…С Клиентом Лора тоже как-то договорилась, и Клиент приняла решение – после того, как Марк закончил, как бы между делом сообщила ему: «Марк, прости, пожалуйста. Я люблю Магду, девочку. И хочу, чтобы она жила со мной. И, кажется, я люблю ее немножко больше, чем тебя».
Это была, конечно, чудовищная ложь. Клиент любила Марка больше всего на свете. Но, видимо, разум и эмпатия в ней некоторым образом победили эгоизм, как записала позже в своих заметках Лора, уже давно и прочно претендующая на лавры Оливера Сакса. «Вначале я потеряла дочь, а теперь я теряю сына. Но вы правы, я должна была поступить именно так», – немного приукрасив, выписывала Лора цитату из Клиента. На самом деле Клиент выразилась немного по-другому, но Лоре это показалось неприятным и немного рассогласовыващимся с концепцией книги.
– Полночи рисовал, писал что-то, потом принес и сказал: вот, отдай ей, там последнее письмо, потом лег спать, я села рядом, целовала его, обнимала, – тараторила Клиент в телефон. – Потом проснулась Магда, взяла альбом, сидела с ним целый день, а потом сказала, что Марк ей оставил важное сообщение, но какое именно, она мне скажет потом, через много лет – там инструкция о том, как позвать его на помощь, если вдруг будет очень трудно. А трудно наверняка будет.
– …Держитесь, – сказала Лора. – Я буду еще приходить к вам. Все наладится. Ей очень нужна ваша любовь. И давайте ей читать все эти книжки, пожалуйста, потому что в один прекрасный момент вы поймете, что это было не чтение, это было перечитывание. А Марк обязательно когда-нибудь вернется, если будет нужно.
Но Марк не вернулся никогда. Лора еще несколько месяцев ходила к Магде, это было непросто, она была сложная, нарциссичная, немножко недолюбливала Лору, жарко и непримиримо спорила с матерью буквально на любую, даже самую мирную тему, и регулярно – все чаще и чаще – оставалась на несколько дней у отца, который души в ней не чаял. Она все еще чуть-чуть хромала, но было понятно, что все скоро пройдет, все наладится. Еще через несколько месяцев они уехали в Канаду – Клиент открывала там новый бизнес и решила использовать возможность для эмиграции. Вероятно, переезд отчасти был вдохновлен обостренной, болезненной душевной связью между Магдой и ее отцом – Клиент впервые в жизни ощутила что-то вроде ревности нечеловеческой силы.
Лора несколько лет пыталась вернуться к тому, чтобы упорядочить свои записи в книгу, но все как-то не находилось достаточно времени: она училась в докторантуре, потом преподавала, потом тоже переехала. И когда она наконец-то выиграла грант-резиденцию с заявкой про этот занятнейший кейс – на целых четыре месяца уехать в домик где-то в горах и спокойно заняться проектом – ей пришел e-mail от Марка, очень краткий:
«Здравствуйте, Лора. Найти ваш адрес было достаточно просто, потому что я помню ваше имя и фамилию и успел прочитать несколько ваших статей, пока Магда спала. Хочу сказать вам спасибо за все, что вы сделали для нашей семьи. У меня все хорошо. От одиночества спасаюсь тем, что иногда, когда Магда спит, выхожу в Интернет и что-нибудь читаю, но стараюсь делать это час-два в день, чтобы Магда высыпалась – регулярный и качественный сон для нее крайне важен. Думаю завести себе аккаунт в Фейсбуке, но боюсь, что найдут мама или Магда, а расстраивать их мне не хочется. Если хотите, мы можем вступить с вами в переписку. Если бы я был, мне было бы интересно заниматься в жизни тем же, что и вы».
После получения этого письма Лора отказалась от резиденции и в дальнейшем делала все возможное, чтобы у нее не оказалось ни минуты, ни секунды, ни мгновения этого чреватого свободного времени – некоторые книги, рассудила она, существуют лишь до того мгновения, пока их кто-нибудь не напишет, и брать на себя такую неподъемную роль она не будет, наотрез, нет.
Если вы еще слишком маленький и вам категорически запрещено иметь дело с кипятком и кофеином, идеальным напитком для вас окажется лавандовый (или любой другой травяной) чай из треугольного пакетика. Если же вы не до конца уверены в том, что вы существуете, вам также лучше избегать кипятка и кофеина – по ряду других, менее очевидных причин. Вскипятите электрический чайник, потом во что-нибудь поиграйте. Вернитесь к чайнику, налейте ровно полчашки горячей воды. Потом найдите в одном из шкафчиков (даже если вы не до конца уверены в том, что вы существуете – шкафчики в квартире, где вы оказались, будут наверняка) чай в пакетиках – выбирайте только треугольные, объемные, по форме похожие на пирамиду (пирамиды должны быть в каждом приличном доме). Осторожно окуните пирамиду в горячую воду, задержите дыхание, когда начнете задыхаться, достаньте пирамиду. Повторите ровно три раза. Только в таком случае чай никак не повлияет на ваше самочувствие и здоровье – но у вас будет полное ощущение того, что ритуал состоялся. Если к вам пришел гость с важным разговором, повторите процедуру с той же пирамидкой, и разговор пройдет легче.
