Севастьянов бежал и чувствовал, как в груди гулко бьется сердце, все его тело – вдруг стало словно одно большое, тяжело бьющееся сердце. Где-то позади он слышал торопливые шаги Брызгина – Сергей столкнулся с ним в коридоре, когда тот бежал к нему в Готовальню. Или это было эхо его собственных шагов – он не понимал. В голове была только одна мысль: успеть! Наконец – Усыпальница с узнаваемой надписью над входом: «Государство заботится о том, чтобы вы умирали с комфортом!».
Но Севастьянов не успел. Все уже было кончено: в Отделении мягкой эвтаназии из гуманных соображений с делом не затягивали. В тот момент, когда он ворвался в процедурную, тело Алексея Николаевича перекладывали с кровати на каталку, чтобы везти в крематорий.
Сергей с криком «Оставьте его!» подбежал к каталке, отшвырнул утилизаторов. Лицо Алексея Николаевича было умиротворенным и даже помолодевшим. Сергей взял отца за руку – она была еще теплой. Где-то далеко – Севастьянову так казалось, – Брызгин объяснял что-то перепуганным сотрудникам Усыпальницы.
Пятнадцать минут спустя, после того, как Сергей попрощался с отцом и тело Алексея Николаевича увезли, дежурный конвертор Усыпальницы объяснял Севастьянову, что Алексея Николаевича привезла бригада по вызову Диспетчерской. Он был очень плох, но в сознании, подписал согласие на добровольную эвтаназию и отказ от прохождения Готовальни – в этом случае объект в Готовальню не направлялся, а сразу проводили процедуру. Тех же, кто не был согласен на добровольную эвтаназию, в обязательном порядке проводили через Готовальню. С Алексеем Николаевичем ситуация была простой. Конвертор развел руками:
– Если бы мы знали, то сообщили бы вам, конечно, но объект, простите, ваш отец, хотел, чтобы все закончилось быстро, – он так и сказал. Может, вас утешит, что перед смертью он был счастлив: мы добавляем к основному препарату особый коктейль, разработанный нашими специалистами, по воздействию на мозг сравнимый с ударной дозой эндорфинов. Объекты испытывают в момент смерти наивысшее состояние эйфории.
Севастьянов вошел в дом отца. Там было тихо и пусто – атмосфера настигшей беды, как и в их с Агатой квартире. Видимо, отцу стало плохо внезапно: на кухонном столе стояла полная чашка кофе и тарелка с едва тронутой глазуньей. Сергей ощутил, как к горлу подкатывают рыдания, и быстро вышел из кухни.
Он прошел в кабинет отца и сел за его старый письменный стол. Вспомнил, как в детстве любил забираться к отцу на колени, когда тот сидел за этим самым столом, и они вместе разглядывали электронные карты Луны, погасив настольную лампу. Карты светились нежным серебристым светом, а Сергей представлял себе, что он – Маленький принц, и эти карты – вовсе не карты Луны, а карты Земли, на которую он вот-вот полетит с астероида Б-612. Это было простое детское счастье – счастье, которого нет и никогда не будет у Веры. Он помнил момент, когда это счастье закончилось у него: заболела мама. Смертельно – рак. Через какое-то время ее увезли в Конверторий. Конечно, он был потом счастлив много раз, но ощущение черты, за которой кончилось то чистое, абсолютное детское счастье, было четким. Конверторий, словно Пантагрюэль с его ненасытной утробой, постепенно пожирал всю семью Севастьянова.
Сергей выдвинул ящик стола и увидел белый бумажный конверт. Непривычно было ощущать пальцами фактуру настоящей бумаги, ее давно уже не использовали: весь документооборот происходил в электронной форме, паспорта были пластиковыми, блокноты – плазменными. На конверте было написано рукой отца: «Сергею». Севастьянов плотно сжал губы, подавив в себе желание заплакать, и открыл конверт. Там лежали электронный ключ и записка.
Утром Севастьянов с большим рюкзаком в руках зашел к Лиле в Передержку. Открыв рюкзак, он вытащил оттуда взлохмаченного рыжего кота с недовольной мордой.
– Принимай сиротинку. Судя по окрасу, вы с ним – дальние родственники.
Лиля всплеснула руками:
– Сереж, что я с ним буду делать? Его же надо кормить, ухаживать за ним…
– Здесь в рюкзаке все его причиндалы: миска, лоток, наполнитель, – отец купил многоразовый самоочищающийся, а когда полностью загрязнится, то и самоперерабатывающийся, так что жених с приданым. – Сергей протянул Лиле рюкзак и просящим тоном добавил: – Лиль, детям будет развлечение, а то они у тебя пялятся на белые стены круглыми сутками. Обещаю, с меня пожизненное обеспечение кормом и наполнителем.
Лиля медленно, с неохотой взяла рюкзак:
– Ладно. Как его зовут-то?
– Почти Цезарь, но только Мандарин. – Пока Севастьянов уговаривал Лилю взять кота, последний осмотрел все вокруг, поднял хвост трубой и неторопливо прошел из Лилиного кабинета в игровую, вызвав там некоторый ажиотаж среди детей. Кот, нимало не смутившись, прошествовал в самый центр комнаты и по-барски развалился на полу. – Быстро освоился, скотина.
