Директор наш вроде бы поумнел после одного разговора на повышенных тонах.
В остальном все нормально: у меня ничего не болит.
Шурка уже большой, ездит со мной в машине по полям».
1.08.68 г.
«У нас все в порядке, 5-7 августа начинаем уборку. Урожай хороший. Отменный урожай выращен в Кувандыкском районе, Авралёва Зинаида Яковлевна сейчас на высоте.
В Оренбурге предложили мне отправиться в поездку по Союзу с 20 августа, но я отказался: уборочная же, самая горячая пора. Позавчера начали косить ячмень. Герои Вашего очерка в «Уральском следопыте» Слава и меньшой Иван Сиюгалеевы с первых дней у нас в героях: скосили по 60 га при норме 22. И у Гончаренко дела идут отлично, урожай у него очень хороший. И у меня с новым директором отношения вполне наладились. Чурбанов вот только серьезно прибаливает. А я о своих болячках уже и думать забыл».
30.01.69 г.
«У нас все хорошо. В 1968 году наш Гайский район сдал государству зерна аж три плана, а один наш совхоз сдал план района. Это, конечно, здорово. Самый высокий урожай на 2 отделении у Гончаренко. Пшеница в среднем дала по 24 центнера с гектара. Лучшим комбайнером совхоза стал Слава Сиюгалеев, в районе работало 137 комбайнов, и он всех опередил.
Два месяца я был за директора, сейчас он вернулся с лечения.
У нас с Машей родился второй сын, назвали Игорем».
Два года не бывал я в «Новокиевском»: с 1966 г. находился на штатной должности в «Уральском следопыте», заведовал отделом бывалых людей, готовил и писал материалы о пламенных революционерах и героях Гражданской и Великой Отечественной войн, а моя сельская тематика была не «в профиле» этого журнала, и лишь в 1969 году мне с большим трудом удалось добиться командировки к Дроздову.
По правде говоря, меня одолевали некоторые сомнения: а все ли так на самом деле, как он пишет мне. Уж больно все гладко. В голове крутились вот эти самые слова: «Так не бывает». И хоть не было у меня оснований подозревать Владимира в каком-либо приукрашивании действительности, я все же решил заранее не сообщать ему о своем приезде и позвонил в совхоз только из райцентра.
— Сможешь приехать за мной? — спросил я.
Ответ мне показался по меньшей мере странным:
— Отчего же нет? Партия — наш рулевой!
Приехал он на «уазе», без водителя. Ну, что рулевой — понятно.
— А почему — партия?
— Так я ведь теперь совхозный парторг, не шутите со мной!
Вот оно что!
— А как агрономическая работа?
— Вопрос не по адресу. Теперь другой главный агроном, с него и спрашивайте агрономическую работу, а мое дело воспитывать политически зрелых трудящихся.
— И нельзя было отказаться?
Он посмотрел на меня этак удивленно:
— Вы ведь, кажется, тоже член партии…
Ну, конечно же, вопрос был глупый: если партия сказала «надо!» — не приведи Бог отказываться. Чревато. И я даже предполагал, что будет дальше: если Дроздова избрали парторгом, значит, вскоре последует назначение его на более высокую должность, нежели должность главного агронома. Директором совхоза? Начальником райсельхозуправления?
Будем посмотреть.
Между прочим, я знал одного человека, который, находясь на достаточно высокой должности — главного энергетика Уральского турбомоторного завода, сумел отказаться, когда ему предложили вступить в партию. А инженерно-технических работников принимали в партию строго ограниченно, это же такая честь, и можно себе представить, какой скандал бы вышел, если бы он просто сказал: «Не хочу вступать в партию!» Или даже: «Не считаю себя достойным». Прогнали бы с должности, это уж как пить дать. И надо было суметь — отказаться вступать в партию и выйти сухим из воды. Но мой отец был умнейшим человеком. Да, это был мой отец. Федор Георгиевич. Потому не с чужих слов расскажу эту презабавнейшую историю.
Я видел уже заполненную анкету, которую отец, вдруг решившись на отчаянный шаг, засунул куда-то подальше. Но что он сделал? Пошел в заводской партком, поблагодарил за доверие и сказал, что считает своего заместителя человеком не менее, а может и более, чем он, Турунтаев, достойным состоять в партии: и институт марксизма-ленинизма в свое время кончил с отличием, и общественную работу обожает, и всегда с людьми. В общем, блестящую характеристику дал своему заму, от которого давно хотел избавиться. Институт марксизма тот действительно кончил, а специалист был никакой. Зато, оказавшись в партии, стал быстро набирать очки: на пенсию выходил, уже будучи главой администрации крупного города, грудь в орденах. А мой отец как был, так и остался главным энергетиком.
— Ну, а как идут вообще совхозные дела под твоим чутким руководством? — спросил я у Дроздова.
— А хорошо идут! — бодро ответил он. — В понедельник начинается уборочная страда, так что ты приехал в самое время.
Был субботний вечер. Канун уборочной страды.
— И тебе, парторгу, понятно, будет не до меня?
— Да почему же? — добродушно прогудел Владимир. — У нас тут есть чудесный уголок: тишайшая заводь и белые лилии по бережкам. Завтра весь управляющий персонал выезжает туда на пикник. И мы с тобой поедем. Весь день будем вместе отдыхать на речке.