Константин НаумовТы не умеешь правильно отчаиваться, я покажу тебе как
Маркус стоял у окна, уткнувшись лбом в стекло, глядя на праздничную суету внизу, когда понял, что хочет убить свою жену. От отчаяния, от усталости, от ее молчания, глупого беспомощного молчания, как будто на самом деле ничего больше сделать нельзя. Криво улыбаясь (у него вдруг онемела щека), он вышел в крошечный коридор и оделся. На зеркале висел список покупок: в номере – крошечная кухня, но до такой степени экономить смысла, конечно, нет. Дура. Сунул бумажку в карман. Могли бы пойти куда-то. Дура. Уже закипая, Маркус хлопнул дверью. Он был уверен, что жена не заметила его ухода – одетая, одна в огромной кровати, под пуховым легким одеялом – опухшим заплаканным лицом к блестящей стене.
Холл был пустой, пластмассовый и гулкий, с вечной синтетической елкой посередине – такой же, как в Токио, Сингапуре или Москве: от старого здания остался только фасад: снаружи пять этажей, внутри семь. Маркус вдруг вспомнил, как, пока ждали в комиссии, какой-то чиновник, пытаясь отвлечь их, рассказывал, что статистически новая волна строительства разрушила больше зданий, чем все бомбежки великой войны. Умная дверь почуяла карточку в кармане – чавкнула, выпуская постояльца на Гроте-Маркт.
Рынок кипел, Маркус сделал два шага, и толпа понесла его. Кто-то больно ударил в бок, обернувшись, он, холодея, уперся в пустое зеленое лицо утопленника, из уголка глаза – верткий живой червь, из уголка рта – полоска замерзающей воды. Ряженый захохотал под жуткой своей маской: толпа уже несла его, прятала. Маркус скомкал в кармане ставший вдруг мокрым бесполезный список. Что она там написала? Хлеб, моцареллу и свежие томаты. Пасту от кровящих десен. Что-то еще. С трудом против хода толпы добрался до ближайшей лавки, толкнул кого-то мелкого, пробился: по дисплею-витрине плыли яркие картинки – проросшая соя, какие-то буйные листья, курица мелкими кусочками медленно падает в золотой бульон. Вьетнамский суп на вынос. Или тайский. С соседней, настоящей, без дисплея, витрины на него бесстыдно пялились яркие искусственные пенисы в крошечных Santa hats: Брюссель отчаянно хотел быть веселым городом – ну хотя бы раз в году. Маркус рванулся из очереди за супом, в которой он, оказывается, стоял; шагнул в проход к большому лотку, но там продавали почему-то пуговицы и отвертки. Еще дальше крошечную палатку венчал огромный поплавок: может быть – рыба, а может – какие-то сомнительные услуги. Сегодня по списку не купишь: буйный день и ночь без правил.
Маркус пытался бороться: толкаясь и извиняясь на двух языках шел против течения, так было легче – высматривал хлеб и моцареллу. Отчаяние закипало в глазах, было холодно и слезы получались очень едкие. Сердце колотилось, а когда он понял, кого машинально ищет глазами в толпе, дыхание кончилось. Согнулся, машинально уперся рукой в холодное и скользкое, шатко подавшееся под рукой – стенка уродливого шатра. Пирамида полупрозрачного пластика в полтора человеческих роста, с внутренней стороны приклеены внахлест листы офисной бумаги: мозаика собирается в текстуру – огромную, в квадратиках низкого разрешения, фотографию. Пирамида Хеопса, Брюссель, Рождество, двадцать первый век. Пластиковые щиты со строительного рынка, офисный принтер, картинка из «Википедии». Гадость. Маркус понял, что все еще опирается на ненадежную стенку фальшивой пирамиды, разогнулся. Голова закружилась, и мокрый асфальт вдруг прыгнул на него слева – стеной.
Маркус сидел на или, точнее, в огромном bean bag, давился зеленым чаем и не мог понять – чего он хочет больше: не попасть обратно на рынок – буйный, глупый и бессмысленный, как попытка офисного клерка напиться, влюбиться и уехать в путешествие – все в один выходной. Не попасть туда – или чтобы заткнулся этот вот, на стуле. Хозяин палатки (для простоты Маркус решил – пусть будет хозяин) сидел на круглом барном табурете. Очень худой и высокий (или очень высокая и слегка худая), в дурацком кремовом костюме. При бабочке. Красной бабочке. С тростью. В федоре. Не умолкая, он болтал на скверном английском: о Брюсселе, о Египте, о гадании по картам Таро и о том, что он наследный принц Ганы.
– Республика, – неожиданно вырвалось у Маркуса.
Паяц мгновенно уронил руки, застыл, его брови медленно-медленно ползли вверх, прятались в дурацкой шляпе.
– Термин «наследный принц» означает «наследник престола», то есть – человек, который станет королем. Гана – республика и как государство появилась только после объявления независимости от Великобритании. «Принц Ганы» или «король Ганы» – бессмысленные термины, как если бы в советский период «принцем СССР» назвали бы наследника престола Романовых или «принцем США» – сына вождя племени черноногих.
…У Маркуса пересохло вдруг во рту, он замолчал. Паяц блеснул зубами на черном лице, оскалился и отомстил: выстрелил куда-то в угол неправдоподобно длинной рукой, добыл там керамический звонкий чайник, долил Маркусу; еще сильнее запахло жасмином.