Вера Севастьянова встретила свой третий день рождения в детской Передержке. Дни рождения детей в Конвертории не отмечали по понятным причинам, даты рождения их имели значение только для перемещений из отделения в отделение. Но Сергей уговорил Лилю вечером после рабочего дня тихо отпраздновать это маленькое событие. Лиля купила тортик с розовым кремом и три серебристых свечки, а Севастьянов с Брызгиным надули шарики – по одному для каждого ребенка в отделении.
В это время в Передержке находилось пятеро детей: трое мальчиков и две девочки. Лиля зажгла свечи на торте, Севастьянов потихоньку подвел Веру: она плохо ходила. Брызгин помог дойти остальным детям. Втроем тихо спели Вере «С днем рождения тебя», а затем долго учили ее задувать свечи, показывая, как это нужно делать, надувая щеки и вытягивая губы трубочкой. Детей это очень веселило, они стали повторять за взрослыми, смешно раздувая щеки и дуя во все стороны, кроме свечей. Вера задуть свечки все-таки не смогла, и они задули их все вместе на счет «три». Каждому досталось по небольшому кусочку торта, но все остались довольны, особенно перемазавшиеся кремом дети. Перепало даже Мандарину, очевидно считавшему себя полноправным хозяином отделения. Дети очень хорошо реагировали на кота, его появление никогда не проходило незаметным, а ему нравилось быть в центре внимания.
После того, как детей уложили спать и убрали все следы маленького торжества, взрослые втроем сидели у Лили в кабинете и потягивали заменитель виски, принесенный Брызгиным «выпить за здоровье именинницы», – они не сразу сообразили, как это звучит в стенах Передержки. Три года – возраст, с которого детей можно направлять в Разделочную.
Настроение у друзей было непраздничным.
– Серега, мы хотели с тобой поговорить. – Брызгин на всякий случай бросил взгляд на панель видеохрона: Лиля отключила его еще перед празднованием дня рождения, и тихо продолжил: – Есть возможность выиграть немного времени для Веры. В Передержке находится еще одна девочка примерно Вериного возраста, ты ее видел, она только поступила и может пробыть здесь месяцев шесть-семь. Мы заменим Верины данные на ее, и в Готовальню отправится этот ребенок, а Вера под ее именем будет находиться здесь, в Передержке, еще как минимум полгода. Лиля внесет все изменения в базу. Ты взаимодействуешь с детской Готовальней, у тебя есть доступ к их базе – проследишь, чтобы там прошло все гладко, а после Разделочной уже никто ничего не докажет.
Севастьянов помолчал, осмысливая услышанное, и спросил:
– А родители этой девочки? Они же будут интересоваться ее судьбой.
– Нет. Лиля проверила: они отказ еще в перинатальном центре написали. За все время по девочке ни одного запроса от родственников или кого-то другого не поступало.
Севастьянов напряженно соображал:
– А как же другие конверторы в Передержке? Они же заметят, что Вера здесь слишком долго находится, у них возникнут вопросы.
– Спокойно, все схвачено. У меня есть приятель в детской Сортировке, он мне должен – однажды я оказал ему очень серьезную услугу. Когда в Сортировке появится подходящий ребенок, мы поменяем Веру с ним – приятель поможет, гарантирую. И девочка из Сортировки перейдет сюда, а Вера под ее именем обратно в детскую Сортировку. Для Конвертория по большому счету ничего не изменится: ни качество, ни количество объектов. Потом, конечно, Вере придется вновь сюда вернуться, но со временем еще что-нибудь сообразим. А насчет конверторов не беспокойся. Когда Вера вернется из Сортировки через год-полтора, никто ее помнить уже не будет. Во-первых, она подрастет, а во-вторых, ты помнишь лица объектов? Я – нет. Наверняка и Крылова не вспомнит никого толком, и так все. Главное, подобрать ребенка с подходящим диагнозом, чтобы документы бились, тогда промашки точно не будет.
– А ты, Лиль? – Севастьянов вопросительно посмотрел на нее, – Ты сама что думаешь насчет этого?
– Сереж, мы бы с Сашкой тебе даже говорить ничего не стали, если бы все не продумали, как следует. На тебя же смотреть больно, как ты мучаешься. Что с тобой будет, когда Вера в Разделочную уйдет? Тоже, как Агата, руки на себя наложишь? Может быть, получится со временем Веру отсюда вытащить, уедете куда-нибудь, где вас никто не знает. – Лиля сидела на краешке письменного стола, скрестив руки на груди.
– Но… другие дети… им тогда придется идти в Разделочную вместо Веры. – Севастьянов мысленно уже был согласен на это неожиданное предложение, но что-то мешало ему сразу сказать «да».
– Рано или поздно они все равно туда попадут, какая разница когда, – ответил Брызгин, отводя от взгляд от Сергея.
Севастьянов, помедлив, кивнул головой и выдавил из себя короткое «Ладно».
После разговора с друзьями в вечер дня рождения Веры Севастьянов был сам не свой. С одной стороны, он испытывал облегчение от того, что Вера не пойдет в Разделочную, а с другой – он не мог представить, что какая-то другая девочка и, скорее всего, не одна, отправится туда вместо Веры только потому, что у нее нет отца – конвертора, который хочет спасти свою дочь.