Часа в четыре вечера небо наполовину очистилось от туч, засверкало солнышко, и уже часов в шесть комбайны приступили к работе. Только разогнались, как опять небо потемнело, послышались громовые раскаты. Но грозовые тучи прошли мимо, и комбайны продолжали работать.
Из ворот зерносклада вывернул «ЗИЛ». В двухместной кабине один пассажир. Толя Сбродов. Я подсел к нему, и мы поехали в поле. Толя был в новой курточке — с 26 августа всех помощников сняли с комбайнов, и они слоняются по селу как неприкаянные.
В трудовом законодательстве был такой пункт: подростков, не достигших 18 лет, запрещается допускать к работе, связанной с подъемом тяжестей свыше… десяти фунтов! Вот как! Фунтовых гирь уже давно и в помине нет, и мало кто знает сейчас, сколько он, этот фунт, весит, но поди ж ты, поросшие мхом пункты закона все еще действуют.
Но все-таки — почему именно фунты? А вот почему. Когда кончилась Гражданская война, когда кончился голодный 1921 год, в стране было много больных и ослабевших детей. И мерой веса тогда был фунт — 409,5 грамма. 4 килограмма 95 граммов — такова тяжесть, которую по новому советскому закону могли поднимать тогдашние подростки. Для того времени — правильный закон.
Однако современные подростки-акселераты без труда могут выжимать одой рукой двухпудовую гирю (32 килограмма), да не по одному разу подряд. Они буквально изнывают оттого, что не находят применения своим ищущим выхода силе и энергии («А я не устаю!»).
Когда мы приехали в поле, Толя выскочил из кабины и кинулся, перепрыгивая через валки, к комбайну Стафеева. Вот он взбежал по лесенке и нырнул в кабину. Вот его красная курточка опять мелькнула на мостике. Спрыгнув на землю, Толя подбежал к копнителю и дернул за проволоку. Копнитель раскрылся, а Толя опять взбежал на мостик. Немного погодя смотрю: «Семерка» продолжает двигаться вперед, молотит себе и молотит, а Стафеев разгуливает по полю, разминает ноги.
Зато давно уже стоит в сторонке комбайн Славы Викулова. Не выдержал парень, пошел молотить на второй повышенной. Допрыгался.
Остальные комбайны ходят на самой малой скорости, и в этой их медлительности есть какая-то особая красота и основательность.
— Говорил ведь ему: держи первую пониженную! При такой сырости разве можно! Не послушал!.. — сокрушался Стафеев.
В этот вечер не было росы, и комбайны настроились работать хоть до утра, во всяком случае, поле «За бором» решили закончить. Вот только два комбайна — Смирнягина и Гайнова — стоят на обочине. Ремонтируются.
— Были б у них помощники, давно уж молотили бы, — посетовал бригадир Изюров. — Маются в одиночку. Самое простое дело: подать-принести инструмент, что-нибудь подержать, а сколько времени теряет комбайнер, если сам все это делает, да и не все сделаешь двумя-то руками…
Крестьянников с пятнадцати лет работал помощником комбайнера.
— А вы со скольки? — спросил я Изюрова.
— С четырнадцати. Молотобойцем.
Интересно, куда смотрел инженер по технике безопасности? И обком профсоюза…
А Смирнягин и Гайнов в этот вечер так и не приступили к работе.
В одиннадцать часов пошел дождь.
Тридцать пять гектаров валков овса остались неподобранными.
Но вот сенсация: наш дебютант Андрей Рычков на своей «Ниве» с арбами намолотил за неделю чуть меньше занявшего первое место Шабалина и гораздо больше Гайнова. И на следующей неделе продолжал победное шествие. А 5 сентября в честь Рычкова был поднят флаг: всех больше намолотил!
Нет, арб ему не добавили. Анатолий Михайлович нашел другой, очень простой и остроумный выход из положения. Недалеко от животноводческих ферм было поле ячменя, на него и перевели Рычкова. Вторую неделю он крутился на этом поле один со своими арбами. Пока «наколачивал» одну, трактор успевал отвезти другую к фермам, разгрузить и вернуться назад. И теперь, когда не стало объективных причин простоев, Андрей показал, на что способен.
Между прочим, профессию комбайнера он освоил еще до армии, когда подростком работал помощником. А комбайнером стал сразу после армии.
Поздним вечером я зашел на весовую при зерноскладе, где обычно после работы, прежде чем разойтись по домам, собираются комбайнеры, чтобы узнать, кто сколько в этот день наработал.
У двери на скамейке сидел мрачный, не похожий на себя Стафеев.
— Как дела, Виктор?
— А всё, хана! — махнул он рукой. — Вал барабана переломился и одним концом, как дубиной, стал бить по чему попало. С правой стороны все шкивы — напрочь.
На другой день я посмотрел. И правда: словно железной дубиной лупили по комбайну.
— Ну что ж, отдадим в капитальный ремонт, и сколько-то еще поработает, — сказал мне главный инженер.
Только думается, что после нового капитального из ворот «Сельхозтехники» выйдет уже не стафеевская «Семерка», а какой-то другой комбайн, на котором, может быть, не останется ни одного «своего» узла. Такой капитальный ремонт стоит очень дорого. Производительность комбайна после него будет невысокой. Оправдаются ли средства, которые колхоз затратит на новое латание дыр?
