Я все же решил провести маленький эксперимент. Поставил Владимиру условие: пока я у него в гостях — будем питаться «как люди», три раза в день и притом в определенные часы.
Владимир категорическим тоном заявил, что это немыслимо. Даже в течение каких-нибудь десяти дней.
— Завтракайте без меня, а уж обедать — ладно, как-нибудь будем вместе.
Я решил не сдаваться:
— Завтракать тоже вместе или вместе будем голодать!
— Капризничаете, — пожал плечами Владимир.
Утром к половине седьмого он ушел в контору, а я положил перед собой записную книжку и стал заносить в нее по памяти кой-какие подробности. Так, отметил, что накануне Владимир трижды мотался в самое отдаленное четвертое отделение, чтобы отдать необходимые распоряжения управляющему. Двенадцать километров туда и столько же обратно. Итого семьдесят два километра. Предельная скорость, которую развивал его старенький «москвичок», — сорок километров в час. Почти два часа, около четверти восьмичасового рабочего дня ушли только на дорогу. Есть на четвертом отделении телефон, но — в конторе, а от конторы до зернотока — два километра. Два часа ушло у главного агронома только на дорогу в четвертое отделение и обратно, но ведь он в тот день ездил и в другие отделения, и на элеватор, и (вырвался-таки!) в контрольно-семенную лабораторию. По спидометру вышло без малого триста километров. Делю на сорок. Ого: семь с половиной часов!
Но это далеко не предел. Забегая вперед, скажу, что накануне моего отъезда из совхоза Владимир провел в дороге всю ночь: повез вечером пробы семенного зерна в лабораторию при элеваторе, и на обратном пути заклинило двигатель. Вернулся домой утром.
«В машине спал?» — спросил я. Он только рукой махнул: «Холод был собачий — разве уснешь…»
Итак, жду Владимира к завтраку. Девять утра… Десять… Одиннадцать… Двенадцать…
— Понимаете, — добродушно загудел он с порога. — Опять машина забарахлила, километрах в десяти отсюда. Часа два провозился. Потом смотрю: горючее на нуле! Кое-как дотянул до заправки, а тут еще заправщица куда-то ушла, с полчаса прождал…
Но на второе утро он пришел завтракать к десяти часам, на третье с шумом ворвался в дом и, выбросив вперед руку с часами, победно пробасил:
— Время! Засекайте время!
Было ровно девять.
Прошло еще два или три дня, и он признался мне:
— Оказывается, и в самом деле можно нормально, три раза в день питаться!
— И работа не стоит?
— Вообще-то нет.
— Так, наверное, можно выкраивать время и для того, чтобы посидеть в кабинете, подумать о насущных делах?А вечерком на баяне поиграть. И в кино с женой сходить. И пчёл завести — говорят, очень полезно для здоровья…
И тогда он мне вот что сказал:
— Ну, допустим, я выкроил для всего этого время. Не знаю как, но — допустим! И все равно не уйду домой, пока все другие специалисты и сам директор остаются на работе. Но допустим, если уж так вы хотите, что и все наши специалисты, и сам директор захотят и сумеют выкраивать время для полноценного отдыха. Тогда встает главный вопрос: одобрит ли такую отсебятину районное начальство? Думаю, что вряд ли… — Помолчал, собираясь с мыслями. — …Оно конечно, если бы на центральном отделении опять управляющим был бы Гончаренко, я мог бы туда раз в три дня наведываться. При нем и участковый агроном, и завтоком работали бы как надо. Ну, еще на третьем отделении неплохой управляющий. Да, если бы такие были на всех пяти отделениях, я мог бы и над диссертацией работать. Я ведь в прошлом году в аспирантуру поступил, да все никак не могу к кандидатским экзаменам начать готовиться, — и усмехнулся: — Времени нет.
Из совхоза «Новокиевского» путь мой лежал в Адамовский район. И там, в совхозе «Веселом», мне посчастливилось встретить людей, которые на проблему времени, подобно руководителям «Красной звезды», взглянули по-новому. Главный агроном первым делом завез меня на зерноток. Там почти не было людей: четверо грузчиков — вот и вся рабочая сила. А зерноток был громадный, целина же! Всего в «Веселом» их три, и они за сутки пропускали до тысячи тонн зерна. В соседних совхозах — «Спутнике», «Адамовском», «Буруктальском», имени XIX партсъезда, было занято по 35–40 человек на каждом зернотоку. Своих грузчиков там обычно не хватало — приглашали городских, от семидесяти до ста человек.
«Веселый» же обходился вообще без городских. Там на зернотоках стояли опрокидыватели — несложные механизмы, позволявшие обходиться без грузчиков: бортовые машины одна за другой въезжали задним ходом на такой опрокидыватель и через две-три минуты уже отправлялись назад к комбайнам. И грузчиков не надо, и машин меньше требуется благодаря сокращению простоев.
— Где ж вы опрокидыватели-то раздобыли? — спросил я у главного агронома.
— А где попало: один был, два выменяли в Казахстане, а два на элеваторе напрокат взяли.
