Сначала Капуста попытался гильотинировать черепаху крышкой парты. Такой трюк он частенько проворачивал с гусеницами. Но Тортилла сразу спрятала голову. Тогда он стал выковыривать её из панциря шилом.
Пока я убеждал себя, что проблемы черепахи – это не моё дело, в класс зашла Анюта. Это было воздушное создание с огромными белыми бантами и сияющими васильковыми глазами. Она единственная из нас училась на пятёрки, участвовала в школьной самодеятельности и даже носила пионерский галстук, хотя это перестало быть обязательным. Ни разу на моей памяти она ни с кем не подралась. При виде жуткой картины, которая разворачивалась в кабинете, лицо Анюты исказилось. – ТЫ! – завыла она не своим голосом. – ПАЛАЧ! ЖИВОДЁР!
Она налетела на Капусту, как фурия. Пальцами впилась ему в волосы, несколько раз пнула в живот и по ногам. Капуста с рёвом вскочил, пытаясь стряхнуть с себя девчонку, но Анюта, как разъярённая кошка, повисла у него на плечах, не переставая лягаться и царапаться. Наверное, она хотела лишить его зрения. Следы от её ногтей на толстой Капустовой роже остались ого-го какие! Когда он, наконец, смог отшвырнуть Анюту, она ударилась спиной о шкаф, но сразу вскочила. Ей было очень больно, я видел, как у неё тряслись губы, а она всё равно встала. Я никогда не видел ничего более потрясающего.
Капуста не привык, что ему кто-то противостоит, поэтому немного ошалел. Он покинул кабинет с позором, пятясь по стеночке, как огромная каракатица. В тот день его больше не видели в школе. Сморгнув слёзы, Анюта посадила черепаху в свой портфель, открыла учебник литературы и отважно сказала:
– Давайте готовиться, ребята. Сегодня сочинение.
В гневе она была прекрасна, как валькирия. Я сразу влюбился.
Потом, уже дома, я оцарапал руку гвоздиком, пообещал у зеркала, что больше никогда не буду жалким ничтожеством, и скрепил клятву кровью.
С того дня я стал провожать Анюту из школы. Она не возражала. Я всё боялся, что Капуста подстережет её после уроков, чтобы отомстить. Я был уверен, что он затаил злобу. Мне снились кошмары, в которых Капуста чем-нибудь острым выковыривал Анюту из форменного сарафанчика, как черепаху из панциря. Я просыпался, крича, на мокрой от слёз подушке. Со следующего урока труда я тоже украл шило. Много дней я носил его в портфеле, воображая, как воткну лезвие Капусте в глаз или под горло, если он нападет на нас.
Вскоре вся история дошла до учителей. На трудах нам запретили работать с шилом и вместо ботинок выдали ещё более унылые заготовки табуреток. Мать Капусты снова вызывали, и снова она плакала, комкая платок. Анютке понизили оценку за поведение, потому что она отказалась возвращать Тортиллу в живой уголок, а в её личном деле появилась позорная запись: «Украла общественную черепаху». Анюта восприняла это холодно и с некоторым презрением. Мы по-прежнему вместе ходили из школы, сооружали террариум и мечтали, как будем защищать Тортиллу от Капусты, если он попытается похитить бедное животное под покровом ночи.
Сейчас-то я понимаю, что, если бы он всерьез решил отомстить, то не ограничился бы черепахой. В конце концов, у Анюты есть младший брат.
Когда мы перешли в восьмой, случилась неприятная история. Молоденькая учительница английского, не знавшая повадок Капусты, попыталась призвать его к порядку, а он в неё плюнул. Бедняжка весь урок истерически плакала в туалете для педагогов. Наши девочки во главе с Анютой стучали в дверь и пытались ласковыми словами уговорить её выйти, но это не помогло. На следующий день учительница уволилась, а Капусту приговорили к занятиям с психологом.
Психолог был для нас зверем новым и экзотическим. Он завелся в школе недавно, пользы приносил мало, но и вреда никакого. Иногда он отменял уроки, чтобы провести какой-нибудь забавный тест, и на классных часах заставлял нас делать тупые вещи. Например, благодарить друг друга за то, что мы учимся вместе, или искать три общих черты со случайным однокашником. Помню, мне достался Петька Брыков. Мы совместно решили, что из общего у нас сопли в носу и ненависть к тренингам.
Я почувствовал обжигающую обиду, когда узнал, что из всего класса дополнительные занятия с психологом рекомендованы только мне и Капусте. Просто блеск! Вот я и оказался среди проблемных ребят, с которыми никто не хочет дружить, потому что они едят пластилин и бросаются на других детей с ножницами. А хуже всего было, что Капуста, который раньше и не помнил о моём существовании, стал меня замечать.
– Привет, хлюпик! – радостно кричал он мне, когда я заходил в кабинет психолога. – Тоха! Антон! Эй! Привет-приветик!
Так могло продолжаться до бесконечности. Я сдавался и здоровался в ответ.
Из-за того, что мы вместе посещали занятия, Капуста стал считать меня приятелем. Не то чтобы он умел искренне дружить, но всё-таки какую-то привязанность он ко мне испытывал. Периодически он даже обещал, что посвятит меня в свой главный секрет. Но, когда я спрашивал об этом, он жмурил глаза и загадочно говорил:
– Не время.
Наконец, «тот самый» день настал.
