– Я никогда не видел, что там внутри, только на фотографиях, – говорю я, обращаясь скорее к себе. Мои мысли уносятся к маме, я вспоминаю, как часто навещал ее, разговаривал с ней сквозь толстые стены криокамеры, задаваясь вопросом, что там внутри. Меня успокаивает умиротворенный вид этой женщины, с которой я собираюсь разделить ледяной кров.
– Брэм. – Чабс прерывает мои раздумья. – У нас не так много времени.
Я киваю. В помещении невыносимо холодно. Дрожа всем телом, я перемещаюсь на крышу соседнего резервуара.
– Погоди, – кричит мне снизу Чабс. – И как твой приятель будет тебя искать?
Я оглядываю комнату: со всех сторон меня окружают камеры-близнецы.
– Я так понимаю, в Башне будет еще больше таких штук, верно? – спрашивает он.
Мое сердце внезапно замирает.
– Передай-ка мой комбинезон, – прошу я Чабса.
Он протягивает мне одежду, и дрожащими пальцами я обыскиваю карманы.
– Что ты там ищешь? – спрашивает Чабс.
– Какой-нибудь знак. – Я просовываю пальцы в нагрудный карман и вытаскиваю полоску серебряной фольги. Я раскрываю ее, и сладкий запах ударяет в ноздри.
– Что за черт? – недоумевает доктор Олива.
– Это называется жевательная резинка. – Я закидываю в рот голубую пластинку. – Винтаж.
Я разжевываю жвачку, пока она не становится мягкой и липкой, потом достаю ее изо рта и прилепляю к боковой поверхности открытого резервуара. – Метка маленькая, конечно, но лучше, чем ничего. – Я киваю доктору Оливе, который поднимается ко мне и ставит на крышку свой медицинский чемоданчик.
Я разглядываю его инструменты – три шприца аккуратно выложены в ряд, поблескивая серебристыми иглами в холодном свете.
– Предупреждаю, ощущение будет не из приятных, – говорит он.
– Давайте уже покончим с этим, – отвечаю я. Мне совсем не хочется думать о том, что сделают с моим организмом эти наркотики.
– Потребуется немедленная медицинская помощь, как только тебя достанут из этой жидкости. Твой друг, Хартман, он сможет найти для тебя врача?
Мне не хватает духу сказать доктору Оливе правду, поэтому я просто киваю.
– Затяни это на предплечье. – Он протягивает мне резиновый жгут и работает кулаком, показывая, что надо делать. В считанные секунды мои вены послушно набухают.
– Хорошо. – Доктор Олива рассматривает мою руку и берет первый шприц. – Это просто капельница, облегчающая прохождение остальных лекарств. Можешь отвернуться.
Я не шевелюсь. Мне хочется смотреть.
Он пожимает плечами и вонзает иглу мне в руку. Я ничего не чувствую, когда прокалывают кожу – холод уже сделал свое дело. Доктор Олива заклеивает пластырем точку ввода, удерживая иглу на месте, и прикрепляет к ней трубку.
– Ну, что, ты готов? – спрашивает он.
– Да, – без колебаний отвечаю я.
– Как только я введу это в твое тело, пути назад не будет. – Он поднимает шприц, показывая мне содержимое.
Я киваю.
Я готов.
Он прикрепляет шприц к трубке, подключенной непосредственно к моей вене.
– Это замедлит сердцебиение, чтобы тело не подверглось шоку, когда погрузится в жидкость, – говорит он, глубоко вздыхая. Я вижу, как его палец нервно подергивается на поршне маленького шприца.
Я тотчас протягиваю свободную руку и помогаю ему управиться со шприцем, медленно вливая ядовитое зелье в кровеносную систему, избавляя доктора от ответственности за происходящее.
– Все, теперь пути назад нет, – говорю я, когда последняя капля стекает по прозрачной трубке в мою вену.
Он откручивает пустой шприц и прикрепляет следующий.
– Это вызовет странные ощущения, – говорит он. – Зато предотвратит образование льда в клетках.
– Типа антифриза? – спрашиваю я.
– Точно, – отвечает он. – Вещество неядовитое, но не предназначено для использования на сознательных существах. Оно позволит твоим клеткам заморозиться, не теряя эластичности. Короче, предотвратит повреждения тканей, неизбежные при традиционной заморозке.
– Умная штука, – замечаю я.
– Как только вещество попадет в кровь, мы должны подождать три минуты, пока оно равномерно распределится по всему телу, прежде чем ты войдешь в танк. Если твои клетки не получат этот препарат, они не выживут в процессе быстрого охлаждения.
Он медленно вводит содержимое шприца и запускает таймер на своих часах.
Три минуты.
Я чувствую, как медицинский антифриз разливается по телу. Руку покалывает, как будто тыкают холодными булавками и иголками. Покалывание распространяется вверх по предплечью – и вдруг меня захлестывает. Это самое странное ощущение, которое я когда-либо испытывал. Мне кажется, я чувствую каждую вену в своем теле. Я знаю их наперечет. Все тысячи запутанных туннелей и ниточек, опутывающих мои органы, пронизывающих конечности. И все они живые, как будто заряженные электричеством.
Эффект усиливается. Покалывание перерастает в колющую боль. Она поражает каждую частицу моего тела, невидимые пальцы с бритвами вместо подушечек стискивают мозг. Тело бьется в конвульсиях. Я заваливаюсь на спину и сквозь толчки и судороги слышу, как доктор Олива зовет своих ассистентов на помощь.