Но «Веселый» обходился своими силами не только на зернотоках. В этом совхозе три отделения, и в каждом по одной бригаде. В совхозе имени XIX партсъезда два отделения, но в одном три, а в другом четыре бригады. В обоих совхозах площадь пашни одна и та же — около тридцати тысяч гектаров, а соотношение управляющего персонала в отделениях на тот момент, когда я там находился, было таково: в «Веселом» 12 человек, а в совхозе имени XIX партсъезда — 23, почти вдвое больше. И дело тут не только в экономии по зарплате. Ведь «лишние» 11 человек, бригадиры и их помощники, — это же механизаторы экстра-класса! Значит, в «Веселом» на 11 механизаторов экстра-класса больше занято непосредственно в производстве. В условиях целинного земледелия — по тысяче тонн зерна на каждого! Как раз в тот год в «Буруктальском» на уборочной работало около 50 комбайнеров, командированных из других районов, а «Веселому» предлагали восьмерых, но и тех директор «по-соседски» уступил буруктальцам. Ни одного комбайнера со стороны не работало той осенью в «Веселом», а уборку этот совхоз закончил первым в районе. И вот какой парадокс: в «Веселом» уборку вели 65 комбайнов, а в «Адамовском» — 130, то есть сокращение числа комбайнов позволило только ускорить темпы уборки.
Директор «Веселого» Венедикт Тимофеевич Балабанов средь бела дня сидел за столом и просматривал газеты. Увидев нас с главным агрономом, снял очки, вышел из-за стола нам навстречу. Он и внешне очень походил на курганского Ефремова: большой, грузный, с лысой головой, ястребиным носом и добродушным выражением лица. Снова уселся за стол, предложив и нам удобнее располагаться. И повел неторопливый разговор, будто размышляя вслух.
— …Чем меньше людей в хозяйстве (разумеется, до определенного предела), тем больше каждый сделает. Не верьте тем, кто сетует на нехватку людей. Людей хватает, только надо их хорошо организовать.
— …Нынче в городах нашей области снято с предприятий и послано на уборку около тридцати тысяч человек. Сколько бы они за это время на своем месте сделали!..
— …Вот жатки. Шестиметровых у нас только двадцать штук. В основном четырех-, а есть и трехметровые. Если бы все были шестиметровыми, потребовалось бы в полтора раза меньше комбайнов, а уборочную закончили бы на полмесяца раньше. А какая, в сущности, разница заводу-изготовителю? Немного больше металла потребовалось бы, а механизм тот же. Мелочь оборачивается миллионами: представляете, что значит заканчивать уборку на полмесяца позднее? Хорошо, осень нынче сухая…
Главный агроном «Веселого» рассказал, как весной в первый год работы, не осмотрев как следует массив, он дал команду приступать к севу. И поехал дальше, на другие поля.
А через полчаса к этому полю подъехал директор. Вылез из машины, прошелся взад-вперед и увидел, что кое-где лезет овсюг.
— Кто велел сеять?
— Да главный агроном!
— Ну хорошо, — сказал Венедикт Тимофеевич. — Продолжайте сеять.
— Так овсюг же!
— Не знаю. Агроному виднее. Делайте, как он велел.
И поехал искать главного агронома. От отделения до отделения — десятки километров. Каждое поле — по четыреста да по шестьсот гектаров. А таких полей около полусотни. Полдня носился директор по совхозу, пока не нашел своего главного агронома. Сказал ему про овсюг.
Тот поехал, посмотрел. Верно, лезет. Велел приостановить сев и сперва продисковать поле.
Не проще ли было директору самому сразу отдать необходимые распоряжения? Возможно, Володя Дроздов на месте Венедикта Тимофеевича так бы и поступил. Как не раз поступал при подобных ситуациях в своем совхозе. Но Венедикт Тимофеевич, прогонявшись полдня за своим главным агрономом, тем самым дал понять — и ему, и другим, — что у каждого в хозяйстве строго разграниченные функции: директор — это директор, а главный агроном — это главный агроном. Потратив однажды несколько часов на пустую, казалось бы езду, Венедикт Тимофеевич, как опытный шахматист, который ради выигрыша партии может пожертвовать фигуру, сберег для себя много драгоценного времени в будущем.
Месяца два от Владимира Дроздова не было никаких вестей. И вдруг звонит мне по городскому телефону: в Свердловске оказался проездом в… «Красную звезду»!
— Интересно будет поговорить с вашими героями и поглядеть на все своими глазами…
После этого прошло еще около двух месяцев, и вдруг такое вот письмо:
«Здравствуйте, Владимир Федорович!
Дела у нас в совхозе идут, в основном, неплохо, но самое интересное — это то, что теперь на работу мы все, специалисты во главе с директором, ходим к восьми утра, а в пять вечера — домой.
Конечно, было много споров, сомнений и возражений. И даже сейчас, когда мы уже работаем по-новому, нельзя наверняка сказать, чем все это кончится. Но стараемся, как это ни трудно, укладываться в восьмичасовой рабочий день. Одно несомненно: работать стало интересней.
Гончаренко Виктор Николаевич сейчас управляющий, дела у него в отделении идут хорошо.
Урожайность зерновых в среднем по совхозу составила 17,3 центнера с гектара, хлеба государству сдали аж три плана с гаком (331 процент!), так что себестоимость центнера зерна составила 3 р. 60 к. при плане 5 р. 50 к. План вспашки зяби выполнили. Семена закончили чистить в январе, и потому выговор с меня сняли.