ое, питаясь птицей, рыбой или зверем, человек не испытывал к ним даже простой благодарности! Сколько позорящих свиней сочинений существовало, не говоря уже о фарсах и фаблио… Почему нельзя выказать благодарность тем, чья плоть, кожа, жилы и кости идут на благо человеку?!
Горькие вопросы всё чаще терзали Пьера ле Кошона. Он с содроганием проходил мимо Большой бойни, кровавый дух от неё неприятно бил по пятаку. Он отворачивал взгляд от прилавка колбасника и старался не вдыхать соблазнительные ароматы, проходя многочисленные таверны. Там люди бесстыдно ели плоть его братьев и сестёр; нанизывали на вертела их детей, и нагло жрали, отрыгиваясь и хлопая себя по пузу!
Для Пьера было естественным, что некоторые из его собратьев, доведенные до рабского отупения, порой бунтовали и творили зло. За первый год его обучения в Париже произошло два случая, когда свиньи съедали маленьких детей. Виновных судили; а после, ничего не понимающих и визжащих от ужаса, казнили на главных площадях. И народ стекался на эти постыдные зрелища, хохотал, показывал пальцами, пока палач терзал свиней. Затем их вешали. Пьер как завороженный смотрел на эти казни и не мог отделаться от мысли, что это его мучают, срезая с живого куски плоти, чтобы повторить злодеяние. Одна свинья объела ребенку лицо, и её рыло превратили в кровавое месиво. Другая откусила девочке руку, и палач тесаком подрезал переднюю правую ногу приговорённой свинье. Была в этом несомненная справедливость, но легче Пьеру не становилось.
На третьем году обучения он дописал трактат в защиту свиней: «Похвала свинье. О пользе и добродетели свиней». В этом труде Пьер последовательно и верно отстаивал мнение, что полезнее зверя для человека, чем свинья, не было и нет. «Мясом можно утолить голод, из кожи делать прекрасную обивку для мебели и переплёты для книг, из жил изготовляют тетиву на луки и струны для скрипок, из костей вырезают всякие вещицы или мастерят коньки. Вся целиком, от пятака до кончика хвоста, свинья служит своему господину Человеку. Но что же она слышит в благодарность? Лишь хулу да насмешки. Ваганты высмеивают аппетит свиньи, каноники с кафедр критикуют похотливость этих зверей! Благородные их презирают, простаки дурно обращаются! Но является ли это справедливым?» Далее Пьер весьма убедительно, приводя примеры из истории, внушал читателю мысль, что полезнее свиньи зверя не сыскать. Готовый, этот трактат вышел весьма любопытным, но несущим в себе зерно раздора. Он был прохладно принят теми немногими читателями, которым Пьер представил своё сочинение.
Аббат Мартин только покачал головой и стал ласково увещевать воспитанника.
– Ты чудо Господне! Рожденный в самую тёмную осеннюю ночь, когда злой ветер грыз случайного прохожего, кусая ему ледяными зубами лицо. В такую ночь не приходится ждать чуда, однако оно свершилось. У кровожадной матери появился ты! Стал моей отрадой и надеждой! Но не стремись оправдать своё племя лишь потому, что походишь на них обликом. Ты другой! У тебя, – тут старик понизил голос, – человеческая душа, я уверен в этом.
Пьер растроганно обнял старого настоятеля. Бедный аббат Мартин полагал, что Пьер взялся за своё сочинение из желания заняться самооправданием. Нет, Пьера влекла мысль о восстановлении попранной справедливости.
Мэтр Анри Бове и вовсе раскритиковал сочинение и посоветовал его никому не показывать.
– Поверьте мне, милейший Кошон, – заговорил добрый учитель. – Это сочинение не принесёт вам ничего кроме насмешек. Ни один серьезный ученый не станет считать вас равным себе после того, как ознакомится с «Похвалой свинье»! Аргументы слабы, недостаточно ссылок на Аристотеля или даже Галена. Вы вот пишете, что благодаря свиньям, проводя их вскрытие, человечество обогатило свои знания о собственной природе. Не мешало бы на этой мысли сделать ссылку на Авиценну.
Мэтр Бове беспокоился о формальной стороне сочинения, он отрицал тезис о наличии у свиньи души, которая бы не уступала по достоинствам душе человеческой.
– Это глупость, Кошон! Мы же с вами разбирали учение о душе. Душа скота пусть и не запятнана первородным грехом, но всё ещё пребывает в состоянии недоразвитом. Посему она много ниже человеческой души, ради спасения которой наш Господь пришёл в этот мир.
– Но если душа свиньи столь низка, то почему же её судят наравне с человеком и даже принимают от неё признание вины? Три года назад одна свинья под пытками сделала признательное показание; разве не говорит это в пользу того, что свиньи обладают разумом?
– Я не знаю других кроме вас свиней, которые могли бы рассуждать и говорить, – с тонкой улыбкой прервал его учитель. – Все прочие свиньи суть скоты, им не попасть в Царстие Божие и о них не стоит даже думать.
Пьер ушёл от учителя расстроенным: мэтр Анри ему всегда казался умнее прочих, но даже он раскритиковал сочинение в защиту свиней.
Третьим стал Мишель Голлуа. Приятель, прочтя трактат, почти ужаснулся.