— Постой, а уборочная?
Владимир рассмеялся:
— Все в порядке: техника готова, кадры механизаторов подобраны. Пусть люди отдохнут перед напряженной работой.
Пикник в этот воскресный день удался на славу: и поплавали вдоволь, и попели, и водочки, ясное дело, выпили под соленые рыжички. Однако пьяных не было, поздним вечером все чин-чином разъехались-разошлись по домам.
Утром в понедельник комбайны приступили к косовице. А меня ожидали новые огорчения (не скрою, что переход Дроздова «на другую работу» меня весьма и весьма огорчил).
Мне не терпелось взглянуть на «Божьи поля»: как они нынче?
— А никак! — передернул плечами Дроздов. — Одни сорняки на них. На сено списаны.
Вот те на! Я опять не поверил своим ушам. Погодные условия были, по словам Владимира, неплохие: план по зерну с тех полей вполне могли взять, а то и с гаком, если не по двести, то хоть по сотне пудов с гектара.
Грустно было оглядывать поля, на которых вместо пшеницы вырос овсюг.
Владимир надолго замкнулся в себе. Стиснув губы, смотрел только на дорогу перед собой.
— Но почему? — Допытывался я у него. — Ты же прекрасный агроном, Володя!
— Но я не главный агроном и не управляющий отделением, — наконец заговорил он. — Я секретарь партийной организации. Не могу я и политучебу организовывать, и к партийным собраниям готовить материалы, и за каждым полем приглядывать, их у нас знаете сколько, полей! Да и главному агроному за ними не углядеть. В том, что случилось с «Божьими полями», виноваты управляющий этим отделением и участковый агроном — с них и спрос, — тут голос у него неожиданно помягчел: — Между прочим, у нас теперь на трех отделениях из пяти работают опытные, знающие дело управляющие. Вот как раз к одному из них мы сейчас и едем…
По выразительному взгляду и улыбке Владимира я понял, к кому мы едем. Конечно же, к Виктору Никифоровичу Гончаренко.
Это ж надо: такого хлеба в «Новокиевском» совхозе, как в этот раз на полях его отделения, я ни до, ни после не видал. И хотя не всюду пшеница была богатырская, где-то встречалась и низкорослая, но это оттого, что где-то почвы получше, а где-то похуже. Во всяком случае, овсюга нигде не было видно. Когда же зашла речь о «Божьих полях», списанных на сено (они в другом отделении, у другого управляющего), Виктор Никифорович высказал такое суждение:
— Я бы не стал на сено там косить.
— А что же ты стал бы делать? — спросил парторг.
— Подождал бы, пока зерно в колосьях вызреет. Хоть и пять-шесть центнеров, а все же было бы зерно. Да еще солома осталась бы, хорошая, витаминная солома. Владимир Иванович, ну зачем же зерну пропадать! Нехай списано, а оно все же зерно…
Новый главный агроном круто, с разбегу принял у Дроздова дела и уже чувствовал себя уверенно, с людьми разговаривал твердым голосом. Дело как будто знал неплохо, был энергичен. Наметил севообороты. Но уже допустил не одну промашку. Так, одно из лучших полей у Гончаренко — прекрасно вспаханное, чистое от сорняков — определил под рожь, которая в этих местах обычно дает низкие урожаи. Виктор Никифорович пытался доказывать, что так дело не пойдет, что на этом поле надо сеять пшеницу и взять от земли как можно больше. Однако новый главный ответил со всей категоричностью:
— Делайте, как запланировано!
Владимир тут же разыскал главного агронома и на моих глазах деликатно поинтересовался, по каким соображениям такое хорошее поле отводится под рожь. Тот ничего вразумительного сказать в ответ не мог.
— Вы когда-нибудь имели дело с рожью? — спросил у него Дроздов.
— Да пока еще нет… — вынужден был признаться новый главный.
— А Гончаренко сеет ее каждый год, — сказал Дроздов. — Я бы вам посоветовал заложить опыты на небольшом участке, потому как экспериментировать на производственных площадях очень рискованно…
Нет, он все же по-прежнему остался агрономом, Дроздов, хотя и старался не вмешиваться в чужие, не положенные ему по статусу дела. Ничего больше не сказал своему преемнику Владимир — пускай сам улаживает свой конфликт с Гончаренко.
А вскоре, как и можно было предположить, Дроздова «перевели на другую работу» — назначили директором отстающего совхоза.
Вот что он мне сообщил в письме от 4 апреля 1970 г.
«Мой новый совхоз «Передовик» находится в 95 километрах от райцентра. Пока живу один, семью буду перевозить, когда наладится дорога. Когда меня утверждали, то говорили, что совхоз «тяжелый». Пока я еще не успел оглядеться, но несомненно плохо то, что нет никакой связи с райцентром и вообще у нас нет телефонов и нет настоящего света: работает движок, который очень часто выходит из строя.
И техника к севу не готова, надо ехать в Орск за запчастями. Вот такие дела. Говорят, что народ тут здорово пьет, ну с народом мы поработаем. Совхозу всего 9 лет, я — третий директор. Первый запил, второй подрался с секретарем парткома и был выгнан с работы. Что будет дальше — посмотрим».