– Пристегнись, – посоветовала она.
Вик ожидал оказаться в КПЗ. Ожидал допроса. Вместо этого, ассистентка молча рулила в слабом трафике около пяти минут, достаточно, чтобы Вик немного отошел и стал размышлять, что вообще происходит, а потом внезапно сказала:
– Ты, наверное, с Лэнсом уже давно знаком.
– С кем? – переспросил Вик.
– Ты встречался с его женой?
– У своей руки спроси, – посоветовал Вик. – Она тебе наверняка поможет.
Он не понял ее вопроса. А если бы и понял, то не стал бы закапываться.
– Или это у тебя результаты боев только подоспели?
– Он здесь, – сказала ассистентка, открыв линию.
– Клевая тачка, – произнес Вик, словно кто-то третий в «кадиллаке», на заднем сиденье, мог его слышать, – и мне нравится запах натуральной кожаной обивки сидений. – Он крутанул хромированный шишак переключателя станций на приборной панели, зазвучала музыка. WDIA,[29] сиречь «Радио Ретро», – по воздуху на всей планете. Ассистентка Эшманна, не прекращая разговора по своей линии, потянулась к радио и заглушила его.
– Нет, – проговорила она, пустыми глазами обводя Вика и улицу, – он не доставил мне проблем.
Вик Серотонин сидел в офисе на втором этаже полицейского участка на пересечении Юнимент и По. Он провел в одиночестве уже минут десять. В участке недавно побрызгали настоящим лаком для мебели, жалюзи были опущены, хотя и не полностью, так что неровные, но яркие полоски света лежали на всем, от коричневого кожаного кресла и слегка кривоногого стального стола с множеством ящиков до отполированного зеленого линолеума на полу. С потолка на Вика глядела парочка теневых операторов, вид у них был уставший и одновременно грустно-невостребованный.
– Его еще нет, дорогой, – извинились операторы. – Хочешь чашку чаю?
Вик стал рыться в ящиках стола. Он обнаружил там стопки писем на хрупкой голубоватой бумаге, тщательно сложенных конвертиками. Края конвертиков от времени истрепались. Одно из писем начиналось словами «дорогой Лэнс», но больше Вик узнать не успел: пришлось засунуть его обратно в ящик, потому что вернулся Эшманн.
– Вик, не вставай, – сказал сыщик. – Приятно тебя видеть таким расслабленным. Если операторы тебя напрягают, ты просто скажи.
– За что меня арестовали?
– Я плащ тут повешу, вот на этом крючке, – указал Эшманн, – чтобы тебе не мешать. И, Вик, ты еще не арестован.
Серотонин поднялся и пошел к двери.
– Приятно было с вами увидеться, – бросил он.
– Ты еще не арестован, но это ведь Полиция Зоны, а не бар на Стрэйнт-стрит. Сядь, поговори со мной. Разве тебе так тяжело?
Вик снова сел, нагло угнездившись в уютном кожаном кресле за столом, а Эшманну оставил жесткий стул перед столом. Если детектива и рассердило подобное нарушение протокола, он своих чувств не выдал, а лишь устроился поудобнее, давая отдых коленям, подвернул светло-коричневые брюки, так что стали видны короткие черные носки и белые щиколотки с признаками варикоза, и произнес:
– Вик, каково там, в Зоне?
– Да вы шутить изволите, начальник. Да откуда ж я знаю?
Детектив кивнул собственным мыслям, словно ожидал именно такого ответа или, точнее, как если бы принимал в расчет несколько вариантов ответа, каждый из которых, случись Вику его дать, обладал бы в глазах Эшманна одинаковой важностью. В конце концов, вопрос был с подвохом.
– Я трубку раскурю, если ты не против, – сказал он, – а ты пока подумай.
