Того, что Владислав что-то заподозрит, ей даже не приходило в голову. Она ослепла в своем упоении предстоящим бегством. Сделала слишком мало покупок для маскировки. Пожмотилась. Хотела сберечь как можно больше денег для Москвы. А наверно, было что-то и в глазах, что выдало ее. И заставило его полезть к ней в сумочку. Чего он никогда прежде не делал. Она знала точно, что не делал. Наводила в сумочке определенный порядок, оставляла на открытом месте – и находила нетронутой.
Она вышла всего лишь во двор – выбросить в контейнер мешок с накопившимся мусором. Была уже середина дня, но Владислав странным образом никак не мог выйти из дома. Слонялся по квартире из комнаты в комнату, звонил по домашнему телефону и по мобильному, уходя от нее подальше, чтобы она не слышала его разговора, полез по второму разу в душ. Вот тут, когда он по второму разу полез в душ, в раздражении, что все не может остаться одна, Маргарита и схватила из-под мойки мешок, который, если по-хозяйски, можно было еще заполнять и заполнять.
Она отсутствовала минут семь. Может быть, восемь. Можно было бы управиться и за три. Но хотелось побыть одной. И она спускалась, проиграв ногой по каждой степеньке, и так же потом поднималась, и во дворе, удовлетворив жерло чистенько-черного контейнера своей порцией его пищи, еще постояла, посмотрела на окна вокруг и только затем повернулась возвращаться.
Маргарита отомкнула наружную дверь, отомкнула внутреннюю, железную, закрыла их, пошла в ванную ополоснуть руки, – Владислава там уже не было. Кран был не закрыт и хлестал водой, насыщая воздух горячим паром, на кафеле пола отпечатались мокрые следы его ног, с края раковины свисало скомканное полотенце, – все свидетельствовало, что Владислав покинул ванную необыкновенно спеша.
Он встретил ее на пороге гостиной в торопливо схваченном поясом синем банном халате и босой. Он стоял на пороге и ждал ее, похлопывая по ладони каким-то длинным цветным конвертом.
– Что это? – переставая хлопать, показал он ей конверт.
В глазах его было холодное, бритвенное бешенство.
Маргарита посмотрела – и ей почудилось, у нее совершенно натуральным образом шевельнулись волосы на голове: у него в руках был ее билет! Девушка в офисе перед тем, как отдать ей билет, вложила его в специальный бесклапанный конверт-кармашек, этот конверт-кармашек и держал сейчас в руках Владислав.
– Ты роешься в моих вещах? – с высокомерной презрительностью произнесла Маргарита.
Что она могла сделать еще, кроме как изобразить оскорбленную невинность?
– Нет, паскуда, – ступил к ней Владислав, поводя перед собой конвертом с лежащим внутри билетом из стороны в сторону, – ты так мне благодарностью платишь? Я тебя – в Альпы, деньги тебе на шмотье, а ты от меня дёру дать намылилась? Ручкой мне адью сделать, так, паскуда?
– Ну и лексикон, – с прежней высокомерностью проговорила Маргарита. – Неужели, мсье, вы заканчивали МГИМО?
Владислав как не слышал ее.
– Деру от меня решила, паскуда, дать! Намылилась! На мои же деньги – от меня! С носом меня решила оставить – вот твои лыжи, не нужны! Паскуда, ну, паскуда!
Маргарита рванулась вперед и выдрала у него из рук конверт с билетом. Ее пробило чувством, если билет окажется у нее, то Владислав уже ничего не сможет ей сделать: не удержит ее, не остановит – никак не помешает ее отлету. До отлета оставалось два дня, и она готова была провести их на вокзале, под мостом – где угодно! – улететь хоть в одном нижнем белье – только бы выскочить за дверь.
Но Владислав дал ей подержать билет в руках одно мгновение. Схватил за руку, вывернул – и билет, прошелестев, упал на пол.
– Кинуть она меня намылилась! – продолжая выворачивать Маргарите руку, стиснутым бешеным голосом просвистел Владислав ей в лицо. – Мандавошка такая! Ты что, мандавошка, о себе вообразила? Ты – что есть здесь, что тебя нет! Я с тобой что хочу сделаю, тебя даже никто не хватится!
– Больно, перестань, больно! – закричала Маргарита, пытаясь отнять руку у Владислава. – Отпусти, мерзавец, отпусти, гад такой!
Она кричала не оттого, что ей было больно. Она кричала, чтобы заглушить охвативший ее страх. Что хочу, то и сделаю, никто не хватится, – что он имел в виду? Он угрожал убить ее?!
Владислав довольно усмехнулся и отпустил Маргариту. Ему понравился ее крик. Вернее, ее страх, прорвавшийся в этом крике.
– Хочется меня прямо убить, а? – продолжая усмехаться, спросил он. – Ух ты, ух ты! Амазонка! Убить нелегко. Это не всякому дано – убить. Кому дано, а кому не дано. – И подался к ней резким, пугающим движением: – Хочешь, проверим?
Маргарита отпрянула от него в сторону, и теперь он уже захохотал. Нагнулся, поднял с пола конверт с билетом, сунул в кармана халата и, продолжая хохотать, повернувшись к Маргарите спиной, пошел обратно в гостиную. Маргарита смотрела ему вслед и боролась с искушением броситься к входной двери, открыть одну, другую – выскочить на лестничную клетку и больше не возвращаться сюда. Она знала замки и, вероятней всего, успела бы выскочить прежде, чем он догнал ее. Но что она была без билета, который лежал в кармане его халата? Зачем ей тогда нужна была эта свобода от Владислава? Что бы она делала с нею?
