И всё-таки, – мрачно думает Зося, – глупость, не глупость, а надо на всякий случай попросить Мишку, чтобы забрал себе Плюша, если что-то со мной… ну мало ли, вдруг. Потому что на мою родню никакой надежды: Агнешка в Англии, а мама вечно сочиняет себе аллергии даже на то, чего в природе нет.
Наконец Зося спохватывается – время, время! Не стоит, зараза такая, на месте, уже опаздываю придётся на автобусе подъезжать.
Зося берёт чашку с остывшим зелёным латте, холодным его пить невкусно, а всё равно жалко вот так оставлять. Но в латте плавает муха, не мелкая мошка, а здоровенная тварь, мясная, что ли? Так она называется? Трупная, – обречённо думает Зося. – Трупная муха. Поторопилась, слишком рано за мной пришла.
Хорошо, хорошо! – думает это, уже за ненадобностью /это не любит лишних усилий/ утратившее форму и имя «Кристина Жебас», но не способность думать, как человек.
В автобусе Зося видит пожилого мужчину с большими белыми хризантемами и ужасается: страшный и ясный знак, кладбищенские цветы! Причём она вполне понимает, что это глупость, цветы не кладбищенские а сезонные, да и просто очень красивые, с горьким пронзительным запахом, сама две недели назад купила домой такой букет.
Ну и дура, – уныло думает Зося. – Сама виновата, накаркала, напророчила. Кто просил меня тащить в дом кладбищенские цветы?
Чтобы отвлечься от глупых – это Зося и сама понимает – назойливых мыслей, она достаёт телефон, открывает инстаграм. Первый же пост – этрусские погребальные урны в каком-то музее; о боже, только этого не хватало! – в отчаянии думает Зося, она уже чуть не плачет. – Почему сразу урны? Это что, такое пророчество? Зачем я вообще подписалась на этот сраный музей?
У входа в офис айти-компании, где Зося ведёт бухгалтерские дела, курят, вернее парят мальчик и девочка, Зося знает обоих в лицо, но не помнит их имена; на самом деле неважно, важно, что когда Зося подходит поближе, до неё доносится реплика: «Она умерла».
– Кто?! – спрашивает Зося таким несчастным подвывающим от ужаса голосом, словно сама говорит из могилы.
Девочка нервно хихикает, мальчик кидается объяснять:
– Актриса, – и называет какое-то незнакомое имя; звучит, как англоязычное, Зося эту актрису то ли забыла, то ли вовсе не знает, у неё паршивая память на имена. Но это, конечно, не имеет значения. Для Зоси сейчас имеет значение только то, что она пришла на работу и на пороге сразу услышала: «Умерла».
Зося, конечно, себя накручивает. И сама это понимает. Но если как следует разогнаться, фиг уже затормозишь. Это как бежать вниз по крутому склону, даже падение не остановит, не устоишь на ногах, значит, покатишься кувырком. Так всегда происходит, был бы повод, а поводом может стать что угодно – странная тётка в парке, муха в остывшем латте, случайная фраза, картинка в инстаграме, даже чужие цветы. Накручивать себя – это Зосин великий дар.
Это довольно: дело пошло на лад. Это знает, что происходит с Зосей, оно чувствует жертву на любом расстоянии, тревожные мысли жертвы о скорой смерти, пока они просто мысли – что-то вроде закуски. Лёгкая, но приятная еда.
Когда на смену тревоге приходит настоящий неудержимый утробный ужас, панические атаки, в идеале, провалы сознания, предчувствие близкого небытия, еда становится сытной, на такой очень долго можно прожить. А если жертва настолько сильна, что сумеет себя накрутить до настоящей физической смерти, убедить своё тело, что ему пора умереть, это будет уже не просто еда, а ещё и триумф, слаще которого нет.
/Такое на самом деле очень редко случается, мало кому из этих охотников настолько везёт. Не потому что в людях недостаточно страха, страха как раз с избытком почти у всех. Но почти никому не хватает силы, чтобы умереть не своей настоящей, а чужой, преждевременной, практически воображаемой смертью. Люди редко бывают настолько сильны, и это скорее удача. Когда в тебе много страха, лучше поменьше внутренней силы иметь./
Но это, конечно, не теряет надежды – поди потеряй то, о чём представления не имеешь, то, чего у тебя в принципе, в силу твоей природы нет. Это иначе устроено, оно не верит и не надеется, оно просто хочет, чтобы было, как ему надо. Это умеет хотеть.
– Ты только не волнуйся, – говорит Зося серому Плюшу, годовалому коту, настолько чувствительному к её настроению, что сейчас отворачивается от любимой консервы и даже погладить себя не даёт. Ходит кругами по комнате, нервно мотает хвостом.
– Ты только не волнуйся, пожалуйста, маленький, – ласково повторяет Зося. – Всё будет у нас с тобой хорошо. Не бери в голову, не обращай на меня внимания. Я у тебя дура нервная, зря ты до сих пор не привык. Просто день по-дурацки сложился, тётка в парке меня напугала. Плевать мы с тобой хотели на тётку, да? А если со мной всё-таки что-то плохое случится, тебя Миша к себе заберёт. Помнишь Мишу? Он тебе нравится, правда? И ты ему очень нравишься. Всё будет у вас хорошо.
