стихи не нравятся, поэт сожалеет, но и рад этому. Всем нравятся только стиральный порошок «Новость» или дубленки. Каждому – свое.
Словечко «селф-мейд-мен» переводится: человек, который сам себя создал, начал с нуля. Это относится не только к Эдисону. Судьба любого поэта – самосоздание. Маяковский и Есенин сами себя создали. Опека и иждивенчество стирают характер. Критика и мэтр могут лишь поставить голос. Но как необходимы при этом чувство ответственности и абсолютного вкуса!
Как бережно и самозабвенно ставил Чистяков руку Врубелю, Серову! Как поддержали Виктора Соснору пылкий Николай Асеев и академик Дмитрий Лихачев, как окрылил глубокий анализ музу Кушнера! А как помогли творцам Потебня, Тынянов, Бахтин. Как плодотворно творческое направление нашей критической мысли сегодня – от мощного интеллекта патриарха ее Виктора Шкловского до таких несхожих, как Владимир Огнев, Анатолий Марченко, Сергей Чупринин, Владимир Новиков, и молодых Ильи Бокштейна и Венедикта Ерофеева.
Как серьезны были для меня ночные беседы с Александром Квятковским, теоретиком ритма стиха и создателем «Поэтического словаря», в его каморке, заставленной картотекою. Опасно поблескивая взором, он доказал мне, например, что наиболее неотвязчивые мелодии Северянина, его размеры точно взяты из старорусских песен. Фанатик дольника, он боготворил былины и умолял не пользоваться стертым ямбом.
Критик нужен не только как наука, но как понимание, родство души, вдохновение, если хотите. Я не за комплиментарность, боже упаси! Часто и похвалы мешают. Например, когда мои коллеги, вырывая из контекста строфу «Марше О’Пюса», зацитировали, затрепали ее:
Не пищите! Мы в истории хоть на несколько минут.
Мы – песчинки, но которые жерла пушечные рвут, —
то строфа эта стала инородной для стихотворения, так надоела, что я выбросил ее.
Активна сейчас в критике спортивная, как у рефери или фехтовальщика, фигура Александра Михайлова. Его порядочность не раз осаживала дубину-проработчика, поддерживала молодых. Выстроенный им поэтический ряд не всегда бесспорен, но движим добротой. Он из рода печорских ушкуйников. Архангельский север не знал крепостничества и сохранил спокойную брезгливость к подлогу и мертвечине.
Увы, есть и иной тип критика – с темным глазом. Назовем его условно критик К. К чему бы ни прикасался легендарный царь Мидас, все превращалось в золото. К чему ни прикасается бедный К., все превращается не в золото, а в нечто противоположное. Жаль его, конечно… Но не дай бог, возьмется он ставить голос поэту, – назовем того условно поэт П. И вот начинал парень вроде бы интересно, но едва коснулись его мертвые рецепты К., как голос пропал, скис. Так же сглазил, засушил критик следующего поэта, за ним еще и еще. Но ведь опыты эти ведутся на живых, мертвечина впрыскивается живым людям, не игрушкам. Загубленные таланты не воскресить. И фигурка К. уже не только смехотворна, но и зловеща.
Помню поразительное чувство, когда первые мои стихи напечатались. Я скупил 50 экземпляров «Литературки», расстелил по полу, бросился на них и катался по ним, как сумасшедший. Сколько людей лишены этого ощущения! Когда тебя просолят до почтенных лет – тут уж не до восторга. Конечно, стихи, если они – подлинная поэзия, а не сиюминутный отклик, они – на века. Но появляться в печати, получать какой-то общественный отклик им нужно вовремя. Слабо утешает мысль, что Гомера при жизни тоже не печатали.
Представьте, что блоковские «Двенадцать» увидели бы свет лет через пять после написания, – прозвучали бы не так. Дело не только в политической актуальности. Появись «Стихи о Прекрасной Даме» лет через десять, мы бы не имели такого явления поэзии.
