он и дух были более чем неофициальные. Темы семинаров варьировались вокруг грузинской словесности. Из Киева приезжали Павло Мовчан, Вадим Скуратовский, из Таллина — Аксель Тамм, из Казахстана — Мурад Ауэзов, из Еревана — Левон Мкртчян, из Баку — Илья Дадашидзе, из Москвы — Олег Чухонцев, Андрей Битов, Алла Латынина и Алла Марченко, Булат Окуджава, Евгений Рейн, Татьяна Бек, Галина Корнилова, Владимир Лакшин, из Литвы — Альгимантас Бучис, автор нескольких книг о литовской и «многонациональной советской» литературе…
Последний семинар состоялся году в 1986-м.
А потом? Альгис Бучис в собственном вильнюсском доме собрал свои книги и предал четверть века своей работы и жизни огню. Сжег все, кроме двух тоненьких сборничков — стихов и прозы, которые он посчитал все- таки достойными выжить.
Каждый по-разному расстается — если расстается — со своим прошлым, болезненные порой напоминания о котором неизбежны. На следующий день после похорон Булата Окуджавы «Неделя» опубликовала очередной выпуск «Портретной галереи» Бориса Жутовского, вспоминающего встречу 1962 года с главой идеологической комиссии ЦК КПСС Леонидом Ильичевым. Процитирую «конспективные записки». Э. Белютин: «Ослабло чувство гражданской ответственности». Б. Ахмадулина: «Мы уловили беспокойство партии». Е. Евтушенко: «Мы все за революцию» («Неделя», № 22,1997). Так было. Так думали. Так — лавировали. Или — так отстаивали свое собственное понимание действительности. «Я понял, что нет никаких наших и не наших, что все, в общем, наши, и чем больше сталкивался с людьми, окружающими меня, все больше и больше убеждался в том, что все наши, с большим или меньшим количеством грехов, достоинств и недостатков» (запись Б. Жутовским выступления Б. Окуджавы — там же).
Евгений Евтушенко начал новую жизнь и новую профессиональную карьеру преподавателем в Америке.
Иные из его поколения и круга эластично переместились в свое постсоветское настоящее — без внутренних потрясений и переездов.
Кто-то, как лауреат Ленинской премии Егор Исаев, занялся птицеводством на даче в Переделкине. Кто-то гордо педалирует свои заслуги перед демократией при помощи частицы «не»: не состоял, не участвовал, не подписывал. Кто-то занялся яростным ниспровержением, а кто-то, наоборот, пришел к необходимости тщательной рефлексии и исследования «себя прошлого». Юрий Трифонов в романе «Время и место» называл это «операцией на себе самом».
Что же касается тех, кто был рожден в «года глухие», а ныне активно действует на российской культурной сцене, то они выбирают не столько — и не только — отказ от ближнего и дальнего советского прошлого, а наоборот, сплошь и рядом парадоксально ищут своего с ним контакта. В разных целях. В разных формах. Вот об этих целях, формах и контактах и пойдет речь.
Ретро становится одной из форм ведущих. «Эпидемия ностальгии», по определению Андрея Разбаша в «Часе пик» 16 июня 1997 года.
Газета «Известия» (1997, № 81) поместила два жизнерадостных фото москвичей-1959, выполненных американцем Уильямом Кляйном, — выставка Кляйна с успехом прошла в Москве-1997 в Музее личных коллекций. Геннадий Хазанов признается, что «в странах бывшего Союза очень большое количество людей ходит на мои концерты за своей молодостью» (Г. Хазанов. «Никакого романа с властью у меня не было и нет». НГ, 18.06.97). Сергей Женовач ставит на Малой Бронной «Пять вечеров» А. Володина, — автор рецензии на спектакль пишет о «ностальгии по светлому в социалистическом прошлом, объединяющей нынешних коммунистов с более демократически настроенными слоями российского общества» (Г. Заславский. Чувства и разум. — НГ, 30.04.1997). Напомню, что пьеса Володина достаточно драматична: она о трудности возвращения в реальность отсутствовавшего несколько лет (эзопов намек — по причине известной) человека, об одиночестве. Однако театральный замысел совсем о другом: «Пьеса, как выяснилось, таила в себе немалый психотерапевтический эффект <…> Из зала выходишь в странном, почти забытом умиротворении», — замечает «НГ». Впрочем, это и есть эффект ретро, эффект удовлетворения «ностальгии по светлому». В той же «НГ» помещается обширное интервью — «Народный артист СССР» — с Евгением Матвеевым, с удовлетворением вспоминающим с той же «ностальгией по светлому» всесоюзную, 1981 года, премьеру фильма «Особо важное задание»: «Без дураков! Я горжусь этой картиной! Она добрая, она о мужестве, о духовной силе народа»; с удовольствием — свое исполнение роли Брежнева: «…Леонид Ильич в фильме «Солдаты свободы» — мужик еще о-го-го: крепкий молодой генерал, и женщин любивший, и выпить»; радостно — пропагандистские поездки по стране: «Я от Бюро пропаганды с чтецкой программой столько ездил! Монологи, рассказы — Твардовский был у меня в репертуаре, Шолохов, Горький…» (НГ, 06.03.97). Мне могут возразить: мол, ностальгия у народного артиста СССР Евгения Матвеева — понятного, компенсаторного происхождения. Тогда я добавлю к солидным свидетельствам голос поэта:
Всего прекрасней ранние вставанья
И праздничные городов салюты,
Которые не меркнут от сознанья,
Что пошатнулась вера в абсолюты.
