– Если это ее выбор, тогда, конечно, мы его заслуживаем. Но что дает нам право решать за нее? – спрашиваю я, сохраняя ровный и спокойный тон.
– Боже мой, мальчик, ты заговорил, как они. – Он кивает на неясные силуэты городских облакоскребов, что проступают вдали. Мой вопрос явно вызывает у него отвращение.
Повисает тишина. Атмосфера сгущается. Я чувствую, как недовольство мною нарастает в нем, словно приближающийся шторм. Сигналы, что он проецирует, пронизаны ненавистью. Отец даже смотреть на меня не может.
– Как она? – спрашиваю я.
– Тебе не позволено знать это, пока ты отстранен, – отвечает он.
– Ой, да ладно, отец. Она в порядке? – настаиваю я.
Он закрывает глаза и вздыхает. Его плечи сутулятся под накрахмаленной темно-красной рубашкой. – Думаю, тебе пора вернуться в общежитие и заняться учебой, – прямо заявляет он.
– Отсылаешь меня в детскую? Я уже не ребенок.
Он выдерживает паузу. Я чувствую, что его бесит мое упрямство, но твердо стою на своем. Уходить я никуда не собираюсь.
– Зачем ты сюда пришел? – спрашивает он, очевидно, желая избавиться от меня.
– Мне нужны ответы.
В комнате тихо, и отец по-прежнему стоит у окна. В стеклах его очков отражаются молнии, атакующие город. Отражение увеличенное и искаженное. Таким он видит мир.
– Ответы? – спрашивает он.
Я киваю.
– Ответы требуют вопросов, – уточняет он.
– Коринна Уоррен, – говорю я медленно. Это имя никогда не произносят здесь, разве что шепотом за закрытыми дверями. Я испытываю странный трепет, когда оно слетает с моих губ.
У отца дергается бровь. Он щурится, и морщинки в уголках глаз становятся глубже, скрывая под собой веснушки и родинки. – Имя – это не вопрос, – говорит он.
– Нет, но это имя вызывает столько вопросов, что я даже не знаю, с чего начать. Я слышал так много историй о матери Евы, так много всяких версий, и, если хоть одна из них правдива…
– Да? – Отец прерывает мое молчание.
– Тогда, конечно же, ты должен знать.
Ну, вот, я и произношу это.
Как-то так.
Ничто в нем не дрогнет, только глаза приходят в движение, впиваясь в меня. Он смотрит так пристально, как будто принуждает меня отвернуться. Я выдерживаю его взгляд.
– О каких историях идет речь? – интересуется он.
– Ты знаешь, о чем я говорю. Не прикидывайся, пап.
Он изучает меня, как шахматную доску, думая на три хода вперед и никогда не раскрывая свой план.
Я не нарушаю молчания: ход за ним.
– Полагаю, ты имеешь в виду слухи вокруг смерти Коринны. Слухи, распускаемые психически больным, эмоционально неуравновешенным человеком. – Он говорит так, будто зачитывает пресс-релиз. В общении со СМИ ему нет равных.
Я киваю.
– Скажи мне, кто здесь рассказывает эти истории? – спрашивает он.
Я молчу. Он пытается отвлечь меня этим вопросом, делая вид, будто хочет раскрыть источник информации, но на самом деле готовится к настоящей атаке.
– Все. – Я пожимаю плечами, словно отмахиваясь от такой ерунды.
– Понятно, и все думают, что, раз ты мой сын, тебе наверняка что-то известно. Что ты должен быть в этом замешан? – произносит он, почти улыбаясь.
– Типа того.
Почему ему смешно? Я проигрываю в затеянной им игре, или он просто блефует?
– Забавно, не правда ли, как люди переоценивают важность родственных отношений? Какую стать ты приобрел только потому, что я решил осчастливить тебя своей фамилией. – Он соединяет подушечки указательных пальцев и прикладывает к губам, кривящимся в улыбке. – Правда в том, Брэм, что тебя пощадили исключительно в силу необходимости.
Моя очередь держать паузу, побуждая его продолжить.
– Когда твоя мать оказалась в числе миллионов других женщин, не способных произвести на свет девочку, от тебя должны были избавиться так же, как от бесчисленного множества мальчишек, которым на этой планете просто не хватило бы места.
Его слова ранят больнее, чем я ожидал. Больнее, чем даже сам он осознает. И моя мать согласилась на это?
– Я не возражал. В этом не было ничего необычного. Но у твоей матери были другие планы. – Он удобно устраивается в кресле, небрежно закидывая ногу на ногу. Он упивается происходящим. – Она спрятала тебя. Держала в секрете от меня, пока ты не достиг возраста, когда ни один уважающий себя человек не стал бы… разбираться с тобой.
Мое сердце колотится от этой новой информации о моем появлении на свет. Мне больно при мысли о том, что моей матери приходилось бороться за мое право жить.
– Конечно, я был совершенно неправ.
Он только что это сказал? Я не ослышался?
– Я думал, ты просто еще одна особь мужского пола, которая пополнит нескончаемый список без вести пропавших мальчиков, или как там их сейчас называют. Это было так очевидно, но я не разглядел твой потенциал. Пока не появилась она.
– Ева, – подсказываю я.
– Нет. – Он смеется. – Мисс Сильва.
Он резко поднимается и приходит в заметное оживление, пускаясь в воспоминания.
