Да и за что было их осуждать? Они очень добросовестно делали свое дело — четко выполняли многочисленные советы, которые им наперебой давали американские консультанты как в экономической, так и в политической сфере. Более того — эти самые советы публиковались в российских газетах и журналах (сейчас такого и представить себе нельзя), регулярно транслировались по теле- и радиоканалам. Поэтому я не понимаю нынешних людей, которые, рассуждая о событиях двадцатилетней давности, утверждают, что они приключились совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба. Да перестаньте! Все как раз было вполне ожидаемо и предсказуемо. Другое дело, что нынешние авторы воспоминаний просто не хотели интересоваться событиями на политической сцене России с точки зрения экономики. Но это вовсе не означает, что никто ничего не знал. Знали — и предупреждали о том страшном, что может и должно произойти. Но ведь никто не слушал!
Одновременно ухудшалась обстановка на Северном Кавказе. Бандформирования Басаева, Хаттаба и прочих окончательно потеряли тормоза и решили, что наступает момент, когда они могут просто силой принудить Россию к самым непопулярным поступкам. Они видели, что власть оказалась настолько слаба и порочна со всех точек зрения, что можно даже не ожидать противодействия.
Может быть, все и в самом деле завершилось бы в 1999 году распадом России по образу и подобию Советского Союза. Мир стал бы однополярным, и сегодня американцы диктовали бы какой-нибудь Республике Идель-Урал, как выстраивать отношения с Саратовской или Самарской Республикой… если бы в деле не возник «балканский фактор». Два раза в течение XX века Россия вступала в войну из-за событий на Балканах. Первый раз — в 1914 году, чтобы спасти братушек-сербов. Отношения между нашими славянскими странами всегда были очень близкими, и русские считали себя обязанными защищать своих единоверцев.
И вот теперь, в 1999-м, американцы приняли решение бомбить Белград. Я думаю, что если бы они по причине победы (как они считали) в Первой холодной войне не разогнали своих опытных советологов, им было бы кому объяснить: худшее, что они могли сделать, — это разбудить русского медведя, обидев сербов, у которых, как известно, с давних пор есть поговорка: «На небе Бог, а на земле — Россия».
Я лично знаю множество людей, которые на протяжении долгих лет исповедовали либерализм, а после событий на Балканах стали радикальными патриотами. Да что греха таить, я и сам прошел подобный путь. В 1990-е я считал, что либеральная западная модель вполне может быть применена в России, и при известном желании с ее помощью можно достичь поставленных целей.
События на Балканах с точки зрения русского государства были подобны нашатырю для боксера, пребывающего в нокдауне. Их можно было сравнить с выстрелом «Авроры» по Зимнему дворцу: «Просыпайся, русский народ!» Тысячи людей вздрогнули от того, что произошло. Сотни из них в ту же ночь поехали к зданию посольства Соединенных Штатов Америки и пикетировали его с антивоенными плакатами в руках, выражая солидарность с сербами. Тогда самой популярной молодежной одеждой были майки с изображением мишени и надписью: «Сегодня мы все — мишень! Сербия, мы с тобой!»
Американцы увидели, что дела обстоят скверно. Во-первых, они никак не были готовы к появлению такого количества народа у своего посольства в Москве. Во-вторых, меньше всего они ожидали увидеть среди пикетчиков так много молодежи. Казалось бы, они приложили столько сил, чтобы разрушить сознание молодых россиян, привить им совсем другие ценности, убедить их, что необходимо ориентироваться на Запад. И были уверены, что достигли цели, посеяли в юных душах семена разрушения. И вот теперь эта самая молодежь ведет себя так, будто бы ее, наоборот, воспитывали в лучших советских патриотических традициях.
Чего стоит один такой факт — в первые дни бомбежек Сербии фанаты всех московских футбольных команд собрались и заключили перемирие и все вместе пришли пикетировать американское посольство. Для такой молодежной субкультуры, как футбольные фанаты, это выглядело как беспрецедентный шаг, и во многом именно они стали локомотивом данного общественного процесса.
Происходило невероятное. Пикет вокруг американского посольства стоял круглые сутки. Его участников в какой-то момент отгоняли от здания, тогда они переходили на другую сторону улицы и продолжали стоять там. Посольство закидывали тухлыми яйцами. Американские политологи пытались собирать какие-то пресс-конференции, пробовали объяснять в либеральных средствах массовой информации, что на Балканах все происходит правильно, просто русские почему-то этого не понимают. Не понимают, что Сербия — это последний очаг деспотии в Европе и американцы стараются подавить его, чтобы дать сербскому народу демократию. Но было поздно — русский медведь проснулся.