Она пошла в гостиную следом за ним. Он остановился около сейфа и оттуда оглянулся на нее.
– Что, готова?!
Маргарита не понимала его.
– Отдай билет! Отдай! – закричала она, вновь криком стараясь перебить колотивший ее страх. – Отдай, не могу здесь больше, отдай, дай улететь!
– Нет, как же, – прежним насмешливым тоном проговорил Владислав, – ты же амазонка, ты же меня убить обещала! Помнишь, обещала?
– Отдай! – не решаясь приблизиться к нему, повторила Маргарита. – Отдай!
Владислав пощелкал ручкой, набирая шифр, набрал, отодвинул щеколды замка и, потянув, открыл сейф.
– Во, гляди, – достал он изнутри тот, большой, который тогда у нее на глазах снаряжал патронами. На стволе у пистолета остался даже навинчен глушитель. – Попробуешь? Десять секунд на размышление. Пока я другой заряжаю. Сможешь – убей. Давай. Амазонка! А нет – так я тебя из другого. Из любимого пистолета Джеймса Бонда.
Маргарита видела: он куражится. Куражится – и получает от своего куража удовольствие, какого, наверно, не получал от удачных сделок по поставке фальшивого французского вина на родину-млядь.
– Отдай мне билет! Отдай! – как закольцованная магнитная пленка, тупо выбросила она Владиславу в лицо, обдирая себе криком горло.
– Сама возьмешь, – похлопал по карману халата Владислав, подходя к ней. – Когда убьешь. – Вложил Маргарите в руку металлическую тяжесть пистолета, но тотчас отнял, двинул сбоку какой-то рычажок и вновь всунул пистолет Маргарите в руку. – Во. Теперь абсолютно готов. Давай!
Повернулся и неторопливо, спокойно двинулся обратно к сейфу. Даже подчеркнуто неторопливо. Даже слишком спокойно.
Маргарита стояла с убийственным грузом в руке и с ужасом смотрела Владиславу в спину. А если он не шутит? Если он куражится, но всерьез, уверен, что она ничего не сможет, зарядит своего джеймсбонда – и убьет ее? Ей вспомнилось, как он ее бил. Ей вспомнилось, как ее бросил Сергей. Ее Сереженька… Как ее продал Атлант. Как вышвырнул с работы Скоробеев. Как насиловал дед Семен. Как использовал отец…
Владислав подошел к сейфу, засунул внутрь руку, и она вынырнула наружу с любимцем легендарного агента. Засунул другую, и другая появилась с пластмассовой коробкой, доверху наполненной тускло-маслянистым латунным богатством. Маслята, вспомнила Маргарита читанное в газетах о патронах. Как точно.
Владислав повернулся и поставил коробку с патронами на ломберный столик.
– Стоишь? – спросил он. – Ну, стой, стой. Наверно, я ошибся, у тебя не десять секунд. Побольше. Пока я нужные патроны наберу, пока магазин набью… шесть патронов, по-честному, как у тебя, не больше.
Говоря это, он выщелкнул на ладонь изнутри рукоятки белый плоский пенал и, покопавшись пальцем в латунной куче, вытащил один «масленок», вставил в пенал. Вытащил второй, вставил.
Утробный, звериный рык сотряс Маргариту. Она вскинула руку с пистолетом, подперла ее снизу, чтобы не так прыгала, другой, и ободранное ее горло прохрипело:
– Стой! Прекрати! Брось пистолет! Брось!
Владислав остановился снаряжать магазин и посмотрел на Маргариту. По его гладко, как всегда, зеркально выбритому лицу пробежала ехидная куражливая усмешка.
– О! Голос амазонки. Это я понимаю. Молодец. Давай-давай!
И снова опустил глаза к коробке с патронами, снова покопался в них, вытащил подходящий, воткнул в обойму, стал искать новый.
– Прекрати! Брось! – рычала Маргарита. – Брось! Отдай билет!
– Вот сейчас у тебя секунд десять, – не обращая внимания на ее хрип, продолжая снаряжать обойму, спокойно произнес Владислав. – Даже меньше уже. – Он закончил с обоймой, повернул пистолет к себе дном рукоятки, наставил пенал магазина на отверстие и вбил его внутрь. – Вот, теперь уже почти ничего не осталось.
Маргарита не поняла, как случилось, что она нажала на спусковой крючок. Она не помнила, как нажала. Ни первый раз, ни второй, ни третий. То, что нажала три раза, она определила потом, по оставшимся патронам. В памяти сохранилось лишь то, что руки у нее ходили ходуном, тряслись, будто под электрическим током, и внутри стоял жуткий, отчаянный, звериный вой: не попаду, успеет раньше, убьет!
И звука выстрелов она тоже не слышала.
Ехидная куражливая ухмылка на лице Владислава вдруг сменилась уродливой, жуткой гримасой, рот ему стало растворять, все шире, шире, он качнулся и упал перед ломберным столиком на колени.
– Е-мое, – просипел он. – Ты что, дура…
Больше он не смог сказать ничего. В горле у него заклокотало, изо рта, пузырясь, полезла красная пена, и, сползши с ломберного столика, он рухнул на пол.
Он рухнул, и что отдельно запомнилось Маргарите – с каким тяжелым костяным звуком ударилась о пол голова. Будто громадный бильярдный шар.