РИА Новости
Герман Галынин
Револь Бунин
Моисей Вайнберг
Для учеников Д.Д. смерть Сталина тоже означала какую-то надежду — ведь они все так или иначе пострадали вместе с учителем.
Думаю, два впечатления тогда еще повлияли на меня.
В Москву приехали с гастролями Шарль Мюнш, а потом Юджин Орманди.
Клемперер — самый великий дирижер на земле после Малера, такое мое мнение. Мусин рассказывал мне, как Клемперер приезжал в Ленинград на гастроли в тридцать шестом году.
Когда возник Камерный оркестр, Николай Павлович Аносов снова стал наседать: «Рудик, вы неправильно делаете, что с альтом в руках учите музыкантов и рассказываете им, как играть. Если научитесь дирижировать, будете то же самое руками показывать».
О моем желании узнал через общих знакомых Илья Александрович Мусин. Это педагог, который преподавал дирижерское искусство в Ленинградской консерватории чуть не шестьдесят лет.
У меня в оркестре были такие потрясающие музыканты, без которых я ничего не смог бы сделать. Всегда на афишах нашего оркестра указывались имена всех музыкантов.
— Может, просто, коротко: Московский камерный оркестр?
— Не возражаю. Меньше краски на афиши пойдет.
Второго такого дарования, как наш концертмейстер Евгений Смирнов, я больше не встретил никогда в целом мире.
Вторая сюита Баха с солирующей флейтой. Великолепный
Саша Корнеев играл.
К тому времени у меня появился второй сын, Вова, от счастливого брака с Аней Мартинсон. Тогда счастливого.
Аня была дочкой великого мейерхольдовского артиста Сергея Александровича Мартинсона.
С Володей на даче у Шостаковича.
Володя с дедушкой Борисом.
Работа с Гилельсом, Ойстрахом, Рихтером позволила Камерному оркестру подняться на такую творческую высоту, на которую только огромная личность может поднять единомышленников.
Давид Федорович Ойстрах — лучший русский скрипач, за всю историю мировой музыки таких единицы.
С Рихтером мы начали выступать, еще когда были студентами консерватории, я играл в квартете. Что он гений, было ясно всем и сразу.
В шестьдесят втором году в Москву приехал Иегуди Менухин.
Менухины хотели обязательно прийти ко мне домой. Домой. Как я рассказывал — коммуналка, девять комнат, теснота, — как я мог пригласить их туда?
Думаю, он все‑таки понимал, что происходит.
Мы решили на следующем концерте сыграть Симфонию Кончертанте тоже двумя оркестрами. Причем оба дирижера солировали — Менухин на скрипке, я на альте.
Я видел такой документ, отчет: только за первые десять лет существования оркестра мы дали около шестисот концертов в девяноста городах у нас и еще двести — в ста сорока городах за границей.
Она вообще говорила ласково, по‑матерински, я даже предполагаю что специально училась ораторскому мастерству.
На фото советские музыканты с министром культуры СССР Е. А. Фурцевой
В Нью-Йорке Пятигорский давал концерт с Яшей Хейфецом. Я попросил у Хейфеца разрешения подержать его скрипку.
Митрофан Кузьмич Белоцерковский — очень характерный для того времени тип.
На фото: второй слева; крайний слева — К. Кондрашин, крайний справа — А. Хачатурян.
Стравинский незадолго до этого побывал в Москве, нас познакомили на приеме у Фурцевой, он показался мне милым и человечным, излучал остроумие… «Игорь Федорович, — говорю, — как же можно в России не играть вашей музыки?»
Поводок отпускали постепенно, на строго определенную длину. Сначала едете в страны соцлагеря. Потом, за хорошее поведение, — Ближний Восток, Индия, капиталистическая Европа. И наконец, особо отличившимся — Америка и Япония.
В Японии нам предстояло не только дать концерты, но и сниматься в кино. Съемки шли хорошо, и гастроли тоже, но…
К тому времени, когда Теруко впустили в СССР, Саше было больше года. Это был удивительный мальчик. Такой изумительный, такой редкий. Мои ребята, Лева и Володя, очень его полюбили.
Юдина подошла, подняла свою палку и ткнула ею меня в грудь: «Рудик, знаете, что вы должны сделать? Вы должны инструментовать „Искусство фуги“».
Шостакович был великий гений, которого на родине не оценили. РИА Новости / Владимир Вяткин
Когда я дирижировал его симфонии с хорошим оркестром, у меня всегда оставалось чувство, что я за один вечер прожил целую жизнь.
Это была Четырнадцатая симфония. Великая симфония о смерти на стихи Аполлинера, Лорки, Кюхельбекера и Рильке. Из архива ВМОМК имени М. И. Глинки
Звали ее Лена Раскова. Села, заиграла. Я слушаю — все правильно. Просто нечего поправить. Ну что же, Лена, давайте поиграем с оркестром.
А потом у нас с ней возникла симпатия. Эта симпатия нас сближала, сближала… Я увидел в Лене человека, который меня возвращает к жизни.
Даже если бы я уехал только для того, чтобы исполнять Локшина, это уже было бы для меня, для моей совести оправданно.
Я уезжал не за благополучием. Мне хотелось сделать в музыке все, что я должен. Здесь я мог работать и мне не запрещали ничего играть. Если говорить по существу дела и очень серьезно, это было самым главным.
Хохаузер привез к себе домой, второй этаж был приготовлен для меня. «Тут, — говорит, — до тебя жил Славка».
После смерти Жаклин Дю Пре ее виолончель работы Страдивари была названа в ее честь.
Но чаще всех звонил Исаак Стерн. Кроме того, что он был всеми любимый прекрасный скрипач, он был еще как бы староста всех скрипачей мира, активист, многим людям помогавший.
После концерта нас с Леной принял принц Чарльз… Принц показался мне очень славным человеком, с таким можно легко подружиться. Но дружить с королями… как‑то неловко
Саша-Такеши стал доктором. Хирургом.
Вовка теперь Уолтер — он президент международной корпорации, которая выращивает сапфиры и изумруды. На фото: Володя с сыном и мамой.
Я полюбил в Японии одно печенье, и Момоко всегда следит, чтобы мне не забывали его привозить.
Лева с детьми тоже в Америке. Он пошел по технической части, стал инженером.
Мартин и Бенджамин. Какие это ребята! Ой какие потрясающие! Старший — спортсмен, а младший — интеллектуал.
Первый концерт в Большом зале вышел прекрасным, у меня было чувство, что я встретился с той же самой публикой, которую оставил в семьдесят седьмом году. Но при этом я думал о людях, которых уже не могло быть в зале, хотя для меня они все‑таки были
Честно говоря, мне кажется, что если я в жизни сделал что-то важное, в чем я могу перед Богом ответить, то это две вещи: окончание «Искусства фуги» Баха и Десятой Малера… Я больше всего благодарен судьбе, благодарен Богу за то, что мне разрешили прикоснуться к этой великой музыке.
Говорили, что вдова Малера Альма будто бы просила Шостаковича посмотреть черновики Десятой и, если удастся, что‑то оркестровать Уверен что это легенда — иначе Шостакович наверняка бы мне рассказал
Я поступил легкомысленно, когда назначил наши съемки на это время. Но я подумал, что рассказать о прожитом, на русском языке, вспомнить людей, которым я обязан, — когда еще представится такая возможность? Мне кажется, я должен это сделать.