Столь же осознанно Владимир перенял и другой элемент политической культуры кочевого общества: автор составленного около 1040 г. «Слова о законе и благодати» Киевский митрополит Иларион называет его «каганом», и этим же титулом называет правившего во время написания «Слова» великого князя Ярослава Владимировича. В дипломатических отношениях Хазарии и Византии предполагалось, что «каган» эквивалентен «императору» как правителю отдельных князей и царств. Арабские и европейские авторы называют рѹських князей «каганами» еще в IX веке, однако трудно сказать, насколько адекватно передавался первоначальный смысл, который вкладывали в этот титул сами его обладатели, после нескольких этапов культурного и буквально лингвистического перевода (и точно ли использовали его сами). В случае же Илариона мы встречаем младшего современника Владимира, носителя его языка и культуры, обращающегося к князю «каган», несмотря на двойное христианско-славянское отчуждение от иудейско-хазарской (тюркской и ираноязычной) политической культуры каганата. Тем не менее и православному митрополиту Илариону, и князю славяно-финско-скандинавской Рѹськой земли было понятно, что созданное Владимиром единое культурно-политическое пространство, объединяющее разные племена и местные политические союзы, несопоставимо с обычным, даже очень большим княжеством, и правитель его достоин наивысшего титула Северной Евразии: каган.
Так замкнулся круг, и завершился определенный этап сложного исторического процесса, который начался в VIII веке н.э. у южной границы Северной Евразии — тогда еще пространства, не структурированного и не маркированного в сколько-нибудь универсальных культурных категориях. Возникновение Хазарского каганата в степях Северного Причерноморья и Прикаспия явилось результатом революционной трансформации очередной степной конфедерации тюрко- и ираноязычных кочевых племен, которые в результате стихийных процессов самоорганизации, отвечая на вызовы оседлых южных соседей, включились в широкое культурное пространство древних земледельческих цивилизаций на собственных условиях. Хазары дают толчок дальнейшему культурному освоению пространств Северной Евразии на универсальном языке монотеистических религий: иудаизма, ислама, христианства. Разрозненные территории дружественных или враждебных племен, поклоняющихся собственным божествам, говорящих на своих языках и ведущих особый образ жизни, приходят в соприкосновение в результате миграций населения и набегов. Но систематическим это взаимодействие делает лишь взаимная заинтересованность в торговле, а осмысленным — освоение культурных моделей, позволяющих помыслить общество вне локальных рамок рода или племени. Переселившиеся вверх по Волге булгары дистанцируются от хазар при помощи проведения культурных (прежде всего, религиозных) различий. Булгары оказались промежуточным звеном в цепочке локальных связей, выстроившихся в трансконтинентальный канал экономического и культурного взаимодействия, пересекшего Северную Евразию от Скандинавии до Средней Азии по Волжско-Балтийскому торговому пути.
На примере части территории Восточной Европы от Карельского перешейка до низовий Днепра можно детально рассмотреть, как работает процесс социальной и политической самоорганизации, подобный тому, который привел к возникновению Хазарского каганата. Разумеется, исторические обстоятельства Приильменья середины IX века отличались от условий Северного Причерноморья начала VIII века, однако сам принцип работы этого основного двигателя истории должен был быть аналогичным. Мы видим совпадение достаточно случайных обстоятельств и сознательных усилий людей, принадлежащих разным культурам, но пытавшихся найти общий язык для достижения общей цели. Зачастую они ошибочно представляли себе намерения и логику поведения «другого», но из этих ошибочных взаимных проекций и недопонимания рождались не только конфликты, но и новая — общая — социальная и культурная реальность.
Невозможность монополизировать контроль над стратегическим Волжско-Балтийским торговым путем заставляла различные социально-культурные общности («племена») искать компромисс и координировать усилия. Бродячие общины скандинавских воинов вступили в достаточно неожиданный симбиоз с местными общинами земледельцев и охотников. Результатом кооперации двух достаточно примитивных социальных систем стало возникновение сложных отношений территориального господства и перераспределения ресурсов в общих интересах — элементов государственности. Оперируя не теоретическими схемами, но наглядными примерами современных политических образований — Скандинавских конунгств, Волжской Булгарии, Хазарии и Византии — правители территории, которую начали называть Рѹськой землей, пытались найти свой путь. По иронии истории — столь же случайной, сколько и закономерной — правитель самого обширного самодеятельного культурного пространства Северной Евразии конца 1 тысячелетия н.э. называл себя каганом — как и правитель Хазарии, которая дала изначальный толчок внутренней кристаллизации социально-политического единства в этой части континента.