– Она вытащила меня из той дыры и увидела перспективу в моей работе. У нее было достаточно ресурсов, чтобы воплотить мои самые смелые фантазии. – Он подходит к окну. – Разумеется, я никогда и не думал приводить тебя сюда.
Не будь окно всего лишь экраном реалити-ТВ, я бы, наверное, не устоял перед искушением вытолкнуть его оттуда.
– Вивиан требовалась молодая компаньонка для Евы, и мои идеи пригодились. Тогда-то и была задумана пилотная технология, а у меня появился идеальный подопытный кролик для моих инноваций.
– Подопытный кролик? – эхом повторяю я. Слова застревают в горле.
– Думаю, мы оба знаем, что я далеко не образцовый отец. Даже по нынешнимотвратительным стандартам, – говорит он.
– Это оправдание или извинение? – спрашиваю я.
– Ни то, ни другое. Просто чистая правда.
– А как насчет чистой правды о матери и отце Евы? Они были образцовыми родителями?
– К сожалению, я предполагаю, что были бы, да, – огрызается он.
– К сожалению? Так это и стало проблемой? Родители никогда не были частью плана для Евы?
– Коринна и Эрни представляли собой большой риск. Их присутствие в ее жизни делало будущее непредсказуемым. Вивиан не могла допустить непредсказуемость… – Он замолкает. Его щеки пылают, вена пульсирует на лбу в такт его тяжелому дыханию.
Я молчу.
Он молчит.
Сердце бьется так сильно, что, клянусь, я вижу, как шевелится «молния» на моей униформе. Мне нужно время, чтобы переварить его последние слова. Понять, что все это значит.
– Вивиан что-то сделала с Коринной. – Слова, спотыкаясь, вырываются наружу. Я говорю, скорее, с самим собой, а не с ним.
Его глаза медленно скользят по мне, словно разрезая пополам.
Выходит, слухи не обманывают.
Мой отец все знает.
33Брэм
Его дыхание сбивается. Взгляд по-прежнему прикован ко мне, и сам он как будто прирос к полу, но его мозг лихорадочно соображает. Эмоции подвели его: он дал слабину. Сделал неправильный ход.
– Так это правда? – шепчу я, поначалу с недоверием. – Что-то все-таки произошло… – Пока я говорю, до меня доходит, насколько это очевидно. – И ты об этом знал. Ты всегда знал.
Я тотчас поворачиваюсь и иду к двери, но чувствую крепкую хватку на своем запястье. Опуская взгляд, я вижу бледную руку отца.
– Сын, – рычит он.
Я выдергиваю руку и обхожу вокруг потертого кожаного кресла, выставляя его как барьер между нами.
– Позволь мне объяснить. Ты запутался, и эмоции затуманивают твой рассудок, – говорит он.
– Нет, отец. Моя мысль ясна как никогда. Возможно, впервые в жизни я вижу все так, как оно есть на самом деле.
– И как же? Что ты видишь? – усмехается он.
– Я вижу, что не только Еву вы держите под этим облаком иллюзии. Всех нас. Всех, кто здесь обитает. Изо дня в день пичкаете нас ложью, и самое ужасное – что все это делается для того, чтобы сохранить в тайне этот обман. – Я широко раскидываю руки, осознавая истинное предназначение этого места. У меня кружится голова. – Еще бы, идеальная система. Гнилая до мозга костей, но идеальная.
Отец пятится назад. Он слушает меня, наблюдая за тем, как у меня открываются глаза на реальность мира, в котором я живу.
– И где он? – спрашиваю я.
– Он?
– Отец Евы. Где он сейчас?
– О, он в безопасном месте. Там, где он не может навредить Еве.
– Хватит врать! – кричу я. – Теперь я знаю, папа. Я знаю правду.
– Вижу, – говорит он, опираясь на стол. – Но, если ты прав, если верны слухи, если ЭПО намеренно устранила родителей Евы из ее будущего, как же так вышло, что только тебе одному удалось во всем разобраться? Почему больше никому это в голову не приходило?
– О, есть и другие. – Я подхожу к монитору реалити-ТВ. – Их сотни тысяч, возможно, миллионы – тех, кто во всем разобрался задолго до меня. Они кричат об этом на каждом углу, выступают с маршами протеста на протяжении многих лет. – Я показываю на затопленный город, проступающий в облаке ядовитых испарений. – Я никогда не думал, что скажу эти слова, но чертовы фриверы были правы.
– Тогда почему же никто из здешних обитателей ничего не предпринимает? Почему нас не остановили? – спрашивает он, и я замечаю, что на его лицо возвращается неуловимая коварная улыбка.
Сердце снова заходится.
– Люди поняли, что к чему. Они выясняли это годами. Но всякий раз, когда кто-то слишком опасно приближался к правде, его…
Внезапно комнату заливает красное аварийное освещение, и пронзительный визг сирены вибрирует в моем черепе.
Я вижу разбитое стекло на полу у ног моего отца. Стекло от пульта аварийной сигнализации. Мой отец привел в действие охранную систему.
В пульсирующем красном свете я ловлю вспышку, отражающуюся в стеклах его очков, когда он высовывается из-за верхнего ящика старинного письменного стола. Что-то поблескивает на свету. Что-то тяжелое в его руках. Я вижу длинное дуло, направленное в мою сторону.