Я отключаюсь на мгновение. Внезапно три силуэта возвышаются надо мной.
– Брэм, – слышу я голос доктора Оливы.
– Я… в порядке, – говорю я, приподнимаясь. Голова вращается. В теле жуткая слабость.
– Сердцебиение замедляется. У тебя одна минута, прежде чем ты сможешь погрузиться в камеру. Успокойся и дыши через боль. Твоему телу все еще нужен кислород, – инструктирует доктор Олива.
Еще одна волна колющих ударов проходит сквозь меня.
– Успокоительное, – доносится голос доктора Оливы. – Это снимет судороги. – Я чувствую, как игла вонзается мне в шею.
Сигнал таймера звучит на его наручных часах.
– Пора, – говорит он.
Мое тело вялое. Зрение размыто. Я не могу стоять.
Трое мужчин подхватывают меня под руки и приводят в вертикальное положение.
Внизу, у основания танка, маячит в тумане большая фигура.
– Чабс, – кричу я, но вырывается лишь неразборчивый шепот.
Мужчины еле удерживают мое обмякшее тело, осторожно поднимая меня над открытым резервуаром.
– Мы должны опустить его быстро, – командует доктор Олива, вместе со своими коллегами пытаясь удержать меня.
– Чабс… – снова зову я, и моя голова падает на грудь. У меня нет сил поднять ее.
Медики держат меня над чаном с жидким азотом. Мои ступни болтаются в воздухе. Я уже не чувствую их. Я ничего не чувствую. Разум покидает меня, когда я встречаю свою судьбу, этот танк подо мной. И дрейфующую женщину.
– По моей команде, – четко произносит доктор Олива. – Три, два, один…
Когда я падаю в танк, мир исчезает. Я не чувствую холода. Обжигающая жидкость замораживает каждую клетку моего тела, но химикаты, которые ввел мне доктор Олива, не дают им превратиться в лед. На мгновение меня охватывает самая мучительная боль, какой еще не знал в своей жизни. Но этот миг невыносимого страдания резко обрывается, когда до меня долетает эхо взволнованного голоса Чабса, который кричит мне: – За Еву!
61Ева
Мои глаза открываются навстречу самому красивому рассвету, который я когда-либо видела. Пурпурные, розовые, оранжевые и голубые блики переливаются в окне, смешиваясь друг с другом, чтобы нарисовать идеальную картину гармонии. Нежась в постели и глядя на это великолепие, легко забыть собственные тревоги о грядущем дне и о том, что он несет с собой. Легче поверить, что мать-природа старается поддержать меня и укрепить мою решимость. Иначе зачем бы она осыпала нас своим мастерством и благодатью сегодня и каждый день, сколько я себя помню? Она заманивает нас, постоянно завоевывает нас, убеждает в том, что мы должны продлить наше существование вместе с ней на этой земле.
Но тяжесть у меня в животе говорит обратное. Она наполняет меня дурным предчувствием и обреченностью – моя жизнь вот-вот будет растоптана, поставлена под контроль и забракована, мои мечты будут отброшены ради выгоды других, но не ради благополучия моих детей. Я стану первым звеном в цепи женщин, с которыми будут обращаться точно так же. Я подарю жизнь, которой жить невозможно. Произведу на свет еще один маленький винтик.
Я бы предпочла проснуться и вообще ничего не увидеть. Море черного – вот что меня бы устроило в этот жалкий день.
Заходит мать Кади.
Таблетки.
Завтрак.
Обычная рутина, и все же на этот раз все по-другому.
Когда мать Кади поправляет простыни на моей кровати, я слышу, как что-то падает на пол. Она наклоняется и поднимает дневник моей матери. Он так и живет у меня под подушкой, и, должно быть, я потревожила его во сне.
Я забираю у нее тетрадку и кладу себе на колени, глядя на сад за окном моей спальни. Он не такой красивый, как прежде, поэтому я отворачиваюсь и смотрю на тетрадку. В ней – надежды моей матери на то, что мне достанется жизнь, полная любви и свободы. Слова, которые она написала мне. Она не могла знать, что ее жизнь оборвется так внезапно, что нас разлучат сразу после нашей встречи, но в этих письмах – ее слова любви, вдохновения и поддержки. Когда тетрадка у меня в руках, мне кажется, будто и мама со мной.
Я пролистываю ее, пробегаю глазами фрагменты, пока к горлу не подступает горький ком.
Я подвела ее. Я так далека от той девушки, о которой она мечтала.
Кончиками пальцев я нахожу страницу, тайком вложенную в дневник. Одна строчка западает мне в душу.
Ты любима. Ты принадлежишь себе. Не мне, не им. Помни об этом.
Хотела бы я знать, как сделать это реальностью, потому что сейчас мне кажется, что все во мне принадлежит только им.
62Брэм
Я все слышу.
Это первое, что я осознаю.
Я слышу гул машины. Писк кардиомонитора. Шипение свежего кислорода, закачиваемого в комнату. Все звуки пронзительные и резкие.
Я не чувствую своего тела.
Внезапно, как по щелчку выключателя, ко мне возвращается обоняние. Запахи ударяют в лицо и подавляют затуманенный разум. Стерильное оборудование; стираное белье; даже стекло – все имеет отчетливый запах. Эти запахи смешиваются в одно полотно, которое я узнаю из тысячи.