И уж ничем не будет оправдано, если такой классный комбайнер, как Стафеев, еще два года будет работать на комбайне со столь низким коэффициентом полезного действия. Это же двойная расточительность! Не дешевле ли сразу купить новый комбайн, а эту изуродованную «консервную банку» — на металлолом? Нельзя: срок не вышел! И «Сельхозтехнике» план по прибыли надо выполнять, а со стафеевского комбайна она славный навар может поиметь. Навар, который пойдет в казну государства, которое, как известно, в те времена оплачивало отнюдь не рублями, а долларами купленное за бугром, не добранное на наших полях фуражное зерно.
Но — нельзя списывать консервную банку: срок не вышел. Пущай работает!
7 сентября погода продолжала радовать хлеборобов: солнце, теплынь. Ряд хозяйств вплотную подошли к финишу. «Пионер» должен немедленно отправить 15 высвободившихся комбайнов в «Рассвет» и 8 — в «Пановский».Туда же, в «Пановский», днем позже отправит свои комбайны на помощь соседу и «мой» колхоз.
Прекрасный вечер. Солнце садится за лес. Ему на смену в чистом розовато-голубом небе возникает огромная оранжевая луна.
— Славно сегодня поработали! — радуется Крестьянников. — Еще три-четыре таких дня, и выкопаем весь картофель.
А зерновых осталось на несколько часов работы. Можно бы и сегодня закончить, но комбайнеры выложились до предела, убирая последнее большое поле пшеницы.
— Пускай сегодня мужики отдохнут, помоются в бане, — решили председатель с главным агрономом. — Завтра до обеда подчистят остатки, сейчас уж что — погода установилась…
А утром, часов в семь, я проснулся от шума во дворе. Глянул в окно: мать моя, дождь, да какой!
На крыльце конторы стоял весь мокрёхонький Никулин, главный агроном, ждал секретаршу, которая должна была подойти с ключом от двери.
— Жаль, говорю, немного не кончили…
А улыбка на лице агронома самая что ни на есть довольнешенькая.
— Да кончили, все подчистую кончили! Ночью вскочили как по тревоге и — в поле! До четырех утра молотили. Все до колоска убрали!
Оказывается, около полуночи из района сообщили, что надвигается дождь.
Итак, «мой» колхоз убрал зерновые за 22 дня, из которых больше половины были «нерабочими». Значит, можно? Можно, можно, вот только…
По правде говоря, колхоз мог и еще раньше убрать в этом году все зерновые. Оглядываясь назад, перебирая в памяти отдельные эпизоды, мы с Анатолием Михайловичем пришли именно к такому выводу.
Например, Стафеев спокойно намолотил бы на тысячу, а то и на полторы тысячи центнеров больше, если бы его «Семерку» зимой путем отремонтировали и проверили на прочность имеющимися в «Сельхозтехнике» приборами. И Слава Викулов в два раза больше мог намолотить, если бы его комбайн тоже путём отремонтировали в «Сельхозтехнике». Если бы арбы для рычковской «Нивы» пришли с завода вовремя, к началу уборки, а не в декабре. Если бы Гайнов не потерял целый день на ремонте. Если бы помощников не прогнали с комбайнов раньше времени…
Сколько этих «если бы», которых могло и не быть!
Но одно «если бы» врезалось в память особенно крепко и наверняка будет помниться всю оставшуюся жизнь. Случилось это в один из немногих погожих дней.
Итак, в один прелестный солнечный денек в Талицкий район пожаловал первый секретарь Свердловского обкома партии Борис Николаевич Ельцин. Приехал затем, чтобы вручить переходящее Красное знамя лучшей животноводческой ферме. И вручил, в торжественной обстановке. Животноводы были довольны. Все хорошо. И вполне понятно, что если Первый оказался в сельском районе во время уборки и если встретился и поговорил о делах насущных с животноводами, то как не встретиться, не поговорить о столь же насущных делах и с хлеборобами. Хотя хлеборобы и не удостоились переходящего Красного знамени. Но ведь воистину героически вели они эту невероятно трудную уборочную! А может, эта встреча и в обязательном порядке была предусмотрена протоколом — не знаю. Но одно несомненно: такая встреча должна была состояться, и она состоялась. Только вот в самом начале небольшая заминочка вышла.
Именно в этот день все комбайны были сосредоточены на большом, очень урожайном поле «У Захаровки». Отличное место! Я видел это поле и могу себе представить, какое великолепное зрелище предстало бы глазам Первого, когда вся армада, все двенадцать комбайнов с победным ревом в нужный момент закрутились бы каруселью под голубыми небесами, среди отливающего золотом пшеничного моря…
Ну все, кажется, продумал Анатолий Михайлович, вот только, видно, в хлопотах упустил одну мелочишку. Дело в том, что дорога на это самое поле «У Захаровки», на одном ее участке, на спуске, после дождей становится, мягко говоря, неудобной для проезда. Когда накануне этого знаменательного дня армада делала туда марш-бросок (не для встречи с Первым, а чтобы хлеб убирать), комбайны протаскивались через гибельное место трактором. И потому в последний момент место встречи пришлось изменить. Решено было — в райкоме ли, а может, и в обкоме, не знаю — срочно перебазировать всю армаду комбайнов обратно к центральной усадьбе, на ближнее поле. Успели вовремя, лишь один комбайн не удалось протащить, и он остался стоять в залитой густой грязью колдобине.