Четвертого и пятого августа хлестало так, что, казалось, теперь и за неделю валки не обсохнут.
Первый стопроцентно погожий день выдался в субботу 6 сентября. С утра до вечера ярко светило солнце. Асфальт на улицах центральной усадьбы к полудню уже подсох, лишь кое-где голубели блюдечки луж. А в поле было мокро и грязно.
— Если за ночь не помочит, с утра начнем переворачивать валки, а в середине дня попробуем пустить комбайны, — задумчиво проговорил Александр Федорович, вылезая из «уазика», чтобы лишний раз потрогать руками колосья.
— Уже завтра?
— Если валки не успеют просохнуть — будем убирать напрямую пшеницу, которая еще не скошена.
Ночью дождя не случилось, но утро не обещало хорошей погоды: небо было мглистое, сплошной серый полог. Однако к обеду опять щедро засверкало солнце.
Директор сидел в «уазике» во дворе гаража. Дверца распахнута настежь. В руке — переговорная трубка рации, нога — на подножке, во рту — сигарета.
— «Калитка-пять», как дела?
— Молотим! — слышится из трубки бодрый голос управляющего первым отделением.
— А как валки на ста двадцати пяти гектарах?
— Сырые еще. Поднимаем.
— Сколько подъемников на ходу?
— Два.
— Ладно… «Калитка-семь!» Подъемники работают?
— Работают, все в поле.
— Комбайнеры все в сборе?
— Все. Но пока им делать нечего, валки совсем сырые.
— «Калитка-три», ответь первому! Александр Федорович, ты где?
— Еду на второе отделение. Там комбайны стоят.
— Слышал. Может, пока их к Рябцеву отправить?
— Сейчас выясним обстановку.
— «Калитка-восемь!..» «Калитка-восемь!» Яков Исаевич, у тебя овес с горохом готов? Возможно, к тебе сейчас со второго отделения отряд подойдет. Я тоже скоро подъеду, рацию держи включенной. — Подымил в задумчивости, поглядел на небо и подмигнул мне: — Глядишь, четыреста тонн сегодня намолотим, а?..
Вот опять скажут: пионерцам хорошо, у них даже рации есть! Это верно, не во всех хозяйствах были в те годы рации. А если были, то лишь у директора, парторга и у главного инженера. Как в совхозе «Южном» того же Талицкого района, где главному агроному, как мне сказали, рация не полагалась по статусу. Сообразил же кто-то…
— «Калитка-семь», как с подъемом валков?
— Работают пресс-подборщики!
— Ну-ка, съездим поглядим! — приглашающе махнул мне рукой Геннадий Михайлович.
…Резво бежит вдоль валка колесный трактор с пресс-подборщиком. Сырой, прибитый дождем к земле хлебный валок тугой волной взбегает на вращающийся барабан, становится пушистым, легким и снова ложится на стерню позади пресс-подборщика. Мы прошли поперек поля к тем валкам, которые были подняты часа два-три назад.
— Сухие, смотрите-ка! — Геннадий Михайлович, похоже, и сам удивился.
Я ощупал колосья и стебли. И правда, уже почти совсем сухие.
— Можно сюда гнать комбайны, — решил директор. — Когда подъедут, уже без «почти» совсем хорошо будет.
8 сентября: «По области ожидается переменная облачность, местами кратковременные дожди…»
Я проснулся в шесть утра, взглянул в окно, и душа возрадовалась: небо было безоблачное, голубое. И ворона на верхушке высокой сосны посреди поселка не каркала, молча чистила перья.
Директор в своем «уазике» снял с крючка переговорную трубку.
— Александр Федорович, ты где?
— В Чупино. Комбайны выходят.
— «Калитка-пять», как дела?
— Сейчас выходят комбайны.
— «Калитка-семь!»
— Я «Калитка-семь», комбайны в поле!
Весь парк был на ходу. А у Болиевского дождь пылил. Мы подъехали к нему. В кожаной куртке и блестевшей от дождя кожаной же фуражке с высоким околышем управляющий походил на комиссара времен Гражданской войны.
— И как под дождем убирается?
— Привыкли, — пожал плечами Болиевский. — Молотим, как в сухую погоду.
И вдруг:
— «Калитка-один», ответьте третьему!
— Что случилось, Александр Федорович?
— Вяткин по шестьдесят центнеров намолачивает!
— Да ну?!
Быстро стемнело. Комбайны ходят с зажженными фарами, на первой повышенной. По ветровому стеклу скребет «дворник». Временами дождь сыплет по крыше кузова мелкой крупкой, но тут же и прекращается.
Гудят комбайны. Шарят по полю фары грузовых машин.
— Владимир Михалыч, как дела?
— Молотим.
— Все по шестьдесят?
— Так ведь сухо же!
— У вас что, так и не мочило?
— Нет.
Пожалуй, тяжелее всех приходится Болиевскому: опять дождь моросит. Главный агроном уже там.
— «Калитка-один», ответьте третьему! — голос крайне обеспокоенный. — Валки совсем отсырели. Много зерна в полову идет. Надо здесь прекращать работу.
Директор еще на третьем отделении:
— А тут у нас работа идет! Тоже дождик был. Может, и вам погодить останавливаться?
— Потери будут большие, — не соглашается главный агроном. — Поле-то хорошее. Жалко.
Директор тоже продолжает стоять на своем:
— Потом-то потери еще больше могут быть, ведь погода неуправляема, пока улучшения не видно, а вдруг будет хуже! Чем потом хлеб мучить, лучше сейчас с минимальными потерями убрать. — И еще раз повторил: — Пусть и с потерями, но не такими уж страшными. Давайте еще поработаем! — И добавил почти ласково: — Потихоньку.
