Еке Монгол улус (более известный как Империя Чингисхана), возникший в начале XIII в. в Юго-Восточной Сибири, в определенном отношении оказался политическим и культурным феноменом, аналогичным Рѹськой земле, сформировавшейся в Х в. на востоке Европы. Оба политических образования стали важными этапами в процессе трансформации Северной Евразии из географической абстракции во внутренне структурированное культурное и политическое пространство, интегрированное в окружающий мир. Как и Рѹськая земля, Еке Монгол улус являлся самобытным и во многом беспрецедентным экспериментом по консолидации крайне культурно разнообразного населения в единое целое. Их столкновение и борьба были конфликтом разных культур, экономических систем и политических сценариев. Даже самоназвание западной и восточной версии самоорганизации «неисторической» части Северной Евразии характерным образом отличались: «Рѹськая земля» подразумевала политическое оформление определенной территории, а «Еке Монгол улус» — «Великий монгольский улус» — подчеркивал единство населения (улус — монг. люди, племя, народ, отряд, войско, и лишь в переносном значении государство). Однако итогом их продолжительной борьбы стал определенный синтез разных традиций государственности и постепенная интеграция западных и восточных окраин.
Кочевники восточной части континента не однажды принимали активное участие в исторических процессах в его западной части. Мигрируя из-за Урала, отдельные племенные объединения переправлялись через Волгу, пересекали степи северного Прикаспия и Причерноморья и перебирались дальше на запад через Карпаты в долину Дуная, или на юго-запад — в Малую Азию или на север Балкан. В описываемый в прошлой главе период этот путь проделали венгры — угорские племена, родственные таежным охотниками ханты и манси, которые оставили леса и занялись степным скотоводством. В XIII в. они уже являлись христианами-католиками, оседлыми обитателями Венгерского королевства, возникшего на территории, прежде занимаемой кочевым Аварским каганатом, а до того — западным крылом кочевого Тюркского каганата.
За венграми последовали печенеги — конгломерат тюркских, ираноязычных и угорских племен. Около столетия они терроризировали подвластное киевским князьям население лесостепной зоны, но с середины XI в. начинают оседать на южных границах Рѹськой земли в качестве союзников местных князей. Они известны по летописям как «черные клобуки» (черные капюшоны) и являются одними из вероятных предков запорожских казаков позднейшего времени. Часть печенегов, продолжавшая кочевать в степях Придонья, вытесняется новой волной пришельцев и мигрирует дальше на запад — в Чехию и Венгрию, где печенежские ханы занимают высшие государственные должности и даже получают в управление область города Пешт.
Пришельцы, потеснившие печенегов — торки, представители западной группы тюрков-огузов. Племена огузов участвовали в процессе тюркизации старинных культурных центров Центральной Азии, заложив основу каганатов Караханидов и Газневидов, упоминавшихся в начале этой главы, а в дальнейшем распространили тюркский язык и культуру на значительную часть Ближнего Востока и Закавказья. Однако торки, пришедшие в восточноевропейские степи, сами разделили судьбу печенегов: менее чем через столетие им самим пришлось покинуть свои кочевья и бежать в Византию, приняв ее подданство, или осесть в Рѹськой земле, влившись в состав полуоседлых дружественных пограничных племен.
Торки отступили под натиском половцев — представителей тюркоязычных кипчаков. Название «половцы», наиболее вероятно, происходит от древнеславянского «половый» — желтый и, скорее всего, является переводом самоназвания «желтых кипчаков» (сары кипчак): то ли из-за цвета волос, то ли из-за южного («желтого») расположения исходной родовой территории. Десятки разрозненных племенных союзов кипчаков в XI веке доминировали на обширной степной территории от Алтая до Дуная, что дало основание персидскому автору Насиру Хосрову назвать всю эту обширную территорию Дешт-и-Кыпчак — «кипчакская степь». Кипчаки не представляли политического или хозяйственного единства: часть вела оседлый образ жизни и населяла большие торговые города, часть кочевала, между племенами вспыхивали острые конфликты. Однако примечательно, что именно с кипчаками связано появление самого представления о единстве и самобытности Великой степи. Впервые вместо образа отдельных хищных орд, появляющихся «из ниоткуда», из враждебного и неведомого внешнего мира, на универсальную культурную карту наносится степь как упорядоченное пространство с населением, живущим по своим законам и обычаям.
Вслед за печенегами и торками половцы прошли стадию экспансии и острой конфронтации с южными княжествами Рѹськой земли, сменившуюся установлением более тесных контактов и даже союзнических отношений между отдельными князьями и ханами. Точно так же, как торки и печенеги, кипчаки оказались сметены новой кочевой силой, пришедшей с востока, — монголами. Однако монголы кардинальным образом отличались от всех своих предшественников, и последствия их нашествия для политических образований, оказавшихся на их пути, были совсем иными.