А за окном промчавшаяся надпись,
Хоть славила она творцов бесправья,
Она так хорошо вписалась в насыпь,
Как в корки книг их славные названья.
«Ностальгия по светлому» отнюдь не исчерпывает настроение и тональность современного искусства, в частности поэзии:
дворничиха из подъезда вышла
фабрика работала неслышно
там под лестницей — внизу
мурло растворяло дебила в тазу
всегда в платке и в зимней шапке
ломом шуровало в дымной топке
кричали дети наверху
запах морга и вагона
крепкий запах самогона
До худшего дня, до могильной поры
в убогой и тусклой отчизне
вы крест свой несли, а иные миры
вам даже не снились при жизни.
За то, что грядущую участь свою
вы видели в образах тленья, —
посмертною родиной в черном раю
дарован вам сон искупленья.
И все-таки, несмотря на выразительные, резкие определения и даже проклятья прошлому (недаром циклу своих стихотворений Сапгир предпошлет строку «Пусть Вавилон вскипит огнем», а Меламед назовет рай — «черным»), ностальгия движется наступательно. И используется государственными начальниками, на словах оставляющими искусство на попечении самого себя, а на деле навязывающими свои заурядно-ностальгические эстетические вкусы всему населению: президент Ельцин благословил не только выставку, но и целую академию Ильи Глазунова.
Важнейшим из искусств у нас стало телевидение, вытеснившее на обочину изящную словесность, отбившее не только миллионы зрителей у кино, но и сотни тысяч читателей у «толстых» журналов. О степени влияния — и влиятельности — ТВ свидетельствует борьба (война?) вокруг собственности (список жертв открыт Листьевым), выборная президентская кампания-1996, злосчастная коробка с долларами… Много что свидетельствует. И именно на ТВ «ностальгия по светлому» прошлому стала одним из жанрообразующих принципов.
Светлое будущее, так и не осуществленное в жизни, приходит на телеэкраны как светлое прошлое. И с каждым годом идеология из этих фильмов и передач исчезает, а псевдохристианская коммунистическая ересь, столь притягательная для масс, как показала история России, остается востребованной.
Чрезвычайно чутко реагирующее на общественные умонастроения и, надо признать, умеющее их использовать и направлять телевидение при содействии мексиканских, латиноамериканских и просто американских «мыльных опер» подключило огромную часть аудитории бывших читателей к совершенно невероятной, отчасти сказочной для постсоветского зрителя виртуальной реальности. Блеск визита в Россию исполнительницы главной роли в сериале «Мария» и «Просто Мария» Вероники Кастро, актрисы, скажем прямо, в мире мало известной, затмил степень освещенности важных государственных визитов. Доярки в колхозах не выходили к рыдающим коровам из-за неудобной телесетки, которую в конце концов по их требованию пришлось исправить; в Крыму были отмечены массовые волнения из-за прекращения вещания российского телевидения с американской «Санта-Барбарой»; зрители на Украине опротестовали новый ее дубляж — герои заговорили не по-русски, а на украинской мове.
Рейтинг телесериалов, безусловно, обгоняет рейтинги всех иных передач, и не случайно РенТВ, объявившее себя попервоначалу «телевидением с интеллигентным лицом», для завоевания аудитории в течение дня демонстрирует семь телесериалов.
Кроме «мыла», аудиторию получают телеигры и ток- шоу, выведенные способом клонирования из популярных западных образцов: «Поле чудес», «Продолжение следует», «Что? Где? Когда?», «Принцип домино», «Сто к одному», «Я сама», «Мы», «Профессия», «Дог-шоу».
На ТВ возникли два принципиально новых и, насколько мне известно, не имеющих четких аналогов в западной продукции проекта собственно российского происхождения: «Старая квартира» (РТР) и «Наша эра: 1961–1991» (НТВ).
«Старую квартиру» предъявляли зрителю ежемесячно, «Нашу эру» — еженедельно.
Обе программы имели сходную задачу — художественно-публицистического исследования и воссоздания культурно-политико-исторического сюжета года («Старая квартира» начала с 1946-го, «Наша эра» — с 1961-го).
Самим своим рождением в эфире передачи отчасти обязаны тому, что может быть названо кризисом культурно-исторической идентичности бывшего советского общества. Оба проекта начинают свой исторический отсчет со времени, с которым непосредственно — памятью и судьбой — связаны многие из ныне живущих зрителей. Задуманы и осуществляются передачи людьми, чуткими к смене культурно-исторических стилей, — драматургом Виктором Славкиным и режиссером Григорием Гурвичем («Старая квартира») и журналистом Леонидом Парфеновым («Наша эра»).