Начало обложения местных племен данью варягами отмечено летописцем под 859 годом (за три года до их изгнания). При всей условности летописных дат (да и степени достоверности отдельных упомянутых в летописи эпизодов) очевидна хронологическая близость и прямая логическая связь восстания данников с попыткой возобновить даннические отношения. К середине IX века Волжско-Балтийский путь действовал уже много десятилетий, так что упомянутое летописью обложение данью в любом случае произошло много позднее установления первых контактов местных племен с викингами. Можно только гадать, был ли это разовый набег дружины, следовавшей по маршруту торговых караванов, или попытка взять под систематический контроль получение доходов с транзитной торговли. Существеннее то, что попытка эта не увенчалась успехом в самом начале, то есть общий интерес в сохранении торгового пути оказался много сильнее соблазна одной из вовлеченных сторон захватить контроль над ним. С этой точки зрения понятен и конфликт местных племен, последовавший после «изгнания варягов»: летописец указывает, что «не было среди них правды», то есть правовой основы совместных действий. Обширные лесные просторы позволяли постепенно, избегая острых столкновений, перераспределять границы территории племен, ассимилируя друг друга или вытесняя на свободные земли. Поводом к прямым столкновениям был лишь контроль над стратегическими поселениями в устье рек, у волоков. Именно общая заинтересованность в сохранении транзитной торговли объясняет совместное призвание князя при изначальном отсутствии общего «княжества» (а также косвенно свидетельствует о многоязычии разноплеменного населения региона, делавшего возможным сложное хозяйственное и политическое взаимодействие). Приглашение именно варяжского «заморского» князя для защиты от набегов и разрешения конфликтов в смежных участках торгового пути было вполне логичным компромиссом, учитывая разноплеменной состав «смотрителей» торгового маршрута и ревнивое отношение друг к другу.
«Варяги» и сами не являлись единым народом, а тем более представителями единой политической организации, поэтому нет ничего удивительного, что после изгнания одних «варягов» призвали других. Так систематически поступали франкские императоры и короли, пытаясь использовать дружины викингов против новых набегов. Однако была и существенная разница: Карл Простоватый отдал часть собственного королевства — территорию будущей Нормандии — предводителю викингов Роллону в лен как феод, то есть в полное распоряжение при условии формального признания верховной власти франкского короля. Роллон стал герцогом Робертом, передававшим титул и право на владение герцогством по наследству как единственный источник власти в герцогстве. Рюрика же пригласили княжить «по договору» («по ряду» и «по праву», как сказано в Ипатьевской летописи) сами будущие подданные. Традиция приглашения князя с дружиной для выполнения четко очерченных функций (прежде всего, вооруженной защиты) сохранилась в регионе Приильменья на протяжении веков. Народное собрание Новгорода — вече — приглашало князя на основании «ряда» (договора) и могло его изгнать (наиболее известный пример — князь Александр Невский, изгнанный из Новгорода в 1240 г., а после вновь приглашенный). Поэтому консолидация княжеской власти в верховьях балтийско-волжского пути отличалась от истории герцогов Нормандии: приглашенный князь не мог «слить» признавшие его власть племена в единую массу подданных, проживающих на общей территории с единым юридическим статусом — по крайней мере, до тех пор, пока сами племена со своими народными собраниями и родовыми старейшинами не утратили различия в процессе ассимиляции. Не мог он и претендовать на замещение освященного традицией и законом поста местного правителя, поскольку никакого общего правителя у различных славянских и финских племен здесь никогда не было.
Не будучи «вождем всех славян» или финнов (подобно королю «всех франков») и не являясь наместником верховного правителя на определенной единой территории (подобно герцогу на окраине Франкского королевства), приглашенный князь оказывался в центре процесса сложной социальной самоорганизации. Парадоксальным образом основания его власти в глухом таежно-лесном краю представляли политические отношения и элементы «государственности» в более чистом виде, чем власть франкских королей над территориями, некоторые из которых имели тысячелетнюю традицию государственности (со времен Рима). Нет единого народа, нет обособленной исторической территории, нет отношений собственности, переплетающихся с политическим господством, нет даже завоевания и насаждения порядков завоевателей — а власть есть. «Технологически» она реализуется похожим образом: князь опирается на дружину воинов, ему выделяют территории «на прокорм». Согласно летописи, Рюрик обосновался в Новгороде; некоторые историки полагают, что в Ладоге — во всяком случае, он контролировал первоначальный ключевой этап пути по Волхову, от Ладожского озера до Ильменя. Летописные братья Рюрика (а возможно, старшие дружинники) получили в кормление Изборск и Белоозеро, которые располагаются примерно на одинаковом расстоянии к западу и востоку от Волхова (300−400 км) и нигде не приближаются к балтийско-волжской торговой магистрали ближе этого расстояния. Очевидно, что источником содержания дружины должны были быть пашни словен на западе и охотничьи угодья финнов на востоке, но не сам торговый путь, которые призванные с князем дружинники должны были охранять и контролировать. Власть была разведена с экономическим владением даже территориально.
