— Сегодня подымем флаг! — торжественно провозгласил он. — Вчера девяносто гектаров засеяли, до часу ночи в поле были. Осталось всего двадцать гектаров, так что сегодня закончим.
Вот так: неожиданные обстоятельства не позволили Михайлову отсеяться в ранние сроки. Значит, и уборочная будет отброшена на сентябрь?
1981 г., лето
Только отсеялись — пришло время заготавливать корма. И тут наш флагман опять всех удивил: за какие-нибудь две недели «Пионер уже выполнил годовой план по сену. А в последующие три недели — еще один. Хотя и многие другие хозяйства, включая колхоз имени Восьмого марта, тоже не ударили лицом в грязь: тоже в достатке заготовили сена.
Но еще не кончился сенокос, а обветренные, коричневые от загара лица хлеборобов уже начали озабоченно хмуриться: мало, совсем мало было дождей! В одном месте ливанет как из ведра, в другом едва покапает. Да и ливни — только шуму много, а влаги — чуть-чуть. И вот уже слышишь: там поджало хлеба, в другом месте поджало…
1981 г., осень
Необычно рано для здешних мест поспели в тот год зерновые. Уже 5 августа на полях «Пионера» начали напрямую косить горох и ячмень.
— Богом данный нам год! — сказал мне Геннадий Михайлович Скобликов.
Надо оговориться: конечно же, тем, у кого сильно прижало засухой хлеба, радоваться не приходилось. Но «Пионер» и нынче с урожаем.
— Двадцать второго августа уберем зерновые, а к пятнадцатому сентября вспашем зябь, — пообещал Скобликов.
В том году из-за майского снегопада многие хозяйства завершили сев поздно, но этот вынужденный эксперимент не внес ясности. У Михайлова ранние посевы все же показали себя лучше поздних. Даже позднеспелый сорт ячменя «Луч» нынче поспел в августе. Однако же в «Пионере» главным образом поздние посевы дали отличные результаты.
Вот и пойми тут… А впрочем, все ясно как день: в каждом хозяйстве специалисты должны сами решать такие вопросы.
Из машины по рации Александр Федорович спрашивает управляющего Болиевского, что у него на «двадцати трех гектарах».
В ответ — сплошное ликование:
— Восемьдесят четыре тонны!
Александр Федорович довольно усмехается:
— Ну, хорошо…
По 37 центнеров с гектара при влажности 22 процента — можно быть вполне довольным.
Выходим из машины. Лежит в валках «Красноуфимский-95». Рядом еще одно поле. Тот же ячмень, но еще не скошен. Оба — поздних сроков.
— Эти два массива у нас были самые заовсюженные, — заметил Александр Федорович.
Пытаюсь высмотреть кулижку овсюга, не блеснет ли где-нибудь на солнце. Нет, не видно даже отдельных метелок. У Александра Федоровича глаз наметанный — нашел:
— Есть, но мало. Практически чистое поле.
Подошел управляющий Слезко, сказал свое слово:
— Хоть сухой год, хоть дождливый, а поздний посев в наших условиях все же предпочтительнее!
Немного помолчав, Александр Федорович пояснил мне:
— Поздний посев оправдывает себя, когда он проводится в последней пятидневке мая, потому что тогда зерновые во время кущения попадают под дожди. В наших местах — почти всегда.
— Но в какой-то год может и не случиться благодатного дождя? — спросил я у Матюнина.
— Риск есть, — покивал Александр Федорович. — Поэтому для страховки мы сеем и в ранние сроки, но обязательно на самых чистых полях. Ведь дело не только в том, чтобы выдерживать сроки. При позднем севе необходима особенно тщательная подготовка почвы, надо вовремя и хорошо закрыть влагу. Если к моменту сева в почве не будет нужной влаги, после никакой благодатный дождь не выправит положения.
Эта встреча произошла случайно: Матюнин по моей просьбе подбросил меня до Белой Елани, и как раз в тот момент, когда мы подъезжали к воротам колхозного гаража, навстречу вырулил «УАЗ» Михайлова. Еще минута, и Владимира Васильевича мы только бы и видели. А уж коли два соседа встретились, как не посидеть на завалинке, не поинтересоваться делами друг друга, ведь только по газетным сводкам да по разносам на разных совещаниях и знают агрономы, что делается в других хозяйствах: у каждого свои заботы. Ну, а коли уж встретились…
Они почти ровесники, Михайлову тридцать пять, Матюнин на три года помоложе. Оба пришли в свои хозяйства агрономами в семьдесят третьем году, Михайлов сразу главным, а Матюнин два года работал участковым агрономом.
— Ну, как молотишь? — первым делом, понятно, поинтересовался Матюнин.
Михайлов только махнул рукой:
— Какое молотишь! Позавчера такой дожжина ливанул — уж так помочило, так помочило мне валки. Почти нисколько не убрали! Такой дожжина был…
— А у нас сухо.
— Вот и возьми — соседи!
— Ну, так ты сколько все же?
— Говорю: почти ничего! Двадцать га ячменя да тридцать гороха. Да еще овса семнадцать.
— А рожь была у тебя?
— Слезы: пятьдесят три га всего. Скошено, правда, порядком… Они у меня как на вожжах, комбайнеры, только и ждут сигнала, торопят. Как на вожжах держу их…
— Вчера из-за росы мы поздно начали, вроде толком и не молотили, а двести восемьдесят гектаров ухнули. Транспорта вот не хватает на элеватор возить.
— Тебе-то не хватает? Побойся Бога!
— Так двадцать пять комбайнов, шутка ли!
— Ужас, а? Двадцать пять только молотят? У нас всего-то одиннадцать.
— Нынче много напрямую косим.