– То, что ты тут пишешь, кошмарно! Одно дело уплетать верчёную свинину и запивать её вином, другое – пытаться делать то же самое, держа в голове, что свиньи разумны! Нет, спасибо!
Бесхитростная реакция друга совершенно выбила Пьера ле Кошона из душевного равновесия. Получается, он не нашёл понимания ни у приемного отца, ни у профессора, ни у лучшего друга. Вновь один, наедине со своими мыслями, погруженный в отчаяние!
Летом 1479 года, в предпоследний год обучения, закончив свой труд, Пьер ле Кошон изъявил желание оставить учебу и вернуться в обитель святой Агаты. Известие это чрезвычайно расстроило отца Мартина, мэтра Бове и Мишеля Голлуа. Последний сделал другу подарок, а именно – переплетенный и переписанный трактат «Похвала свинье. О пользе и добродетели свиней».
– Благодарю, – Пьер прижал книгу к груди. – Но ведь это должно было стоить целое состояние!
– Ерунда, мой дядя каноник с удовольствием оплатил услуги писца и переплетчика, а также, – тут он отнял у Пьера книгу и ловко раскрыл её… – Услуги иллюминатора! Посмотри, какие миниатюры были сделаны. Их немного, но сработаны великолепно; их рисовала одна ученая монахиня!
Пьер со слезами на глазах просмотрел десяток прекрасных миниатюр. Вот лавка колбасника; вот свиньи едят жёлуди в лесу; вот суд приговаривает свинью к смерти; вот свиней гонят за войском, чтобы они стали пищей для уставших солдат! Две прозрачные слезы скатились по рылу Пьера; Мишель смущенно закрыл книгу и вновь передал её ему. Друзья обнялись и простились.
Пьер ле Кошон прожил в обители святой Агаты ещё десять лет и умер от старости в один год с добрым аббатом Мартином. Его часто навещал Мишель, который со временем стал влиятельным клириком.
– Ты единственное разумное существо в этом городе тупиц! – воскликнул Мишель на смертном одре друга. – Почему ты меня оставляешь одного?
Но Пьер его уже не слышал, он видел перед собой ту молоденькую свинку из обители францисканцев. Он освободился от своей человеческой одежды и смог принять естественное положение, опустившись на четыре ноги. Она влажным пятачком тронула его рыло, и это было хорошо.
– Куда же мы? – спросил её Пьер ле Кошон.
– В рай, – просто ответила свинка, и кивком головы показала ему следовать за ней.
Они прошли по тоннелю навстречу свету, бок о бок, в предвкушении вечного блаженства.
Мишель и отец Мартин рыдали над телом милого Пьера. В нарушение всех правил аббат велел тайно погрести своего воспитанника под одной из плит в монастырской церкви. В могилу опустили и труд Пьера «Похвала свинье».
Три века спустя в угаре революционных событий народ ворвался в маленькую церквушку, прилегавшую к полуразрушенному монастырю. Не найдя чем поживиться, головорезы принялись поднимать плиты пола в надежде найти захоронение аббата побогаче. В одной из могил они нашли скелет, который совершенно не походил на человеческий. Сбитые с толку, революционеры даже не стали доставать полуистлевшую книгу, которая лежала рядом с вытянутым черепом. Тяжелую плиту вновь опустили, и захоронение Пьера ле Кошона более никто не тревожил.
Татьяна ВатагинаИмя колдуна
Жар с тонким звоном перебегал по угольям, раскаленный воздух дрожал над кострищем. Сырбушка старательно вглядывался в марево, пытаясь узреть сквозь него иные миры. Как всегда, у него ничего не получалось. Парень потер кулаками глаза и лег на спину. Стал смотреть в небо.
Деревья сблизили кроны над поляной, будто секретничали. Сырбушка знал каждое по имени: Белая, Дуплистый, Могучая Ветвь – все они были его друзьями. Собственно, он сам их и назвал.
Запах жареного зайца не давал покоя. Сырбушка сел, с надеждой потыкал палочкой тушку – брызнул сок, зашипел на угольях. Нет, еще рано. Парень сглотнул слюну и облизнулся. Надо снова попытаться увидеть иномирье, раз заяц все равно не готов. Он не надеялся на успех, но не отступал. Он был упорен, может, поэтому колдун и взял его в ученики.
Тут внизу заорали сороки. Кто-то шел по склону.
Сырбушка вскочил, снял с рогулек палку с зайцем, обернул лопушком и унес в землянку – авось дойдет своим жаром. Живот при этом тихонечко заскулил.
«Потерпи, скоро поешь!» – ободрил его Сырбушка.
Хотя, как знать, скоро ли – после смерти старого колдуна на поляну еще никто не поднимался. Непонятно, с чем пожаловал первый гость.
Сырбушка вернулся к костру. Он старался двигаться скупо и точно – подражал учителю. Сел, словно сидел здесь целую вечность и исключительно с колдовскими целями. Правда, запах зайчатины выдавал его с головой.
Пришелец возник позади струящегося воздуха, словно вышел из иномирья. Но это был всего-навсего Суслик. Сырбушка сразу узнал мальчишку, хотя тот вытянулся и лишился пухлости щек за время, пока Сырбушка не бывал в поселке.
Суслик водил по сторонам круглыми от страха и любопытства глазами и пригибался, готовый при опасности сигануть в кусты. Сырбушка не шевелился.