К началу XIII в. ничто не предвещало, что спустя всего несколько десятилетий монголы встанут во главе самой обширной империи в истории человечества. Первоначально монголоязычные племена обитали в долинах, стиснутых горными хребтами Южного Забайкалья, между реками Аргунь и Онон (см. карту). В VIII в. большая часть монгольских племен откочевывает на юг, расселяясь по соседству с тюркскими и тунгусскими племенами, и в последующие три столетия демонстрируют тенденцию к разрозненности и взаимным конфликтам.
Степи к востоку от Алтая, в которые переселились монголы, к этому времени вот уже более тысячи лет находились в сложном симбиозе с оседлой китайской культурой. Собственно, именно благодаря развитию мощной китайской цивилизации этот регион и смог превратиться в своеобразный «инкубатор» кочевых племен, «излишки» которых в результате политических или экологических кризисов выталкивались на запад по евразийскому степному коридору в виде все сокрушающих на своем пути кочевых орд, доходящих до западных окраин континента — и в конце концов мирно оседающих и ассимилирующихся там. Как уже не раз подчеркивалось в этой книге, высокоспециализированное кочевое скотоводство не может существовать без постоянного получения продуктов земледельческой экономики, осуществляющегося путем набегов, торговли или сбора дани. Развитие китайской цивилизации оказалось мощным экономическим и культурным магнитом, буквально притягивавшим северных кочевников, ряды которых росли за счет миграции оседлых и полуоседлых племен с севера (из лесов Сибири) и севера-востока (из Маньчжурии). Экономический успех Китая означал расширение возможностей для кочевых народов, которым доставалось все больше добычи. Политическое объединение Китая заставляло объединяться и кочевников, кризис и разруха в Китае приводили к распаду мощных кочевых конфедераций. Само пространственно-политическое воображение кочевников структурировалось той ролью, которую играл для них Китай: традиционная дуальная организация кочевых конфедераций предполагала разделение на левое и правое крыло, и левое (старшее) крыло располагалось на востоке, а правое — на западе. Таким образом, союз кочевников был развернут «лицом» на юг, к Китаю, имея в тылу далеко не всегда дружественные тюркские и тунгусские племена Сибири.
Первое централизованное китайское государство было создано в 221 г. до н.э., а первая «кочевая империя» хунну (сюнну) возникла в 209 г., 12 лет спустя. Могущественный Тюркский каганат сформировался к 552 году, что уже, в свою очередь, дало толчок к объединению находящегося в раздробленном состоянии Китая под династией Суй в 581 г., а пришедшей на смену династии Тан пришлось иметь дело с Уйгурским каганатом на севере. В эти эпохи, когда объединенному Китаю противостояли многоплеменные кочевые конфедерации, в степи не оставалось места для неприсоединившихся племен, и граница с Китаем четко разграничивала «кочевников» и «оседлых» («варваров» и «цивилизацию»). В периоды политической раздробленности в Китае на севере возникали «гибридные» государства: приграничные племена (в основном, маньчжурские) устанавливали политический контроль одновременно над кочевым населением степи и оседлым китайским населением. Им удавалось сохранять управление своими государствами благодаря разделению системы управления на китайскую и кочевую. Китайцы подчинялись китайским чиновникам и китайским традициям, однако верхушка государства состояла из представителей племенной аристократии захватчиков. Эти государства стремились обезопасить себя от конкурентов по выкачиванию ресурсов из Китая и поддерживали в степи состояние анархии и племенной раздробленности. В отличие от собственно китайских династий, игнорировавших кочевой мир до того момента, пока он не начинал представлять открытую угрозу, тюркские и маньчжурские правители Китая активно вмешивались в хорошо знакомую им степную политику. Они старались не допустить усиления какого-либо племенного союза и стремились уничтожить наиболее успешных кандидатов на образование новой степной конфедерации — самостоятельно или руками их противников в степи.
Именно в такой период поддерживаемой извне раздробленности степи и фрагментации Китая монголы и оказались вовлеченными в большую степную политику. В 840 г. распался Уйгурский каганат — последняя значительная конфедерация кочевников, а в 907 г. пала некогда могучая китайская империя Тан. На смену ей в Китае (по красноречивому определению тамошней историографии) пришла «эпоха пяти династий и десяти царств». К началу XIII в. на территории бывшей империи Тан существовали три крупных государства: империя Цзинь, созданная чжурчжэнями — тунгусскими племенами, которые присоединили обширные территории Северного Китая к своим владениям в Маньчжурии и Приамурье; Си Ся (Западное Ся) — государственное образование тангутов, народа тибето-бирманской языковой группы, к западу от Цзинь; и собственно китайская империя Сун к югу (см.