Главный агроном медлил с ответом. Думал: ведь синоптики хорошей погоды не обещали.
— Ну, посмотрим, — скучным голосом ответил, наконец, Александр Федорович. — Если потери будут расти, все же остановим комбайны.
— Давайте хоть так, — поставил свою директорскую точку Скориков.
В половине десятого на трех отделениях работа приостановилась до утра. Четвертое пока еще держалось.
— Владимир Михалыч, как у тебя комбайны?
— Работают.
— Потери есть?
— Да почти нет.
— Урожайность?
— Пока шестьдесят.
— Ну, давайте потихоньку. Сколько сможете.
В этот день намолотили 532 тонны. И зяби вспахали гектаров триста. И соломы много сволокли.
— Ну, и как настроение? — спросил я у Геннадия Михайловича по дороге в поселок.
— Да ничего, знаете! Вчера было пал духом, а сегодня хоть и дождь, а смотрите, как поработали! Вдвое против вчерашнего. Треть всех зерновых уже убрали, и средняя урожайность идет по сорок три центнера. Можно жить.
Оглядываясь назад и вспоминая сейчас эти два чрезвычайно напряженных дня, которые по всем существующим нормам должны были актироваться, считаться неуборочными, не могу не подчеркнуть, что работа в эти дни на полях племзавода проходила спокойно, не «аврально», без каких бы то ни было из ряда вон выходящих случаев, которые так хорошо ложатся на бумагу и так колоритно смотрелись бы в очерке. Была нормальная, четкая и слаженная работа. Несмотря на дождь. Только дождь и вносил здесь в работу несколько необычный колорит.
И еще — пожалуй, это самое главное: никто ни на кого не давил своим авторитетом — ни директор на главного агронома, ни райком партии на директора, даже районная газета на этот раз помалкивала, не учила пионерцев, как надо убирать хлеб в дождливую погоду.
А к вечеру 9 сентября по всей области дожди прекратились, и для хлеборобов наступила пора великого испытания. Кого погожие денечки не застигли врасплох, у кого техника к этому моменту оказалась на ходу, тот в полной мере использовал эти дарованные природой две недели сухой погоды.
Ну конечно же, в сентябре и в сухую погоду при всем желании невозможно работать на комбайне до трех, четырех часов утра. Уже к полуночи выпадает роса, валки тяжелеют, и сразу начинаются потери. И утром — тоже роса, часов до десяти она не дает подбирать валки. Однажды выдался такой славный вечерок, по всему, не должно было утром быть росы, и вдруг к полуночи — иней! Так что хочешь не хочешь, а при всей технической готовности приходилось укладываться в 14 часов. И уж тут-то половина успеха зависела от четкой, слаженной работы техники. У пионерцев тоже случались поломки, на устранение которых уходило полдня. Например, когда летела коробка передач. Она у тогдашних комбайнов (изготовлявшихся, как и все, что не относилось к «оборонке», по остаточному принципу) находилась к тому же в очень неудобном месте, в самом низу комбайна, и весила столько, что втроем — сам комбайнер, сварщик и слесарь — с великими трудами вытаскивали ее на свет Божий, чтобы отремонтировать, а затем так же долго и трудно устанавливали на место.
Но когда «полетела» такая коробка передач на комбайне Виктора Елохина, сварщик и слесарь были заняты ремонтом другого комбайна и только часа через два поспешили на помощь Елохину. А тот уже вылезал из-под комбайна! Сам вытащил, отремонтировал и поставил на место коробку передач!
— Да как ты умудрился? — спросили опешившие «помощники».
— С отчаяния, — ответил Виктор Александрович. — Сил не было смотреть, как другие молотят, а мой даже не ремонтируется…
Тяжелая выдалась осень, очень тяжелая. Однако пионерцы одними из первых (в области!) завершили уборочную, собрав в среднем по 37 с половиной центнеров зерна, и по урожайности вышли на первое место в своем главке, где 90 племзаводов, разбросанных по всей стране, включая Кубань.
Невольно приходит мысль: а могли бы и другие хозяйства Талицкого района работать, как «Пионер»? Пускай для начала не все, а хотя бы некоторые? Чего им для этого не хватает?
Вот как ответил на мой вопрос первый секретарь Талицкого райкома партии В.В. Малышкин:
— «Пионер» в своем развитии ушел на несколько лет вперед. Это завтрашний день нашего села, его будущее, которое уже сегодня у нас перед глазами. Другие хозяйства на «Пионер» поглядывают и в меру возможностей стараются за ним поспевать. Добрая половина колхозов и совхозов района по целому ряду показателей почти не уступают ему. Посмотрите, какая в колхозе имени Восьмого марта культура земледелия, как четко отлажен там производственный процесс! Возьмите колхоз «Путь к коммунизму», имени XXII партсъезда, имени Куйбышева, «Большевик», совхозы «Буткинский», «Южный», «Балаирский». Дайте-ка им полную норму минеральных удобрений, да техники чуть побольше, да еще кой-чего самого необходимого… Ведь что получается? Племзавод обеспечен кормами, можно сказать, в достатке. На килограмм мяса расходует в полтора раза меньше кормовых единиц, чем другие хозяйства: те по семь, а этот пять. Чувствуете? Кто победнее, расходует больше, а получает меньше. Разумный хозяин никогда не держал трех бычков, если досыта мог кормить только двух. Те корма, которые в «Пионере» идут на привесы, в других хозяйствах в значительной мере расходуются на поддержание жизни животных, перегоняются не в мясо и молоко, а в навоз. Чтобы довести бычка до сдаточного веса при малых кормах, его надо держать на откорме два года. Вместо пятнадцати — шестнадцати месяцев. Будь кормов побольше, теми же силами, в тех же помещениях можно было бы за более короткое время откармливать не двух бычков, а трех…