Рѹськая земля с самого начала возникла как надплеменная и надкультурная общность. Первоначально связанная лишь общей заинтересованностью в поддержании торговых путей и верховной политической властью варяжской дружины, к 1000 году нашей эры Рѹськая земля оказывается настолько интегрированной культурно и политически, что хороним (название страны), произошедший от института власти (дружины), стал восприниматься как этноним (наименование народа). Действительно, после 980-х годов летопись перестает упоминать прежние племенные наименования территорий, заменяя исторические земли новыми политическими образованиями — городами и окружающими их территориями княжеств. Это не значит, что на самом деле исчезли многочисленные культурные, языковые и даже религиозные «племенные» отличия. Однако наряду с ними (и постепенно размывая их) появилась возможность помыслить территорию, подвластную Киевскому великому князю, как единое культурное и политическое пространство, населенное осознающим это единство населением. В реальности слой людей, для которых это единство было актуальным непосредственным опытом, передающимся и фиксирующимся при помощи общего литературного языка и текстов, был очень невелик, однако сама возможность помыслить себя частью обширного культурного целого (при определенных обстоятельствах — например, во время политического кризиса) была очень у многих. Христианство оказывалось тем общим языком и той общей культурной средой, которые могли формировать представление о широком культурном и политическом единстве.
На языке современных обществоведов воображаемое сообщество людей, никогда не встречавшихся лично, но думающих друг о друге как членах единой общины, называют нацией. Теоретически нация противопоставляется этносу (или этничности) как сообщество, основанное на общей идеологии и культуре, — сообществу, основанному на общности происхождения, обычаях, вообще всему, что связано с «телесностью» и биологически детерминированным поведением. Иногда это противопоставление трактуется как контраст между «изобретенным» сообществом и «объективно существующим» родством. Эти интерпретации и само это противопоставление являются довольно архаическими построениями, популярными в середине ХХ века, но уходящими корнями еще в рассуждения XIX века. Как показывают исследования антропологов или историков кочевых культур, «этничность», «племя» являются ничуть не более «объективными» коллективами, чем современные нации, формирующиеся под воздействием школы, литературы и политического процесса. На примере Северной Евразии — будь то Великая Степь или леса севера — мы видим, как в результате миграций, войн, реконфигурации кочевых конфедераций происходит постоянное перемешивание населения, даже если при этом сохраняются прежние племенные названия. На самом деле невозможно четко разграничить ирано-, тюрко- и монголоязычные группы кочевников, даже известных нам по именам племен. Невозможно определить пропорцию, в какой «смешивались» на разных территориях различные славянские, балтские и финские племена. До сих пор идут споры о происхождении «славянских» языческих богов и их отличии от балтских или иранских. Представление о том, что на протяжении столетий протекают биологические процессы «этногенеза», появилось в начале ХХ века из сочетания ограниченных исторических сведений и идеологического заказа националистических (в диапазоне от романтических до фашистских) фантазий интеллектуалов и политиков того времени. Увлечение идеями «чистоты расы», единства «крови и почвы» в ХХ веке заставляло историков искать «исконных» насельников территорий, на которых в Европе спустя тысячелетие пытались выкроить мононациональные и монокультурные государства.
Все эти построения возможны только при отсутствии интереса к прошлому как самостоятельной реальности и насильственной манипуляции им ради оправдания тех или иных идеологических доктрин. Между тем, еще в 1953 г. прозвучало важное предостережение писателя Лесли Хартли историкам и их читателям: «прошлое — это чужая страна: там все делают по-другому».
Вероятно, было бы некорректно назвать народ Рѹськой земли около 1000 года нашей эры «нацией», но еще большим произволом являются архаические предположения о складывании той или иной единой «этничности». Во всяком случае, сам термин «нация» описывает не конкретную реальность, а лишь способ нашего описания — со стороны, как исследователей — логики поведения общества и его членов. «Этничность» же является фантазией о реальности кровного родства и общей исторической судьбы, основанной на этом — самом по себе сомнительном — обстоятельстве. Действительно, судя по историческим свидетельствам, жители Рѹськой земли начинали осознавать себя русью, рускими (со временем — русскими) и даже позднее придумывать себе общие мифы происхождения. Однако историки не должны забывать, что в основе этого складывавшегося единства лежала политическая общность (государственность) и универсальный культурный код христианства и литературного церковнославянского языка — что само по себе не делало всех «славянами» или «русскими». Подобно современной нации, новое сообщество держалось вместе благодаря общим представлениям, экономическим интересам и политическим институтам, однако было открыто для иных конфигураций в случае фундаментальных изменений обстоятельств