Муса вышел из пещеры. В нос ударил затхлый холодный воздух, но старик улыбнулся – постоянство действовало на сердце успокаивающе. Туман всё так же плотно прилегал к скалам, словно боялся, что если их отпустит, то его тут же унесёт ветром. Муса по-доброму пожурил старого своего сожителя и достаточно резво направился вдоль скалы. Он не видел ничего на расстоянии и пяти шагов, но едва ли его это пугало. Раньше, конечно, тяжеловато было приноровиться, первые десять… нет, может, пятнадцать лет? Но сейчас он мог идти и с закрытыми глазами, всё одно. Он знал каждый неровный камушек в долине, об каждый из них в своё время успел ушибить палец, каждому присвоить имя.
Муса всё шёл по изменчивой неверной тропинке – та взлетала иногда отвесно по скале, а порой камнем летела вниз, но старик точно помнил, куда она приведёт. На пути ему встретился Хитрюга. Этот чёрный в белую крапинку камушек казался с виду надёжной опорой, но на деле был самым скользким подлецом, каких только свет видывал! Когда Муса после долгого падения весь разбитый лежал на самом дне ущелья, то хорошо запомнил урок, который преподал ему Хитрюга.
– Что гордая порода, что серый булыжник – всё одно, – тихонько пробубнил он.
Наконец Муса выбрался к маленькой «рощице» (во всяком случае, так он её называл), где как раз дошли до нужного состояния кое-какие целебные растения. С нескольких куцых кустиков он сорвал пригоршню листьев – обсушить, и на чай. С другого, совсем уже лысого деревца содрал сырую кору – у нее применений много: и посуда, и растопка, и загуститель, и чего только ещё.
Дальше надо спуститься на дно ущелья, посмотреть, – не принесла ли что река в сети. Затем обойти ловушки – не попалось ли что. Потом ещё для верёвок набрать высокой травки выше по склону. Срезать где-нибудь полоску буро-зеленого лишая. И много-много других дел, которые сколько не делай, не закончатся. Да, что ни говори, а лежать без движения для Мусы – самая дорогая на свете роскошь.
И так один туманный день за другим. Жизнь без радостей и без горестей. Жизнь в горном ущелье. А жизнь ли?
Муса возвращался в убежище, когда почувствовал солоноватый привкус во рту. Сомнений нет. «Это» сейчас где-то поблизости. Муса тут же сошёл с тропы, спустился во влажный овраг, затаился. В груди что-то болезненно съёжилось, задрожали руки, на лбу выступил холодный пот. Прямо сейчас, в эту самую минуту он непременно умрёт. Где-то выше по склону неспешно зацокали сотни маленьких металлических копыт. Звук этот чем-то похож был на камнепад или барабанящий по стеклу дождь. Муса не шевелился, старался даже не дышать. Костяшки его, обтёртые уже временем, сотрясала неуёмная дрожь. Против воли из груди вырывалось скрипучее хныканье. Такие звуки может издавать самый жалкий из трусов. Именно им и был в эту самую минуту Муса.
Наконец цокот потихоньку стал затихать, а после и вовсе прекратился. Тут же исчезло ощущение грядущей смерти, перестало бешено колотиться сердце. Всё ещё дрожащей рукой Муса вытер холодный пот со лба и облегчённо вздохнул. Сколько раз ни переживал он эту тошнотворную муку, – легче не становилось. Внезапно в нос ударил неприятный запах. Взгляд старика упал на грязное, растекающееся по штанам мокрое пятно. Всё ещё не смея издать ни единого звука, он в сердцах махнул кулаком по туману. Тот лишь равнодушно расплылся в разные стороны, ничего не сделав Мусе в ответ.
Этой ночью перепуганный в который раз отшельник опять толком не спал. Он то и дело просыпался, прислушивался по несколько минут к тишине, пытаясь уловить звук нарастающего цокота. Убеждался, наконец, что ничего не слышит, и вновь забывался неспокойным сном.
Усталым взглядом старик окинул стены пещеры. Те сплошь были покрыты крючковатыми узорами, напоминавшими арабскую вязь. Эта мозаика состояла из тысяч имён и цифр, записанных столбиком. Большая часть имён была перечёркнута. Он уже и забыл, когда впервые начал их записывать…
«Довольно прохлаждаться, Муса, – промедление смерти подобно».
Угрюмо отшельник отправился исполнять свои повседневные обязанности.
Последние дни, как Муса ни старался, а поддерживать присутствие духа у него не выходило. Каждый раз после встречи с неизвестным горным соседом он чувствовал пустоту в душе. Как будто частичка его погибала безвозвратно. Еда казалась горькой, сон не давал отдыха, работа была не в радость. Он всё прислушивался к окружающему туману, всё ждал цокота маленьких копыт.
Слух его, однако, уловил другой звук. Сначала показалось, что это журчит река. Муса настороженно побрёл к источнику шума. Вскоре он уже точно распознал его природу. Лицо старика озарила улыбка. Человек. Стараясь шуметь как можно меньше, Муса проворно двигался по крутому обрыву. Глаза его цеплялись за знакомые выступы, память подсказывала, на какой из них ставить ногу. Вот мелькнул весь из себя неказистый и неровный камень по имени Косолапый. Рядом с ним во всю длину растянулся Шпала. Муса точно знал, что после них надо будет пройти между Близнецами: двумя огромными округлыми валунами, а затем резко свернуть налево. Там, чуть дальше, будет тропа, которая ведёт напрямую к человеку.