На стене напротив Вика стали прокручиваться черно-белые кадры скверного качества с ним в главной роли. Вик Серотонин идет по улице к Хот-Уоллс; Вик Серотонин ставит на боях с пышкой под ручку; Вик Серотонин покупает кепку; Вик идет по улице, где живет, сбив кепку на затылок. Жизнь его была задокументирована с исчерпывающей полнотой: на одном снимке Вик прокладывал себе путь через толпу виповских клиентов в клубе «Семирамида» у Поли де Раада, остановившись на миг поговорить с лучшей девочкой Поли; съемка внезапно обрывалась у дверей задней комнаты клуба и возобновлялась в городе, прослеживая путь Вика до Лонг-бара, где в тумане помех и артефактов декодирования угадывался дуэт из кафе «Прибой», играющий маленькую авторскую композицию, – называлась она «Декода». Эта видеозапись словно обладала собственным интеллектом, строила нарратив и сама себя редактировала. Сопровождала Вика в туалет, проплывала над облупившейся краской и шахматным линолеумом, потом обратно, чтобы показать в итоге, как Вик стоит на влажном песке за баром, озадаченно глядя через периметр в Зону. Эшманн наблюдал, как Вик смотрит сам на себя. Курил трубку. Спустя несколько минут остановил воспроизведение.
– Итак, – сказал он. – Дальше мы посмотрим, что происходит в этом заведении почти каждый вечер. Вик, тебя на этой записи нет, но не будешь ли ты так любезен уделить ей некоторое внимание?
На стене крались в полумраке фигуры, совершая трудноинтерпретируемые движения; дверь с одного ракурса, неоновый знак «ЖИВАЯ МУЗЫКА ВЕСЬ ВЕЧЕР» с другого, еще одна дверь и море. Нанокамеры роились в свете фонарей на тропинке перед морем, словно икринки. Вик увидел, как дивные новые люди нерешительно удаляются от кафе «Прибой» – недооформленные, эмергентные, озадаченные, но полные надежд и предвкушающие новый опыт.
– Возможно, это и днем происходит. Может, мы недостаточно пристально наблюдаем.
Двое парней в выходных рубашках. Девушка, неумело танцующая на песке. Держась за локти, бредут по Марикашель-Хилл вверх, к центру города. Пытаются завязать разговор, но вместо этого, прильнув друг к дружке, затягивают обрывки композиций, слышанных двадцатью минутами раньше в кафе «Прибой». Мало-помалу находят то, за чем пришли, и исчезают. Задумчиво взирают на неоновые вывески, с мягкими медитативными улыбками утягиваются в переулки, проскальзывают в тату-салоны и бордели. Вот они на камере – на миллионе камер, – а в следующее мгновение город уже поглотил их. Камеры мигнули.
Эшманн резко остановил запись.
– Артефакты ли это? – спросил он. – Или люди? Вик, а вдруг ты нам поможешь там, где бессильна аппаратура? Кем бы они ни были, они полностью лишены жизненного опыта – в буквальном смысле. У них нет связи с реальностью. – Он помолчал мгновение. Потом наклонился вперед, положил трубку на стол рядом с пепельницей и сказал: – Моя жена была немного похожа на них.
Вик уставился на него.
– Что?
– Они очень быстро выгорают, Вик, большинству и часа не продержаться. Но те, кто выжил!.. – Эшманн покачал головой. – Как тебе описать? Они учатся, как есть, Вик, как одеваться. Они учатся тому, что город от них хочет. Снимают жилье…
Он восхищенно качал головой.
– Вик, я должен узнать, какова твоя роль во всем этом.
– Вы считаете, что это мы с Поли затеяли? Контрабандой провозим их в город? Мы тут ни при чем!
Эшманн пожал плечами. Вик сердито глядел на него. Оба молчали. Близ потолка сновали и шерудились теневые операторы, похожие на летучих мышей. По стене офиса опять забегали зернистые картинки: Вик Серотонин входит в Лонг-бар, сдвигает на затылок новую кепку, перебрасывается парой слов с барменом. Выходит через туалет и идет по сырому песку к ореолу Зоны Явления, который камеры отображали зеленоватой люминесценцией. Эшманн кивнул с таким видом, словно камеры предложили ему не просто новую улику, а scienza nuova,[30] новую науку постижения вещей. Потом проговорил:
– Вик, я вынужден перед тобой извиниться. Из этого фильма, конечно же, очевидно, что ты никогда не бывал в кафе «Прибой», а особенно на задах этого заведения, у колючей проволоки, на расстоянии пары бросков от Зоны, той самой Зоны, которую ты посещаешь регулярно, и даже не пытайся это отрицать…
Вик возмущенно фыркнул.