Зосе надо бы успокоиться, как минимум, ради кота. Грех нервировать Плюша, он чуткий. И умный. Поэтому верит Зосиному состоянию, а не её словам.
С другой стороны, успокаиваться сейчас не время. Нельзя пока становиться спокойной, – вот о чём Зося думает, лёжа в постели, куда загнала себя буквально силком. – Мне надо беспокоиться и бояться. Страх – это плата, чтобы выкупить жизнь. Если как следует побоишься, ничего плохого потом не случится. Уже получается как бы и не нужно никакого настоящего несчастья, ты положенное отстрадала и так.
На этом месте Зося внезапно начинает смеяться, не выдержав абсурдности собственной логики. И тревога мгновенно проходит, смех на Зосю всегда так действует. Ну я и дура, – почти восхищённо думает Зося. – Да просто мастер! Надо же, как накрутила себя.
Кот, мгновенно почувствовав изменение её настроения, гремит миской на кухне; ну слава богу, – думает Зося, – наконец-то поел.
Потом Плюш приходит в спальню, запрыгивает на кровать и, по сложившейся традиции, сворачивается в ногах невесомым горячим урчащим клубком. От этого Зосе становится совсем хорошо и спокойно. И глаза закрываются. Всё-таки очень устала. Никакая работа не выматывает так сильно, как глупый, бессмысленный страх.
Плюшик хороший, жалко его. Дома мне бояться не надо. Надо мне бояться не дома, – думает Зося прежде, чем провалиться в сон.
Это чувствует, что тревога жертвы ослабла. Но это не беспокоится. Это не беспокоится никогда. Это не умеет испытывать беспокойство, только его внушать.
/К тому же конкретное это уже очень опытное. Знает: с людьми так всегда бывает. Закуска – не постоянный поток. Даже самые сильные и трусливые люди не могут непрерывно бояться, всем нужно иногда отдыхать. Но так даже лучше, после короткого облегчения страх становится слаще, свежей и острей./
Неделю Зося живёт как в тумане; собственно, почему «как». Голова практически не соображает, хорошо, что сейчас мало работы, а с повседневной рутиной худо-бедно справляется автопилот. И погода по-прежнему тёплая, можно много гулять. То есть не сидеть всё свободное время дома и не портить настроение Плюшу. И Мише тоже не портить. Мише Зося врёт, что её завалило работой, поэтому к себе его не зовёт, и сама в гости не приезжает. Миша тоже чуткий, он в этом смысле даже хуже, чем кот.
Дома Зося держит себя в руках, особо не беспокоится. Плюша жалко, ну и самой надо хоть иногда от этого ужаса отдыхать. Но стоит Зосе выйти из дома, снова возвращается страх. Окружающий мир словно нарочно мучает Зосю, постоянно напоминает ей, что пришла пора умирать.
Все вокруг говорят о смерти, вот честное слово, раньше такого не было. Чуть ли не каждый второй прохожий, оказавшись поблизости, говорит: «она умерла», «он умер», «скоро умрёт», «умирает», «покойный», «на кладбище», «заболела», просто «болеет» и отдельно – «болеет раком». Самая популярная тема. Все вокруг говорят про этот проклятый рак! Записаться, что ли, к врачу, пока не поздно, провериться? Или мне как раз уже поздно? – неуверенно думает Зося, за эту неделю обнаружившая в своём теле чуть ли не сотню подозрительно твёрдых или, наоборот, слишком мягких, покрасневших, потемневших и пугающе бледных мест, и прочитавшая в интернете столько медицинских статей, что в голове теперь вместо мыслей только мутная страшная каша из обрывочной информации про болезни, лекарства, операции, облучение и смерть-смерть-смерть.
– Нет, не надо к врачу, – думает Зося. – Иногда лучше точно не знать. Иногда это срабатывает как бомба. Столько историй о том, как человек прекрасно себя чувствовал, пошёл на плановое обследование, услышал диагноз и буквально за месяц сгорел.
Зося идёт по улице, погрузившись в свои глупые страшные мысли, не замечает, как выходит на проезжую часть. Рядом со отчаянным визгом тормозит автомобиль, водитель страшно ругается, только что в драку не лезет, и он совершенно прав, – думает Зося. – Плохо всё-таки быть водителем, любая сумасшедшая дура может угодить под колёса, погибнуть и навсегда поломать тебе жизнь.
Я болезни зачем-то себе сочиняю, – сердито думает Зося, – а смерть может прийти отовсюду. Откуда угодно, буквально в любой момент! Может быть, я как раз сейчас под колёсами должна была умереть, просто у водителя… ну, предположим, карма слишком хорошая, чтобы из-за меня в тюрьме сидеть? Но меня это не касается, помилование – для него. А меня кто-нибудь другой собьёт, не такой везучий. Или среди бела дня маньяк с ножом нападёт. Или я подавлюсь, задохнусь, и никого не окажется рядом, чтобы помочь. Или просто сердце во сне остановится. Или кирпич сверху свалится. Или… – Зося внимательно, словно впервые в жизни увидела, смотрит на ближайший к ней старый дом, давно нуждающийся в капитальном ремонте, и с содроганием заключает: – Или даже не кирпич, а целый балкон! Звучит нелепо, но так же правда на самом деле бывает. Я же сама читала, этим летом где-то в центре балкон обвалился, чудом никого не пришиб.