– Что случилось с вами, Николя?
– Случилось то намного ранее, – глубокомысленно заметил Николя, улыбаясь.
Настенька спустилась с помощью Николя на землю и по выражению его лица поняла, что сейчас произойдет, как понимает любая женщина, что ее любимый, наконец, решился сделать ей предложение руки и сердца. Да, Настенька правильно поняла намерение Николя, хотя он только сейчас решился ей сделать предложение, и стоял перед ней, не отрывая влюбленного взгляда, покрасневший от волнения.
– Настенька… – произнес он и замолчал.
– Что, Николя? – Сердце Настеньки быстро забилось, она не двигалась, ожидая его предложения.
Однако Николя молчал, набирался храбрости. Наконец, через минуты три он встал на колени перед ней и радостно вскричал, поднимая руки кверху к ней:
– Настенька! Dieu, mon ami, ma chere, я вас люблю! Да, люблю!
У Настеньки закружилась голова от счастья. Она гладила Николя по голове и молчала, не зная, что сказать.
А Николя продолжал стоять перед ней на коленях и восторженно смотреть на ее лицо.
– Я… я люблю вас!! – ликующе вскричал он, обнимая ноги Настеньки. – Будьте моей супругой! Excellente amie, моя любимая Настенька, я вас люблю!!
Настенька, наконец, решилась ответить ему:
– Vreiment, cher ami?
– Да-да!! Я вас люблю! Я хочу быть вашим мужем!!
Настенька наклонилась к Николя и тихо ответила ему:
– Я… я согласна, Николя…
Николя вскочил, весь покрасневший от волнения, поднял Настеньку на руки и закружил. Потом через минуты три он опустил ее на землю, продолжая держать в объятиях, и поцеловал в губы. Настенька вздрогнула от наслаждения.
– Но почему именно я? – тихо спросила она.
– Как почему? Ma foi, ma chere… Потому, что именно вы, Настенька, мне нравитесь! – признался Николя. – Потому, что вы – моя любовь!
– Да?
– Но вы не ответили на мое предложение! – воскликнул Николя.
– Я… я… я подумаю… – ответила Настенька, хотя горела от нетерпения сказать, что она, конечно, рада такому супругу, как Николя.
– Что, ma chere? Я не понимаю… Oui, oui, je suis incapable… Я не в состоянии понять сейчас вас!
– Николя…
– Вы мне отказываете?! – воскликнул Николя, отходя от Настеньки на шаг назад.
Настенька не выдержала и со слезами ответила:
– Я… я тоже люблю вас, Николя!
– Да?
– Да! И я буду вашей женой, Николя!
– Но почему же вы плачете?
– Это слезы радости. Николя, je vous aime.
Солнечные лучи, проскользнув сквозь березы и липы, озарили лица влюбленных.
Вдали пел соловей. Повеяло свежим ветерком. Волосы Николя чуть поднялись. Молодые люди стояли, прижавшись друг к другу. Так они простояли минут пять, а их кони послушно находились возле них.
Наконец, Настенька опомнилась:
– Ой, Николя, нам надо идти.
– Зачем? Вам здесь плохо?
– Нет… Всё здесь прекрасно, я люблю лес, природу, но нас могут искать.
– Искать? Когда я рядом?
– Нам надо домой, – настаивала на своем Настенька.
– Исполняю вашу просьбу, mon ami, ma chere, – кивнул головой Николя, после чего они сели на коней и поскакали к дому графа Воронцова.
Николя и Настеньку обвенчали через два месяца. Они стали жить в доме графа, хотя генерал Прохоров настаивал, чтобы молодые супруги жили в его доме. Настенька была счастлива, каждый день ожидала прихода мужа с большим нетерпением. Они иногда ходили на балы, принимали у себя гостей из света. Но Николя все больше сторонился частых балов, приемов, предпочитая заниматься чтением книг, разговорами с молодой женой, конными прогулками вместе с ней.
…-Да, ваше благородие, правильно вы сие говорите-с, – произнес фельдфебель Тимофей, высокого роста, грузный человек лет шестидесяти, весь седой, с вытянутым лицом. Он сидел на сене напротив капитана Николя Воронцова. – Но нам остались лишь одни воспоминания о высшем обществе!
Николя возразил:
– Однако, Тимофей! Право, я не уверен, что нам остались одни воспоминания. Мы еще живы и в силах…
– Помилуйте, граф! – оборвал Николя Тимофей. – Какие у нас силы?.. Ой, скоро вот нас расстреляют красные и конец нам…
Наступила долгая гнетущая пауза.
Николя поморщился, не желая хоть на миг думать о красноармейцах, захвативших его и фельдфебеля Тимофея в плен. Отряд капитана Николя Воронцова окружили превосходящие его силы красноармейцев. Бой длился долгий, силы белых таяли, патроны были на исходе, что сильно беспокоило Николя. В конце концов после несколько дней нескончаемого боя Николя захватили в плен вместе с его фельдфебелем. Только они и остались в живых. Теперь Николя и Тимофей сидели запертыми в сарае, ожидая расстрела. Подмоги ждать Николя было неоткуда – белогвардейцы находились вдалеке и вряд ли знали, что отряд Воронцова уничтожен. Оставалась слабая надежда на побег, но Николя очень ослаб после боя, к тому же сильно болела голова. Когда Николя и Тимофея окружили красноармейцы, кто-то сзади сильно ударил прикладом по голове Николя.