— Нет, у меня почти все раздельно.
— Вчера было шестнадцать самосвалов на отвозке зерна, нынче еще три добавили да четыре трактора.
— Ужас, а? Сколько техники, и — не хватает! Рожь-то у тебя как?
— По тридцать два. По парам — почти по сорок.
— Ну, конечно! А у нас паров-то нет, по двадцать центнеров только и получили. Паров-то у нас нет… Оставил нынче шестьдесят га, а тут бумага пришла — под копирку всем одно и то же: засеять за счет паров шестьдесят гектаров пшеницей. Вот и возьми! Сами себе подножку ставим. Я третью весну с сорняками воюю — ничего не могу с ними поделать: холодно, нисколько не прорастают. А без паров и вовсе зарез. Сами себе подножку ставим…
— Ну, как это без паров! Не представляю…
— А вот так: берут тебя за горло — и как хошь, так и вертись! А вы, значит, уже сдаете зерно государству?
— Подрабатывать его еще надо. Сдавать, так уж сортовым. Подрабатываем, тогда и везем на элеватор. Полплана уже сдали.
— Ну конечно, нынче наше зерно может на семена пойти. В те районы, где неурожай. Я вот тоже решил сдавать зерно так, чтоб уж готовые семена были. Чтоб не ругали тебя потом агрономы, хоть на семенах и не будет написано, из какого хозяйства они прибыли. Сегодня мне мой председатель, Анатолий Романыч: «А как дожж зарядит, что делать будешь?» — Я говорю: «Неподработанное все равно не повезу!..»
Из «пионерской» машины донеслось: «Калитка-три!..» «Калитка-три», ответь шестому!..»
— Что-то уж больно взволнованный голос у моего Вяткина… — улыбнулся Александр Федорович, а переговорив по рации, заторопился к себе: — На четвертом отделении забили все склады зерном, здорово нынче молотят!
А мы с Михайловым отправились в поле. Во второй бригаде валки ячменя уже совсем подсохли. Августовское солнце палило вовсю, такой жары, пожалуй, и в июле не было.
Через неделю с небольшим «Уральский рабочий» вышел с крупной, во всю первую полосу, шапкой: «Впервые на Среднем Урале! Колхоз имени Калинина Пышминского района и племзавод «Пионер» Талицкого района завершили уборку зерновых за двенадцать дней!»
В областной прессе ничего не сообщалось об успехах земледельцев колхоза имени Восьмого марта. А между тем колхоз этот закончил уборку всего на день позднее «Пионера». Почти все зерно, сданное этими хозяйствами государству, было принято сортовым.
И моя совесть была спокойна оттого, что я не обманул обкомовскую даму, с подачи которой стал в Талицком районе как бы своим человеком. Хоть и не написал о «пионерском» Дворце культуры, зато, положа руку на сердце, могу сказать, что мои очерки о людях «Пионера» и колхоза имени Восьмого марта были, что называется, насквозь положительными. И не могло быть иначе, ибо я встретил там людей, которые душой болели за свое дело, — как простые труженики, так и руководители этих хозяйств. День за днем общаясь с этими людьми, наблюдая за их слаженной, хорошо организованной работой в самые напряженные дни уборочной, я думал о том, что напрасно, по крайней мере, во многом напрасно хлеборобы сетуют на капризный уральский климат. При должной организации труда, наверное, в любой год можно было бы не «спасать урожай», а убирать его вовремя и без потерь. Ну ладно, пускай с минимальными потерями, но все же вовремя!
С «Пионером» все ясно — у него «богатый дядюшка главк». Но ведь колхоз-то Восьмого марта, несравнимо более бедный по технической вооруженности, из года в год буквально наступает ему на пятки и даже в 1978 году, вырастив рекордный урожай, сумел убрать его весь и почти без потерь.
Весной следующего, 1982 года земля поспела необычно рано, в конце апреля. Дружно приступили хозяйства к посевной и только взяли разгон, как в начале мая ударили сильные заморозки. Днем жара, ночью минусовая температура. Дня на три отпустило, а далее и вовсе холода начались. К утру трава белела от инея, а однажды так приморозило, что листья на деревьях скукожились и отвердели, капустная рассада вся погибла, повыбило помидоры в теплицах. В самом конце мая еще на пару дней отпустило, и снова похолодало. За весь месяц не выпало ни единого дождя, и там, где плохо закрыли влагу, запасы ее в почве к концу мая приблизились к нулевой отметке. Лето, как и в предыдущем году, выдалось жаркое, сухое, а к моменту созревания хлебов пошли затяжные дожди. Однако с конца августа опять установилась солнечная погода с теплыми, даже жаркими днями, словно бы вновь вернулось лето.
«Пионер» закончил уборку 6 сентября, а колхоз имени Восьмого марта даже на сутки раньше. По урожайности зерновых колхоз повторил свой рекорд 1978 года, когда зерновые по всей области удались как никогда, а во многих хозяйствах Талицкого района первые намолоты были вообще на удивление — по 50 и по 60 центнеров с гектара. Однако многие хозяйства области тогда, в 78-м году, только успели приступить к уборке, как пошли дожди, а в первых числах октября выпал глубокий снег, под которым оказался почти весь урожай того года. И до первых чисел ноября хлеборобы спасали то, что можно было спасти: вручную, вилами вытягивали из-под снега тучные, заледеневшие валки, по которым, увязая в снежно-земляном месиве, буксируемые тракторами, ползли комбайны. Уж сколько там намолачивали зерна, какого качества и какой стоимостью оно оборачивалось… А сколько хлеба вообще никак не сумели обмолотить и весной сжигали валки, освобождая поля для нового урожая посева.