Плохо, если муза засидится в девках. Винокуров как-то сетовал, что его и Слуцкого лет до сорока обзывали молодыми, чтобы иметь возможность поучать. Так до сих пор шпыняют кличкой «молодые» поэтов на сорокалетнем барьере. Невнимание затянуло многие свежие голоса. Ведь чувство чуда, с которого начинается поэзия, более под стать молодым годам. Талант раним, он может очерстветь, обтираясь о редакционные пороги. Второго такого таланта не будет!
В индустриальном обществе мы боремся за бережность к скудеющим дарам природы – воде, нефти, лесному вольному поголовью. Но ведь человеческий талант – наиболее уникальный и невосполнимый дар природы.
Все чаще в нашей жизни я различаю новый склад характера – в стихах я назвал его «мыслящим промышленником». Люди дела, современного кроя ума, далекие от абстрактных лозунгов, «деловые сумасшедшие», они перекраивают производство, борются с хаосом бытия. Я встречался с ними. Они по-мужски сами пытаются преодолеть инерцию стиля. Хочется видеть этот характер и в поэзии.
Чтобы научиться плавать, надо плавать, молодому поэту надо печататься. Маститые должны помочь допечатной музе. Хорошо бы издать молодую антологию под названием «До» – авторов допечатных, до славы, до успокоенности. «До» – это первая нота музыкальной гаммы. С нее все начинается. Так и вижу золотую ноту на переплете.
Не будем догматиками – художник может сложиться и поздно. Пример тому – судьбы Уитмена, Тютчева, Гогена. Поэзия не метрическая анкета. Новый поэт может прийти с улицы, а может и родиться из тех, которые уже есть.
В недавно вышедшем «Дне поэзии» Александр Михайлов пишет, что с середины 60-х годов «началась продолжающаяся и ныне критическая “кампания” по развенчиванию плеяды молодых поэтов 50–60-х годов…» Кто эти поэты, начавшие свой путь в 50-х и которых вот уже 20 лет все развенчивают и не могут развенчать? Может быть, Булат Окуджава и Белла Ахмадулина? Роберт Рождественский и Евгений Евтушенко? Владимир Соколов и Глеб Горбовский? Новелла Матвеева и Владимир Цыбин?
Я по-разному отношусь к этим разным поэтам, но, к сожалению для инициаторов «кампании», Время и суд читательский неумолимы. Без имен этих, как и без других имен и манер, сегодняшняя поэзия невозможна. А не будь этих имен, сколько критиков-беллетристов осталось бы без работы!.. Правда, есть сдвиги. Радостно за критика, который недавно признался, что ему понадобилось 7 лет для того, чтобы понять Роберта Рождественского, верю, что лет через семь он дорастет до понимания других поэтов.
Время с юмором относится как к «обоймам», так и к «кампаниям». Поэт всегда единичен, он – сам по себе.
Понятие «поэт» шире понятия «певец поколения».
Поэтом какого поколения был Блок? Да всех, наверное. Иначе голос поэта пропадал бы с уходом его поколения, обладая лишь исторической ценностью. Поэт может и не быть певцом поколения (Тютчев, Заболоцкий). И наоборот – Надсон не был поэтом.
Поэта рождает прилив, как говорили классики, «идеального начала», великой идеи. Поэт – это прежде всего блоковское «во Имя».
Этим «во Имя» он вечно нов, это «во Имя» он объясняет знаками своего искусства, этим «во Имя» он противостоит пошлости банального вкуса, этому «во Имя» и посвящена данная ему единственная жизнь.
Жду рождения нового поэта, поэта необычайного.
Возможно, он будет понят не сразу. Но вспомним классическое:
У жизни есть любимцы, Мне кажется, мы не из их числа.
Пусть он будет не любимцем, а любимым у жизни и поэзии. Пусть насыщенный раствор молодой поэзии скорее выкристаллизуется в магический кристалл.
Растительный стиль столетия
Заходите в сайт, господа! Не стесняйтесь грязной обуви. Вживайтесь в новый стиль столетия.
Так, на Венецианской архитектурной Бьеннале-2000 голландцы построили домик, где вместо стен огромные экраны проецировали Прошлое, Настоящее, Будущее и то, чего Никогда не будет. Потолок – пятая реальность. Под ногами, как цветущий луг, – шестая.
Приучайтесь жить в иных измерениях, господа.