Параллельно этому полным ходом шла подготовка к парламентским выборам. Все у американцев получилось бы легко и просто — не будь ситуации в Сербии, при такой финансовой помощи и интеллектуальной поддержке они бы без труда раскачали «Союз правых сил» до нужной кондиции. Но при первых бомбардировках три будущих лидера СПС — Немцов, Федоров и Гайдар — отправились на Балканы. В связи с этим общество дало им презрительное прозвище «политические попугаи». Это был факт откровенного предательства национальных интересов — когда общество впервые за много лет ощутило себя целиком и полностью русским, когда вся страна смотрела теленовости, чтобы узнать, как там братушки-сербы, такой поступок либералов, о связях которых с США знали абсолютно все, был воспринят невероятно негативно. И даже последовавшая потом масштабная предвыборная кампания с привлечением лучших американских умов не способна была изменить это отношение. Народ воспрянул ото сна и по-другому оценил все то, что происходило в течение последних десяти лет, начиная с горбачевской перестройки.
Символично, что именно в этот момент происходит очередная рокировка в российском правительстве. На пост премьер-министра назначается человек, имя которого тогда было известно, пожалуй, только журналистам и, может быть, людям, особенно пристально следившим за политическими событиями, — Владимир Владимирович Путин. Не буду скрывать, что многие тогда считали, что ему в ближайшее время придется повторить судьбу своего предшественника — Степашина — и что скоро он будет отправлен в отставку.
Но тут последовал второй за полгода сокрушительный удар по обывательскому сознанию. Да, конечно, террористические акты случались в Москве и раньше — и в 1996 году в метро был взрыв, и еще примеры были. Но они воспринимались скорее как случайность, никто не пытался увидеть в них закономерное развитие событий.
Взрывы в Гурьяново и на Каширском шоссе сделали для пробуждения духа страны не меньше, а может быть, даже больше, чем бомбардировка Югославии.
Для меня это личная история — я работал на местах обоих терактов. Тела погибших выкапывали из-под развалин в нескольких метрах от меня. Я вел репортажи с прямым включением в эфир, и передать весь ужас тех событий было невероятно сложно. Пожалуй, невозможно подобрать слова, способные отразить то состояние ступора, в которое было повергнуто все российское общество. И вот тут прозвучал призыв к мести. Путин — и за это ему многие говорили уже тогда «спасибо» — проявил лучшие качества русского государственного деятеля.
Началась вторая чеченская кампания, которая протекала совершенно по другому сценарию, нежели первая. Ее символом стали крылатые слова Владимира Владимировича — «где найдем террористов, там их и замочим». Люди убедились, что речь идет вовсе не о rebels, не о повстанцах, а о подонках и негодяях, которые убивают мирных жителей — и за это их должна постигнуть кара, соответствующая их злодеяниям. Общество молниеносно перестроилось, причем не с точки зрения собственного позиционирования в отношении кого-то — здесь многое осталось по-прежнему. Оно перестроилось ментально, оценило, кем является оно само. Общество могло бы сказать о себе словами Сильвио, героя пушкинской повести «Выстрел»: «Он всегда шутит, графиня… Однажды дал он мне, шутя, пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить».
Этот черед «пошутить» пришелся как раз на самый конец 1999 года. Началась наиболее яркая фаза антитеррористической кампании в Чечне, и мне кажется, что русское общество вложило туда всю свою злобу, накопившуюся за последние десять лет. Те люди, которые по поведенческому образцу 1994–1995 годов начали было говорить, что нельзя так относиться к ситуации в Чечне, надо снова садиться за стол переговоров и искать общий язык с сепаратистами, теперь воспринимались совершенно иначе. Запад в тот момент попытался разыграть привычную карту, продолжал действовать по прежней схеме. Телекартинки с антивоенных митингов, заявления специально подобранных прозападных политиков должны были показать всему миру, что Россия просто временно впала в скверну, в заблуждение, и со временем обязательно вернется на единственно правильный демократический путь развития. Якобы на самом деле российское общество по-прежнему полно решимости двигаться в сторону западной цивилизации.
Это был роковой просчет. Дело даже не в том, что с каждым днем балканской кампании, с каждой пресс-конференцией старшего Милошевича, который был на тот момент послом Сербии в России, общество все больше и больше приходило в себя, на глазах сбрасывая оковы десятилетнего пребывания в интеллектуальном тумане. События, которые произошли в Гурьяново и на Каширском шоссе — взрывы жилых домов, — по сути, поставили вопрос иначе: если против нас идет война, как мы должны поступать? Должны ли мы всеми доступными способами уничтожать врага, который пришел нас убивать, или, наоборот, должны покорно смириться с участью жертвы? И российское общество дало совершенно однозначный и очень жесткий ответ по этому поводу.