Эта функциональность и «экстерриториальность» власти нашла отражение в языке. Неслучайно земли на северо-востоке Англии, подчиненные данами, установившими там свои порядки, стали известны как Данелаг (др.-англ. Dena lagu; дат. Danelagen), земли, переданные под власть норманнам на севере Франции, превратились в Нормандию, но край, которым стали править приглашенные финнами и славянами варяги, не стал Варягией. Новое политическое образование стало называться «вся Рѹськая земля» (в летописях писалась через диграф оукъ — «ѹ»), что обозначало не родовую территорию славян, финнов, балтов или скандинавов-викингов и не провинцию королевства, но политический союз. Абстрактное (политическое) явление получило столь же абстрактное, растождествленное с реальностью конкретного народа или племени имя: «русью» местные называли приглашенную княжескую дружину при том, что ни скандинавы, ни финны, ни славяне свои отряды воинов так не называли.
Налицо ситуация взаимного «творческого недопонимания», когда в результате ошибочных представлений друг о друге участников общения рождается новая — общая реальность. Скорее всего, в основе изначального наименования «Рѹсь», «Рѹськаѧ землѧ (позже трансформировавшиеся в Русь) лежал древнескандинавский корень roþs- (в современном английском транскрибируемый как roths) — грести, гребец. Так идентифицировали себя сами пришельцы-варяги — известно, что размеры скандинавских судов определяли по количеству гребцов: в древненорвежском языке по числу скамей, в древнешведском по реальному числу гребцов (поэтому «двадцатигребцовый» корабль одних соответствовал «сорокагребцовому» других). Существует даже предположение, что скандинавы были известны в Западной Европе как викинги, поскольку древненорвежское существительное женского рода víking означало экспедицию за море (fara í víking — «отправиться в экспедицию»). А на восток Балтики, по Финскому заливу и далее по рекам ходили на небольших гребных судах на веслах, «в русь» (i ruði). Финны до сих пор называют шведов Ruotsi, эстонцы — Rootsi, а параллельно попавшее в славянские диалекты слово позже было записано через диграф оукъ (ѹ): рѹсь [Pcь]. Написание «ѹ» в кириллице изначально не было связано с произношением и возникло как внешнее подражание греческой письменной норме (ou, отражавшей дифтонг). В разных диалектах диграф читался как «о», «оу», или «у». В этом тексте мы сохраним написание диграфа оукъ, говоря о событиях IX−XIII вв.: и потому, что он использовался в письменных источниках эпохи, и для того, чтобы отделить первоначальную «Рѹськую землю» от разнообразных версий «Руси» поздних времен. Иначе незаметно (просто безответственно пользуясь языком) можно привыкнуть к необоснованной мысли о том, что Pcь (Рѹсь) и Русь — одно и то же, рѹський значит русский просто в силу созвучия и идентичного модернизированного написания.
Так или иначе, «рѹсь»−«русь», даже если первоначально означало пришельцев-скандинавов (русское слово «варяг» является более поздним заимствованием из Византии), было принято как термин, обозначающий социальную категорию, очевидно отсутствующую у местных племен, где воинами являлось все мужское население: княжескую дружину. Во всяком случае, летописи начинают упоминать «русь» отдельно от варягов, описывая события с середины Х века в контексте, предполагающем именно неплеменное значение — как социальной группы. Старейший сборник правовых норм, составленный в начале XI века (Правда Рѹськаѩ / Правда Руськая), в первой же статье уравнивал ценность жизни «русина» и «словенина» в Новгороде, когда княжеская дружина уже давно комплектовалась из местных людей, а пришедшие некогда варяги ассимилировались.
«Князь и вся русь» (по устойчивой формуле летописи) стали главным инструментом создания нового политического образования, которое с самого начала носило надплеменной и «поликультурный» (если этот современный термин применим к обществу тысячелетней давности) характер. При этом, как ни странно, даже отряд заморских профессиональных воинов-«гребцов» мог сохранять длительный контроль над местными племенами только с их общего согласия — иначе был бы изгнан или уничтожен: силой оружия подчинить территорию в десятки тысяч квадратных километров может только огромная оккупационная армия. Более того, функции и привилегии дружины были изначально оговорены договором («рядом») с приглашающими племенами. Таким образом, инициатором и основным субъектом строительства ранних государственных отношений в данном случае выступает конгломерат разноязычных и разнокультурных племен, объединенных прагматической задачей: поддержанием прибыльного торгового пути. Попытайся одно из племен добиться преимуществ благодаря своему стратегическому положению (будь то выход из Ладоги в Волхов или район волоков в верховьях Волги), как под угрозой оказался бы общий источник дохода, что заставляло искать общего арбитра и управляющего «на стороне».