– Я в жизни не бывал в кафе «Прибой», пока от вас про него не услышал. Я сходил туда на разведку. Положитесь на меня – более гадостной стыковки тут нету.
Детектив, впечатлившись профессионализмом этой отговорки, задумался. Но к каким бы выводам ни пришел, а, когда заговорил снова, слова его потянулись по прежней колее.
– Представь себе, Вик, что они интегрируются. Зачем? Что с ними дальше происходит? – Он помолчал, словно взвешивая вопрос, на который у него не было готового ответа. Наконец закончил: – Вик, я тут не эксперт. Мне нужен твой совет.
– Я просто турагент.
Выдвигая это возражение, никем из них всерьез не воспринятое, Вик вдруг ощутил прилив воспоминаний о Зоне, о той встрече с артефактом, который впоследствии удалось сбагрить Поли де Рааду. Артефакт наблюдал за Виком с расстояния десяти ярдов. Существо нервничало, но от взгляда не уходило. Вик провел в ореоле два-три часа, а от Перехода углубился в Зону ярдов на пятьсот; он стоял под вишневым деревом, которое тут цвело уже шесть лет изо дня в день, и вдыхал обычные запахи Зоны, походившие на прогорклый жир. Вдалеке шумели животные. Долетали обрывки знакомой Вику музыки. Казалось, что рядом чей-то голос читает наизусть стихи. Все теряло здравый смысл. Воспоминание из тех, какие быстро отступают; но Вик погрузился в задумчивость и вдруг захотел оказаться подальше от полицейского участка.
– Приятно было с вами поговорить, – произнес он. – Может, еще увидимся.
Эшманн с неожиданным для своего возраста проворством рванулся к двери и преградил Вику путь. Схватил того за руку.
– Вик, не уходи, – потребовал он. – Это не всё. Я сегодня был у Эмиля, но он не в себе. Он давно уже не в себе.
– При чем тут Эмиль?
– Вик, этой записи можно дать устраивающее всех объяснение. Я закрою глаза на все, что вы там натворили. Даже на это.
– И что для этого требуется?
– Мне туда нужно. Мне нужно, чтобы ты отвел меня в Зону.
– Господи, – вырвалось у Вика, – да ты ж не хуже моего на голову ебанут.
Он смотрел в лицо сыщика, на его заЗипированные черты знаменитости – мешковатые щеки, ударную волну седых волос, дружелюбные глаза чуть навыкате. В глазах этих сияло необъяснимое возбуждение, они слезились и предательски юлили, уголок рта бессильно обвисал. Сорок лет никому, ни ассистентам Эшманна, ни его начальству, ни даже супруге, не удавалось заглянуть под выкройку детектива, а теперь сыщик взял и раскрылся перед обычным турагентом в пустом неряшливом офисе, в середине утра, под сенью мертвой листвы теневых операторов, раскрылся без всякой видимой причины. Он подорвал этим глубинные основы представления о себе, то, что заставляло его уважать как сыскаря-профессионала, делало достойным соперником Вика. Маниакальная верность Эшманна делу Полиции Зоны вывернулась наизнанку и оказалась просто той же самой одержимостью, какая глодала Эмиля Бонавентуру или Вика Серотонина. Вик инстинктивно почувствовал, что копаться в этой информации не стоит. Он только оттолкнул сыщика с пути и вышел из офиса. Ему не было дела до мотивов Эшманна. Ему не было дела до причин внезапной перемены в поведении Эшманна. Ему не хотелось заглядывать в душу, которая на поверку оказалась такой же слабой и уязвимой, как его собственная, потому что он боялся поколебать хилую свободу своих действий.