Наконец, он уже начал различать слова. Всё как всегда: призывы о помощи, истошные крики – вот дурак. Муса сбавил шаг. Надёжно укрывшись, он начал наблюдать. Человек этот был странный (впрочем, все люди казались Мусе очень странными), весь обтянутый железом, на голове ведро. Нога вывернута под неестественным углом. Видимо, сорвался с обрыва, заблудившись в тумане. Без лишних движений, стараясь не вызвать новые крики, Муса вышел из своего убежища.
– Gehzunicht! DubistscheißeEsel! – В ведре грубый голос звучал глухо.
Мусе потребовалось несколько мгновений, чтобы из потаённых закромов памяти выудить слова этого причудливого наречия.
– Я… уметь помочь ты… – запинаясь произнёс он.
– Не нужна мне твоя помощь, грязный оборванец, проваливай! – Человек выхватил из-за пояса блестящий прямой кинжал.
– Ты… ты звать, я прийти. – После каждого слова Муса отплёвывался, словно на языке было что-то неприятное. – Я жить здесь. Я твой помогать.
– Я сказал: проваливай, червяк! Смерд! – Человек всё повышал голос. – Ко мне на помощь уже спешат мои люди, слышишь, ты?!
И тут Муса почувствовал неприятный, но до боли знакомый кровавый привкус во рту. Докричался, дурак! Бежать, надо скорее бежать! Но разве можно вот так просто оставить здесь человека?
Муса пытался знаками показать, что надо вести себя тихо, затаиться. Всё бесполезно. Этот железный болван только больше распалялся, кричал всё громче.
Всё без толку. Пускай умирает в одиночестве. Муса хотел убежать, вжаться в землю, затаиться и скулить, как последний трус, каким он сейчас и был. Очень хотел. Но почему-то так не поступил. Резво обойдя железного здоровяка сзади, он схватил того за шкирку и что было сил потащил с открытого пространства. Тот дрыгал ногами, махал своим дурацким кинжалом во все стороны, но из-за всех этих железок никак не мог дотянуться до Мусы. Только раз заехал металлическим локтем по зубам. Больно.
Краем уха Муса услышал цокот сотен копыт.
«Да будь оно всё проклято! Не хочу умирать ради какого-то неблагодарного болвана!»
Игнорируя эти мысли, Муса продолжал тащить человека к камням-Близнецам. Есть там такая маленькая выемка, можно в неё ужаться вдвоём, укрыться. Ужасно болела спина: не тот у него возраст, чтобы тягать на себе здоровяков, да ещё обвешанных таким количеством металлолома! Муса весь обливался холодным потом, сквозь зубы со свистом вырывался горячий воздух. Слегка кололо в груди. Он знал, что скоро оцепенеет от страха, и тогда пиши пропало.
– Помогать… – Проклятье, как же это на его языке? – Помогать я, чтобы я помогать ты!
Вместо ожидаемого львиного рыка из-под ведра вырвалось сдавленное:
– Что?
– Жить хотеть? Помогать нести!
Наконец до господина с ведром на голове дошло, что его вот уже несколько минут бесполезной тушей волочат по земле. Красивый кинжал в какой-то момент выпал из задрожавшей ладони, а ужасный нарастающий гомон из непонятных царапающих землю звуков, кажется, вот-вот их настигнет.
Здоровой ногой человек начал толкать себя вперёд, чем немного помог делу. Онемевшими пальцами Муса цеплялся за матерчатую рубашку незнакомца и упирался ноющими ступнями в землю. Так, общими усилиями они кое-как добрались до маленькой ложбинки в каменном боку одного из Близнецов и без всякой лишней гордости припали к ней, как дети к материнской груди. Наступила тишина, которую нарушало только их сбивчивое дыхание. Или не только.
Цок. Цок-цок-цок. Цок. Совсем рядом. Никогда Муса не слышал этот звук так близко. Всё его тело била дрожь, холодные капельки пота стекали по седым вискам. Перед глазами всё плыло, как если бы он смотрел в отражение на водной глади. Вот сейчас. Да, точно. Сейчас он непременно умрёт. Цок-цок-цок. Ещё ближе. Цок. Это было как будто у самого его уха. Затем тишину прорезал отвратительный скрежет. И всё, наконец, стихло.
Когда Муса всё-таки отважился открыть глаза, всё уже прошло. Ни страха, ни дрожи. Он не знал, сколько они просидели в этом маленьком укрытии.
– Что… что это было?
Новый знакомец Мусы сорвал с себя ведро. Покрасневшие от шока глаза, окаймлённые сверху густыми рыжими бровями, а снизу впалыми косыми морщинами, были сплошь покрыты вздувшимися капиллярами. Муса не сомневался, что его глаза сейчас выглядят также. Повезло ещё, что ни одна из розовых жилок не лопнула от напряжения.
– Думаю, – он вспомнил вдруг, как на этом наречии надо говорить о себе самом, – лучше не знать.
Старик посмотрел на свои штаны. Сухо. Что же, и на том спасибо.
На то, чтобы забраться вверх по ущелью до относительно сухого и тёплого убежища Мусы, потребовался не один час. Несмотря на многочисленные уговоры, Хельмут, а именно так звали этого рыжеволосого господина, наотрез отказался снимать свои тяжёлые железки. Они, мол, фамильная ценность, и он, мол, скорее себя сбросит с этого обрыва, чем их. Муса не спорил. А то ведь, кто знает? Вдруг перед тем, как сбросить себя, он решит сбросить незадачливого старика?