Все знали, что Капуста просто помешан на «Волшебнике Изумрудного города». Он лепил героев из пластилина, собирал наклейки и вешал на стену плакаты с Элли и Дровосеком, хотя нормальные пацаны давно уже покупали постеры с грудастыми моделями Плейбой. Когда психолог просил нарисовать друзей, на всех его картинках оказывались уродливые существа, в которых смутно угадывались Лев, Страшила, Тотошка. Это было психанутое увлечение для мальчишки четырнадцати лет, но от Капусты никто и не ждал нормальности.
– Это не просто рисунки, – однажды сказал мне Капуста. Я их правда вижу. Они приходили ко мне поиграть, когда я был маленький. И до сих пор приходят.
Шикарно. У него голоса в голове. Я мысленно добавил к его портрету ещё один штрих. Господи, позволь нам всем дожить до выпускного, чтобы жирный одноклассник не пырнул никого шилом.
– Не веришь, – понял Капуста. – Но я тебе докажу.
И он гадко захихикал.
Наверное, правильнее всего было бы пойти к психологу и рассказать, что Капуста совсем съехал с катушек, но я этого не сделал. Стыдно признаться, но мне стала нравиться эта ненормальная дружба. В тот год меня болезненно занимал образ слепого, бесцельного зла. Мне хотелось знать, как оно рождается, откуда берет исток, выбирает ли жертв случайно или придерживается системы. А Капуста представлял из себя удивительный экземпляр тупого, жестокого зла.
Летом между седьмым и восьмым классом мою маму насмерть сбил пьяный лихач, когда она шла с сумками из продуктового. Горе, слишком большое, чтобы его пережить, заполнило меня до краёв. Но, когда приходило время говорить о своих эмоциях, я чувствовал, что рот наполняется горьким ядом.
Стены кабинета психолога украшали потемневшие репродукции. Я помню «Незнакомку» и одного из врубелевских демонов: самого несчастного, изломанного, как выброшенная марионетка, с перекрученными суставами и тяжёлым синим взглядом. Когда меня спрашивали о матери, я смотрел сквозь психолога и видел только демона. Я всё не мог запомнить, как его зовут. Летящий? Падающий? Разбивающийся?
Точно. Поверженный.
Зато с Капустой я мог говорить до бесконечности. Его больной разум меня поражал, как, наверное, удивляет хирурга особенно чудовищная опухоль.
– Ты надежный парень, – сказал Капуста однажды. – Ты не выдал ничего из того, что я тебе говорил. Ты заслуживаешь, чтобы я объяснил.
Он достал из кармана осколок зелёного бутылочного стекла. Он подобрал его в незапамятные времена, еще до перевода к нам. Периодически он смотрел через него на мир и хихикал, как придурок.
– Я их вижу, когда смотрю через стёклышко, – Капуста понизил голос. – Они немножко не такие, как в книге, но всё равно очень славные.
– А мне можно посмотреть?
– Нельзя, – отрезал он. – Табу. Иначе будет нехорошо.
Больше всего в этом разговоре меня удивило, что Капуста знает слово «табу». Конечно, я не верил ему и спрашивал не всерьез, но запрет всё равно покоробил. Что же он видит, прислонив кусочек цветного стекла к глазам, если так блаженно улыбается? Я хотел стащить сокровище Капусты, когда представится случай, просто чтобы он побесился. Но возможность всё не появлялась.
Несмотря на еженедельные занятия с психологом, характер Капусты не улучшался. В декабре он так сильно избил Вадика Климова, что тому ещё неделю было больно мочиться, а математичке напихал в сумку червей. Где только взял их посреди зимы? Заговорили о переводе в коррекционную школу.
Моё приятельство с Капустой тревожило Анютку. Она преданно дожидалась меня после занятий у психолога, чтобы мы вместе могли пойти домой. Обычно она стояла под грибком на детской площадке и украдкой курила. Всучив мне свой портфель, Анюта заводила лекции о том, что такое хорошо и что такое плохо.
– Антон, у тебя тоже поедет крыша, если ты будешь дружить с такими людьми! – увещевала она.
Я покорно слушал, с нежностью глядя на её маленькие розовые ушки, стройные ножки в белых гольфах, стриженные под мальчика светлые волосы. Лет в четырнадцать она разочаровалась во всех взрослых разом и обрезала косы. Жалко. Ей шло. – Да ведь я знаю, что он скотина, – оправдывался я. – У меня научный интерес.
– Тебе научный интерес, а мне страшно!
– Ты считаешь, я становлюсь таким же, как Капуста?
– Нет же, Антон. Капуста просто злой. А ты как камешек, который застыл на краю обрыва. И качается туда-сюда, туда-сюда. Мне кажется, если тебя не удержать, ты полетишь вниз. – Не полечу, – обещал я.
И мы шли дальше, сумрачными аллеями, по хрустящему первому снегу. Ни разу наши разговоры не закончились тем, чего я бы хотел: объятиями и поцелуями. Почему я так и не поцеловал Анюту?
Когда мы заканчивали девятый, ужасная новость потрясла наш маленький город. Капуста убил человека. Жертвой стал старик, который возвращался домой с позднего дежурства и решил срезать путь через пустырь. Раньше там стояли бараки и жили цыгане, пока хибары не снесли. Мэр обещал возвести на их месте многоэтажки, но дальше фундаментов дело не зашло. На печальных кирпичных квадратах собирались нефоры, жгли костры и пили пиво. Вечерами местные выгуливали здесь собак. Но в тот день на пустыре никого не было.