Молчание прервал Николя:
– Как вы думаете, Тимофей, когда нас расстреляют?
Тимофей поскучнел:
– Ох, ваше благородие… Я… я даже не хочу о том думать.
– А надо бы! Хотя… хотя что еще нас ждет? – задумчиво произнес Николя. – Жизнь на чужбине без родины, побег из России? Или жизнь вместе с дураками и ворами?
– Ой, ваше благородие, жить с дураками и ворами, думаю, страшнее смерти, – признался Тимофей, вздыхая.
– Да еще нехристями, – добавил Николя. – Нет сейчас прежней России!
Тимофей поспешно перекрестился.
Николя помрачнел, вздохнул и продолжил:
– Я воевал, делал, что мог… Как и многие со мной!.. Теперь Россия в руках неграмотных батраков, воров, лапотников!
Дверь в сарай резко распахнулась, вошли двое красноармейцев.
– А ну встать, Воронцов! – скомандовал один из красноармейцев.
Николя медленно поднялся.
– На выход!
Глава 9Допрос
В хате сидел за деревянным столом небритый человек в черной кожаной гимнастерке и кожаной фуражке. Грубое, морщинистое отечное лицо, красный мясистый нос, взъерошенные светлые волосы, злые прищуренные серые глаза произвели очень неприятное впечатление на Николя, когда он вошел в хату и увидел этого человека в кожанке.
Николя стоял со связанными руками.
Человек в кожанке что-то быстро писал, куря. На столе лежал маузер. Рядом стояли двое красноармейцев, которые привели на допрос Николя. Николя ожидал, что к нему обратятся с вопросами, но человек в кожанке молчал, продолжал писать.
«Гм, делает вид, что не замечает меня, – подумал Николя, – ладно, будем тоже делать вид, что мы не расстроены, спокойны и очень уверены в себе!»
Так в молчании прошло минут пять. Наконец, человек в кожанке поднял голову:
– Ах, привели белого? Н-ну?
– Что значит «ну»? – спросил Николя.
– Ну, каково тебе в сарае?
– Во-первых, попрошу мне не тыкать, а…
– А во-вторых, – перебил Николя человек в кожанке, вставая и грозя маузером, – хочу тебе сказать: здесь теперь мы хозяева! Мы теперь командуем буржуями!
– Именно из-за этого меня привели сюда?
– Нет, не только из-за этого. – Человек в кожанке сел, пристально глядя на Николя. – Знаешь, кто я?
– Нет. И знать не хочу.
– Только ты не груби! Не груби. Я комиссар Щеглов. Звать можешь меня Иваном Дмитричем.
Николя молчал.
– Ну, чего молчишь?
– А что я должен делать? Хотя бы сесть предложили.
– Сесть? – Щеглов захохотал. – А ты и так в сарае у меня сидишь.
Двое молодых красноармейцев тоже захохотали.
– Итак, как тебя зовут?
– Вы же знаете.
– Черт, как тебя зовут?
– Николя.
Щеглов поморщился:
– Фу, хватит нам ваших французских имен и французских словечек, господа буржуи!
Как по-русски тебя звали?
Николя удивился:
– Звали или зовут?
– Именно – звали, поскольку тебя скоро повесят. Нет, веревки нет, тебя расстреляют.
– Enfin… C’ est le mot.
– Чё ты мне бормочешь по-французски? – процедил сквозь зубы Щеглов. – Чай, не барышня я. О любви лепетать!
Двое красноармейцев захохотали.
– Ну, отвечай, как тебя зовут!
– Николай Воронцов.
– Может, сразу его в расход, Иван Дмитриевич? – предложил один из красноармейцев.
– Нет, пока нет.
– Кто был никем, тот встанет всем, – тихо напел известные слова революционной песни Николя.
– Да! Именно так! – победно провозгласил Щеглов, сверкая глазами. – Мы победим!
– Кто был нулем, останется нулем, – уточнил Николя, стараясь не смотреть на злое лицо комиссара.
– Что-о?! Да ты что себе позволяешь?!
– Как может нуль стать кем-то? Нуль, помноженный на тот же нуль, будет нуль. А вы в своем гимне идиотов…
Никогда еще в жизни не слышал Николя такого бешеного рева. Щеглов выпучил глаза так, что они, казалось, вот-вот вылезут из орбит, и покраснел:
– Молчать!! Убью!! – Он поднял маузер со стола, взвел курок, целясь в Николя.
– Ну, пли… – подсказал Николя, бесстрашно улыбаясь комиссару.
– А ты вроде не боишься?!
– Да, вуаля… Je m’ en fiohe.
Щеглов еле сдержался, чтобы не выстрелить в Николя. Руки Щеглова тряслись, но через минуту он совладал с собой, опустил маузер и сел.
– По-французски изволишь балакать? Чего сказал-то, буржуин?
– Стреляйте, мне наплевать.
– Да ну? – Щеглов порывисто вскочил с маузером, но потом остыл, сел. – Эх, белая гвардия! Вас всех мы уничтожим! Пришло наше время!
После короткой паузы Николя спросил комиссара со скрытой иронией в голосе:
– А как вы понимаете слова «В борьбе за это»?
– Не понял.
– Ну, ваши красные поют везде, что они умрут, как один, в борьбе за это.
– Да! – Щеглов поднялся, посветлел, поднял голову, пытаясь напеть известные слова песни, что получилось у него совсем плохо, даже отдаленно похоже на пение не было, что чуть рассмешило красноармейцев: – И все умрем в борьбе за это!